Эльфрида Елинек - Дикость. О! Дикая природа! Берегись!

• Название: Дикость. О! Дикая природа! Берегись!
• Автор: Эльфрида Елинек
• Издательство: Санкт-Петербург
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00315-4

Новое для русскоязычного читателя произведение нобелевского лауреата Эльфриды Елинек, автора романов «Пианистка» и «Алчность», которые буквально взбудоражили мир.

При первой встрече с Елинек — содрогаешься, потом — этой встречи ждешь, и наконец тебе становится просто необходимо услышать ее жесткий, но справедливый приговор. Елинек буквально препарирует нашу действительность, и делает это столь изощренно, что вынуждает признать то, чего так бы хотелось не замечать.

Вовсе не сама природа и ее совершенство стали темой этой книги, а те "деловые люди", которые уничтожают природу ради своей выгоды. Именно против них направила Елинек все богатство своего языка, полного язвительной, можно сказать даже ядовитой силы. Пожалуй, это атака на некую коалицию, существующую сейчас между так называемыми "защитниками лесов" и теми, кто в действительности этими лесами владеет.

Это произведение отнюдь не милое художественное рукоделие, ничего не прибавляющее и не убавляющее. В нем одно переходит в другое и все связано со всем. Это механизм человеческой жизни.

"Елинек в прямом смысле художник слова, мастер доселе невиданного масштаба. Ее языковые фантазии потрясают. В сравнении с Елинек многие ее коллеги-писательницы выглядят наивными институтками."

---

Первая машина уже отправилась. Захватчики, которые здесь живут, сельские жители, эти легкие как перышко лишайники (такие же вредные для леса. Тихонько давят все своим ничтожным весом, но пользы никому не приносят), они робко жмутся друг к дружке, сбиваются в жалкую шаровидную человеческую кучу, а головы отворачивают в сторону, инстинктивно устремляясь прочь от венценосных небожителей. Это означает: благодаря их персональному присутствию цены в универсамах наконец-то будут увенчаны мудро рассчитанными скидками! Сельские жители, эти ничтожные покупатели, думают, что если они не видят, то их тоже не видят. Делают вид, что собрались здесь ради важной цели, то есть чтобы просто поглазеть. Старики вообще ни капли не стесняются — что им грозит, ведь фруктовая вода жизни давно уже вытекла из них через швы и щели, заменившись дымом самых дешевых сигарет и копченым салом грубой деревенской выделки. Они хотят посмотреть и разевают свои тощие глотки — ведь киноактриса, под надежным руководством, пропахивает насквозь шеренгу беззлобных глазниц. Вот руки, они ей в тягость, словно свисающий полевой бинокль, она улыбается, эдакая приветливая школьная подружка. Когда-нибудь она получит в наследство одного только имущества значительно больше, чем все их воздушное пространство, причем в обход государства, которое короля универмагов невольно, но больно обидело. Ее посев всегда дает всходы.

Предпринимательша всё еще, как и раньше, разговаривает со своим шофером и с милыми собачками, но уже начинает страдать от присутствия человеческого реквизита, который находится вплотную к ее полному испарений костюму. Эрих здесь. И останется здесь. Предпринимательша до сих пор так и не переоделась, но натянула сверху толстый вязаный свитер. Машины быстро заполняются людьми, солнечное затмение наполняет день (красавчики уезжают, ого-го!), наползает облако, свет гаснет. Острый запах пота, исходящий от женщины, продукт страха, впитывается в мягкие сиденья специализированного транспортного средства. Ее новый, только что купленный попутчик, сияя, как ружейный патрон, прижимается к ней, и вокруг становится все светлее, светлее, светлее. Деревня заметила эту парочку, но высоки ли будут оценки? В телеигре включают и выключают свет, это называется фототест. Многие пробовались, но выбрали мало кого. Они — валюта, которая конвертируется исключительно в труд. В лесорубе они никогда в жизни не примечали ничего такого, что выделяло бы его среди всех прочих как человека, никакого ценника особого на нем не было. Теперь он сидит рядом с этим видением по имени женщина. Он картинно опускает глаза, как его научили в школе. В то время как местные выползают из своих жилых щелей, всматриваются в окна машин и пытаются поймать взгляды пассажиров. Было высказано благоразумное пожелание, чтобы на их кровавое предприятие их не сопровождал духовой оркестр. Хозяйки усаживаются рядком на краю луга — плохонькие ручки у их кошелок, невзрачные и неудачные на них одежки. Пошучивая, взбирается лесничий на свое сиденье, грязно-зеленая гора брезента, который даже воду отталкивает. Машина трогается, хвост непотребных зевак (но частых потребителей), которые впервые в этом году испытывают такой пик воодушевления, в голос будут утверждать потом, что все произошло слишком быстро. Овечье блеяние толпы. Министру, скрытому под шапкой-невидимкой, никто так и не смог всучить ни одного, даже самого жалкого, прошения! Веер людей на улице брызнул во все стороны, земля предостерегающе развернулась под колесами, дорога петляет, она сразу пошла круто вверх.

Жена лесника после отбытия всей своры еще долго стоит у забора, предлагая себя возможным любопытствующим, — ведь теперь людям сойдет и она, этот второй сорт, но они и так видят ее каждый день, узнавая сразу по кроваво-красным полосам на хозяйственной сумке, где они плечом к плечу добывают в магазине пропитание. И все же: ее «я» — поэзи-я! И у нее в груди бьется сердце, воспламененное жаждой богатства, но местные не видят в этом пульсирующем биении ничего особенного. Она как все, и со скупыми словами приветствия, которые даже не долетают до ее внутреннего слуха, деревенская толпа рассеивается, не оставляя следов. Сзади, за поворотом, деревня, сотканная из печальной бесформенности, оседает вся как есть, окутанная пылью и бензиновым тленом. Торговля забрасывает первые удочки товаров, сплачивая ранних домохозяек в непроницаемый клубок разговора, в котором даже имена людей (эти интимные подробности) не очень-то просматриваются. Бюро подтасовок широко распахнуло свои ворота: даже цвет платья киноактрисы большинство запомнило неверно. Они ворошат своими вилами события, ворочая их и так и эдак, а потом возвращаются к гораздо более мрачным, пронзительным судьбам своих взрослеющих детей. Сильные мира сего устремляются навстречу своему охотничьему счастью, и вот уже свежий перелом руки, заработанный в лесу, обретает подобающую ему значимость, затмевая бледнеющие фотографии тех, кто держит этот лес в своих ежовых рукавицах (а также лесопилки, производство досок, мебельные фирмы), тех, кто из обычного невидимого круга перешел в обычный зыбкий и ненадежный круг нашего восприятия. Цена килограмма яблок снова стала важнее тех, кто устанавливает ту цену, за которую можно купить самого этого привередливого покупателя.

Утепленный клочьями густого подлеска, лес тесно смыкается вокруг лесовозной дороги, для въезда на которую требуется особое разрешение. Полноприводные внедорожники с ревом расщепляют ландшафт на две равноценные половины, причем обе в равной степени принадлежат федерации. Федерация — это мы. Но скоро будет граница, за которой начинаются сумрачные просторные земли короля универмагов. Здесь заканчивается произвол государства, частные гонцы отправляются исследовать состояние леса, студенты лесной академии берут пробы почвы и обливаются горючими слезами. Молодым людям, из которых родители вырастили очаровательно мягких игрушечных зверей, крепко достается от исполнительной власти своей страны, трещат годичные кольца их непутевых голов. Они перетащили свои пожитки в хайнбургские заливные луга и стали мирно жить в своих заманчивых палатках, испытывая обманчивое ощущение безопасности, пока с холма не спустилась венская полиция и не спустила на них собак. Вот уроды! Они, видите ли, не потерпели бы даже, чтобы у них дома туалет был в таком состоянии, в каком оказались эти луговые тряпичные домишки, в которых еще вдобавок кто-то неверным голосом под гитару песни распевает. У них что, музыкального центра дома нет? Король универмагов вглядывается в свое царство: еще три крутых поворота, и тогда пихты, ели и лиственницы — это уже его собственность! Подошва горы, эта темная махина, подтягивает охотников к себе поближе. Они ввинчиваются в нее, поднимаясь все выше и выше; усталое осеннее солнце, этот скупо отдающий лучи мяч, брошенный над самым горизонтом, не светлее, чем капелька пота, выступившая на небе, падает на капоты и крыши машин. Рядом с ними слева и справа опускаются вниз туманы. Цель достигнута, они добрались до так называемых Железных Ворот, отсюда уже нет возврата; кстати, дальше путь закрыт для любых частных автомашин — неважно, есть у них спецпропуск или нет. Табличка на скале гласит: частному транспорту проезд запрещен! Въезд закрыт! Угроз хоть отбавляй. Упорные, сопровождаемые несметными суммами тяжбы с земельным правительством и лесничеством привели к тому, что они согласились оставить эту дорогу доступной для горных туристов, но на транспорт здесь наложен строгий запрет, машинам позволено брать под свою резиновую защиту лишь федеральную трассу, если уж им так нужна природа. Ох уж эти власти! Отпечатки их подошв — вот то единственное, что они имеют, когда стоят перед троном роскоши и величия.

Слева от ворот — охотничья сторожка, там живет смотритель, потом — скрытый от посторонних глаз родник, еще немного — и мы оказываемся совсем наедине с собой, в наших частных владениях, нежно оцепленные живучими заборами с колючей проволокой, окутывающими нас подобно женским волосам. Здесь нам не страшны ни электричество, ни электрон, ни атом. Здесь лучезарно сгрудились скопления живых, хотя и частных благ для ублажения короля универмагов и его гостей, необозримое море природы любой степени зрелости и распада. Срок годности, эта крайняя демаркационная линия, которую назначила нам природа, вы можете прочитать снаружи на упаковке. И теперь они, эти короли в своих областях, приступают к незамедлительному потреблению своей собственности: экономика, природа, культура. Культура представлена очаровательной киноактрисой, которая требует подать ей что-то из косметички, и ее требование тут же исполняется. В целом же она легко обозрима, как степь, не ограниченная делами и действиями, которые она когда-либо затевала. Ее муж, напротив, с ранней юности поспешает с одного места действия на другое. Панорама прекрасна. Небывалый испуг таится в хвое тишайших пихт. Машины составлены вместе наподобие крепости и похожи на ружейную пирамиду. Король универмагов берет слово, и оно в деталях тут же подтверждается двумя студентами, которых для этого прихватили с собой. Состояние королевского леса давно изучено, и мнение о его до ужаса плачевном состоянии подтверждено. Это не его вина, он вкладывает невероятные суммы в сохранение и восстановление лесного массива, но результаты подсчетов столь же безрадостны для неугомонного сердца владельца, как и все это государство в целом. Пасквили из-за границы, возможно с Востока (направление — Пасха), прилетают каждый день, надо закрыть для них воздушное пространство! Они агрессивны, как русские, и ядовитее, чем естественные надобности ребенка из рабочего квартала. Король изрыгает проклятия, расстегивая ширинку, он даже не отходит в сторону и грубо мочится прямо в мох. При этом он ни на мгновение не перестает ругаться. Подданные судорожно кивают, кто-то делает большой глоток — пьет из родника. У этого человека глотка луженая, он сразу бутылку заглотить может. Марочного вина. Король расточает угрозы. Он угрожает государству, закону, ответственному за лес министру и многочисленным прочим ответственным лицам, которые его нормам не соответствуют. Внизу, в мрачных закоулках других ландшафтов, кровно обиженные за отравленный ландшафт высоко над головой поднимают культями своих рук транспаранты, чтобы экологическая политика стала наконец-то транспарентнее. Их мнение едино под этим свинцовым небом! Им отдают справедливость и воздают по справедливости. В общем-то, все ведь выступают за это, то есть за то, за что другие, ибо уже видят, как их прекрасная родина (Земля!), ее родные болота, ее грандиозные колыбельные низины затягиваются неровной ядовитой пленкой. Они вынуждены терпеть ракеты! Там, где когда-то мама тащила их за руку, вздымается в небо вонючая свалка отходов от индустриальных опухолей, этих фурункулов на теле Земли, которые прорываются сквозь прозрачную пленку лесной защиты наподобие кратеров, увенчанные гнойной головкой. Кто же непрестанно внушал им, что они должны защищать все, чем владеют? Все по праву и в полном составе принадлежит им, этим футбольным фанатам, плоским, как заплаты (к тому же они всегда принадлежат к каким-нибудь союзам, во всяком случае им, как заплатам, всегда приходится к кому-то липнуть). Все принадлежит им, тем, кто бессмысленно ликует и, обезумев от телевизора, тупо терзает в клочья свои кухонные фартуки (разве по ним не видно, что за миллион они могли бы прекрасно выглядеть?). Они пытаются жаловаться, поют гимн бессильных лимонадных головок, но как только раздается песнопение вечерних новостей, они тут же умолкают, чтобы не упустить гнилостного запаха мертвечины из-за границы, куда они сами время от времени наведываются, и еще — спортивные новости! Разве они могли бы выжить, не имея возможности постоянно наблюдать, как все новейшее, к которому они непричастны и не могут взять его с собой, выметается из человеческого рта, под которым красуется галстук с вручную завязанным узлом: вылетает порох, не стоящий выстрела, — их завтрашняя судьба, которую уже сегодня мастерят в своих домашних мастерских такие, как король универмагов; из обрезков ткани и кожи. Этот богатей оплачивает министров, которым положено представлять их, несчастных, так почему он не оплачивает прямо бедняков, ведь они бы запросили гораздо меньше. Зато их количество — гораздо больше, вот и выходит баш на баш.