Василий Жуковский - Том 2. Баллады, поэмы и повести

• Название: Том 2. Баллады, поэмы и повести
• Автор: Василий Жуковский
• Жанр: Поэзия
• Год: 1959

Второй том составляют баллады, поэмы и повести Жуковского.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Рыбак*

Бежит волна, шумит волна!
  Задумчив, над рекой
Сидит рыбак; душа полна
  Прохладной тишиной.
Сидит он час, сидит другой;
  Вдруг шум в волнах притих…
И влажною всплыла главой
  Красавица из них.

Глядит она, поет она:
  «Зачем ты мой народ
Манишь, влечешь с родного дна
  В кипучий жар из вод?
Ах! если б знал, как рыбкой жить
  Привольно в глубине,
Не стал бы ты себя томить
  На знойной вышине.

Не часто ль солнце образ свой
  Купает в лоне вод?
Не свежей ли горит красой
  Его из них исход?
Не с ними ли свод неба слит
  Прохладно-голубой?
Не в лоно ль их тебя манит
  И лик твой молодой?»

Бежит волна, шумит волна…
  На берег вал плеснул!
В нем вся душа тоски полна,
  Как будто друг шепнул!
Она поет, она манит —
  Знать, час его настал!
К нему она, он к ней бежит…
  И след навек пропал.

Рыцарь Тогенбург*

«Сладко мне твоей сестрою,
  Милый рыцарь, быть;
Но любовию иною
  Не могу любить:
При разлуке, при свиданье
  Сердце в тишине —
И любви твоей страданье
  Непонятно мне».

Он глядит с немой печалью —
  Участь решена;
Руку сжал ей; крепкой сталью
  Грудь обложена;
Звонкий рог созвал дружину;
  Все уж на конях;
И помчались в Палестину,
  Крест на раменах.

Уж в толпе врагов сверкают
  Грозно шлемы их;
Уж отвагой изумляют
  Чуждых и своих.
Тогенбург лишь выйдет к бою:
  Сарацин бежит…
Но душа в нем все тоскою
  Прежнею болит.

Год прошел без утоленья…
  Нет уж сил страдать;
Не найти ему забвенья —
  И покинул рать.
Зрит корабль — шумят ветрилы,
  Бьет в корму волна —
Сел и по́плыл в край тот милый,
  Где цветет она.

Но стучится к ней напрасно
  В двери пилигрим;
Ах, они с молвой ужасной
  Отперлись пред ним:
«Узы вечного обета
  Приняла она;
И, погибшая для света,
  Богу отдана».

Пышны праотцев палаты
  Бросить он спешит;
Навсегда покинул латы;
  Конь навек забыт;
Власяной покрыт одеждой,
  Инок в цвете лет,
Неукрашенный надеждой
  Он оставил свет.

И в убогой келье скрылся
  Близ долины той,
Где меж темных лип светился
  Монастырь святой:
Там — сияло ль утро ясно,
  Вечер ли темнел —
В ожиданье, с мукой страстной,
  Он один сидел.

И душе его унылой
  Счастье там одно:
Дожидаться, чтоб у милой
  Стукнуло окно,
Чтоб прекрасная явилась,
  Чтоб от вышины
В тихий дол лицом склонилась,
  Ангел тишины.

И дождавшися, на ложе
  Простирался он;
И надежда: завтра то же!
  Услаждала сон.
Время годы уводило…
  Для него ж одно:
Ждать, как ждал он, чтоб у милой
  Стукнуло окно;

Чтоб прекрасная явилась;
  Чтоб от вышины
В тихий дол лицом склонилась,
  Ангел тишины.
Раз — туманно утро было —
  Мертв он там сидел,
Бледен ликом, и уныло
  На окно глядел.

Лесной царь*

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.

«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?» —
«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в темной короне, с густой бородой».—
«О нет, то белеет туман над водой».

«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
Веселого много в моей стороне:
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои».

«Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы и радость сулит».—
«О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы».

«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять».

«Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных ветвей».—
«О нет, все спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне».

«Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой».—
«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал…
В руках его мертвый младенец лежал.

Граф Гапсбургский*

Торжественным Ахен весельем шумел;
  В старинных чертогах, на пире
Рудольф, император избранный, сидел
  В сиянье венца и в порфире.
Там кушанья рейнский фальцграф разносил;
Богемец напитки в бокалы цедил;
  И семь избирателей, чином
Устроенный древле свершая обряд,
Блистали, как звезды пред солнцем блестят,
  Пред новым своим властелином.

Кругом возвышался богатый балкон,
  Ликующим полный народом;
И клики, со всех прилетая сторон,
  Под древним сливалися сводом.
Был кончен раздор; перестала война;
Бесцарственны, грозны прошли времена;
  Судья над землею был снова;
И воля губить у меча отнята;
Не брошены слабый, вдова, сирота
  Могущим во власть без покрова.

И кесарь, наполнив бокал золотой,
  С приветливым взором вещает:
«Прекрасен мой пир; все пирует со мной;
  Все царский мой дух восхищает…
Но где ж утешитель, пленитель сердец?
Придет ли мне душу растрогать певец
  Игрой и благим поученьем?
Я песней был другом, как рыцарь простой;
Став кесарем, брошу ль обычай святой
  Пиры услаждать песнопеньем?»

И вдруг из среды величавых гостей
  Выходит, одетый таларом*,
Певец в красоте поседелых кудрей,
  Младым преисполненный жаром.
«В струнах золотых вдохновенье живет.
Певец о любви благодатной поет,
  О всем, что святого есть в мире,
Что душу волнует, что сердце манит…
О чем же властитель воспеть повелит
  Певцу на торжественном пире?»

«Не мне управлять песнопевца душой
  (Певцу отвечает властитель);
Он высшую силу признал над собой;
  Минута ему повелитель;
По воздуху вихорь свободно шумит;
Кто знает, откуда, куда он летит?
  Из бездны поток выбегает;
Так песнь зарождает души глубина,
И темное чувство, из дивного сна
  При звуках воспрянув, пылает».

И смело ударил певец по струнам,
  И голос приятный раздался:
«На статном коне по горам, по полям
  За серною рыцарь гонялся;
Он с ловчим одним выезжает сам-друг
Из чащи лесной на сияющий луг,
  И едет он шагом кустами;
Вдруг слышат они: колокольчик гремит;
Идет из кустов пономарь и звонит;
  И следом священник с дарами.

И набожный граф, умиленный душой,
  Колена свои преклоняет
С сердечною верой, с горячей мольбой
  Пред Тем, что живит и спасает.
Но лугом стремился кипучий ручей;
Свирепо надувшись от сильных дождей,
  Он путь заграждал пешеходу;
И спутнику пастырь дары отдает;
И обувь снимает и смело идет
  С священною ношею в воду.

«Куда?» — изумившийся граф вопросил.
  «В село; умирающий нищий
Ждет в муках, чтоб пастырь его разрешил,
  И алчет небесный пищи.
Недавно лежал через этот поток
Сплетенный из сучьев для пеших мосток —
  Его разбросало водою;
Чтоб душу святой благодатью спасти,
Я здесь неглубокий поток перейти
  Спешу обнаженной стопою».

И пастырю витязь коня уступил
  И подал ноге его стремя,
Чтоб он облегчить покаяньем спешил
  Страдальцу греховное бремя.
И к ловчему сам на седло пересел
И весело в чащу на лов полетел;
  Священник же, требу святую
Свершивши, при первом мерцании дня
Является к графу, смиренно коня
  Ведя за узду золотую.

«Дерзну ли помыслить я, — граф возгласил,
  Почтительно взоры склонивши, —
Чтоб конь мой ничтожной забаве служил,
  Спасителю-богу служивши?
Когда ты, отец, не приемлешь коня,
Пусть будет он даром благим от меня
  Отныне тому, чье даянье
Все блага земные, и сила, и честь,
Кому не помедлю на жертву принесть
  И силу, и честь, и дыханье».

«Да будет же вышний господь над тобой
  Своей благодатью святою;
Тебя да почтит он в сей жизни и в той,
  Как днесь он почтён был тобою;
Гельвеция славой сияет твоей;
И шесть расцветают тебе дочерей,
  Богатых дарами природы:
Да будут же (молвил пророчески он)
Уделом их шесть знаменитых корон;
  Да славятся в роды и роды».

Задумавшись, голову кесарь склонил:
  Минувшее в нем оживилось.
Вдруг быстрый он взор на певца устремил —
  И таинство слов объяснилось:
Он пастыря видит в певце пред собой;
И слезы свои от толпы золотой
  Порфирой закрыл в умиленье…
Все смолкло, на кесаря очи подняв,
И всяк догадался, кто набожный граф,
  И сердцем почтил привиденье.

Узник*