Леонид Млечин - Поединок (сборник). Выпуск 14

• Название: Поединок (сборник). Выпуск 14
• Автор: Леонид Млечин
• Издательство: Издательство «Московский рабочий»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1988
• ISBN: 5-239-00142-1

Поединок: Сборник. Вып. 14 / Сост. Э. А. Хруцкий. — М.: Моск. рабочий, 1988. — 447 с.

В четырнадцатый выпуск ежегодника «Поединок» вошли повести и рассказы Н. Леонова. Л. Млечина, П. Алешкина, Е. Богданова и др. Их произведения познакомят читателя с работой пограничного контроля, расскажут о закулисной деятельности военных кругов Японии и США. Необычен жанр произведения А. Ваксберга — «полемический детектив в документах и комментариях», который традиционно поднимает нравственные проблемы.

В антологию «Поединка» вошли повесть Н. Н. Шпанова (1896-1961) «Домик у пролива» и рассказ «Джимми».

© Издательство «Московский рабочий», 1988 г.

---

Часть первая статьи 108 Уголовного кодекса, по которой судили Светлану, определяет минимум наказания — лишение свободы на три месяца, а максимум — на восемь лет. Почему же на сей раз вышло не пять лет, не семь, не восемь? Есть ли логика в этом? Есть ли точный расчет? По читательской почте знаю, с какой дотошностью ищут ответа на эти вопросы, каждый вольно или невольно мысленно ставит себя на место судьи. И выносит свой приговор. А он не всегда совпадает с тем, который вынесли судьи. Не на воображаемом, а на реальном процессе.

Мастерков удивился: любой приговор всегда субъективен, решают люди, а не машины. Вина Гороховой очевидна, но и чувствами ее нельзя пренебречь. Обида, волнение, ревность — все это тоже имеет какой-то вес. И даже немалый. Ранее не судима, характеристика положительная. Импульсивна, утверждают врачи. Можно это не принять во внимание? Гирька на одну чашу весов, гирька на другую, еще гирька туда, еще гирька сюда, ну и выходит в итоге некий средний баланс.

— Значит, все-таки вы решили, — подбираюсь я наконец к вопросу, на который не в силах найти ответ, — что преступление заранее задумано не было? Что умысел пришел внезапно, под влиянием найденных писем? А зачем полезла в пиджак? Что искала? Не документы ли на машину? Сначала, считаете вы, был поиск в карманах, а потом покушение. Почему не наоборот?

— У вас есть ответы? — Мастерков не скрывает иронии. — Или только вопросы?

— У меня есть сомнение, — уточняю я.

— Ну и в чью же пользу оно толкуется, это сомнение?

Из постановления пленума Верховного   Суда   СССР

«На основании закона обязанность доказывания обвинения лежит на обвинителе... Обвинительный приговор не может быть основан на предположениях. Все сомнения, которые не представляется возможным устранить, должны толковаться в пользу обвиняемого (подсудимого)».

Из протокола допроса в суде свидетеля Беляк Марии Сергеевны, 22 лет, студентки последнего курса педагогического института

«Вопрос суда. Вам предъявляются приобщенные к делу пять писем за подписью «Маша». Известно ли вам, кем написаны эти письма и кому они адресованы?

Ответ. Эти письма написаны мною и адресованы Петрушину Борису Валентиновичу.

Вопрос суда. В каких отношениях состоите вы с потерпевшим Петрушиным?

Ответ. Борис Валентинович — мой друг.

Вопрос суда. Какие отношения вы поддерживали с ним во время его брака с Гороховой Светланой?

Ответ. Дружеские.

Вопрос адвоката. Какой смысл вы вкладываете в слово «дружеские»?

Ответ. У этого слова есть только один смысл.

Вопрос прокурора. Вы поддерживали с потерпевшим интимные отношения?

Ответ. Эти отношения не поддерживают. Они или есть, или нет.

Вопрос прокурора. Уточняю: изменял ли потерпевший с вами своей жене?

Ответ. Борис Валентинович глубоко порядочный человек.

Вопрос прокурора. Вы не ответили на вопрос.

Ответ. Я на него ответила.

Вопрос адвоката. Собираетесь ли вы с Петрушиным установить семейные отношения? (Вопрос снят председательствующим как не имеющий отношения к делу.)»

По моей просьбе меня принял председатель горисполкома. Ему было, думаю, чуть за сорок, но непомерная полнота не столько старила его, сколько стирала признаки возраста. В течение всего разговора он мучительно ловил воздух ртом, то и дело прикладывая платок к взмокшему лбу.

Одышка и тучность не лишили его, однако, ни живости, ни умения выстреливать в нужный момент убойные формулировки. Он сказал, что наслышан о моем приезде, что вполне разделяет мой справедливый гнев (который я, кстати замечу, нигде ни малейшим образом не успел еще выказать), что «за такие дела — извините: плохой каламбур — надо публично давать по рукам, чтобы другим не повадно...». Увы, «каламбур» был не только плох, но и груб: откровенный намек на отрубленную руку покоробил бы, наверно, любого. Но я заставил себя пропустить его мимо ушей.

За этим, однако, ничего не последовало: показав свою гражданскую зрелость, мэр настороженно ждал вопросов. Играть в кошки-мышки не имело ни малейшего смысла: я прямо спросил, откуда у Калерии Антоновны такая самоуверенность, откуда это чувство надежности, защищенности, не покинувшее ее даже сейчас — после всего, что случилось. И наконец, это высокомерие: не в директорском кресле — на следствии, где сникают и не такие спесивцы!.. Мэр убедительно разъяснил мне, что самоуверенность и уверенность в себе далеко не одно и то же, что за спесь я принял твердость характера и силу духа, не сломленного бедой.

— Хозяйственник! — воскликнул мэр, стараясь компенсировать значительной интонацией чрезмерную сжатость фразы. — Кто он? Бог! Царь! Всё! — Мэр отдышался, вытер лоб. — План... Качество... Коллектив... Прогулы... Текучесть... У всех прогулы — у Гороховой нет. У всех текучесть — у Гороховой нет. Почему? Авторитет... Переходящее знамя... Два ордена... На ком держится город? Область?.. Можно сказать, регион?.. Теперь — дочь... Наказание божье... Не уследила? Верно! Взгрели! Работает еще лучше. Замаливает грехи. — Что-то похожее на смех прозвучало в его свистящем хрипе. — Кристально честный человек! Кристально...

Все смешалось в доме Облонских... Кристально честный?! А машины? А — ты мне дыни, я тебе трюфеля?

Мэр задышал еще чаще, еще мучительней:

— Вы?! С вашим... Пониманием... Жизни... Острота взгляда... Без догматизма... Таким мы вас знаем... — Лесть, демагогия, набор расхожих приемов — к этому не привыкать, на такого тощего червячка я не клюну. А мэр продолжал наступление: — Как вы можете?! Она... Командир производства... Ворочает миллионами... Вожак коллектива... Нужна машина? Пусть покупает. Что прикажете: ездить на старой? А где сервис? Использовать... Для починки... Служебное положение?.. Пойдем навстречу... Не обеднеем... Лишь бы работала... Продовольственная программа... Надо? Надо! И я так считаю... Спекуляция? Клевета! Поклеп! Все чисто... Проверяли... Поменяли следователя? Всех меняют... Незаменимых нет... Хотел раздуть громкое дело... Карьерист... Типичный... А Горохову жаль... Такая дочь... Видели? Нет? За ней любой побежит... Втюрилась, дура...

Интересно: мэр искренне верил во всю эту чушь или она служила наспех сработанной ширмой, скрывавшей банальную круговую поруку?

Он порылся в папке, достал несколько писем. Прокомментировал сразу, упреждая вопросы:

— Завистники... Склочники... А что делать? Надо воспитывать. Верно? Верно! Прочтите...

Я прочел. Работницы кондитерской фабрики писали в городские организации. Под одним обращением подписалось человек тридцать, под двумя другими — чуть меньше. Несколько мест было отчеркнуто красным карандашом.

«Сама ли дочь стала такой или мамаша потрудилась?.. В этом надо хорошо разобраться, но никто не хочет... Почему Горохову защищают и кто ее покровители?.. (Рядом с этой фразой на полях две птички и три вопросительных знака. — А. В.) Где справедливость?.. Можно ли при директорской зарплате жить на такую широкую ногу?.. Каким образом дочь, не работая на фабрике, получила машину по фабричному списку? И на какие доходы?.. Не грех бы директору рассказать коллективу про себя, про семью, как дошла до жизни такой...»

Я вспомнил речь Калерии Антоновны на рабочем собрании. Похоже, она отвечала тогда — вполне недвусмысленно — своим критикам. Отвечала, но все-таки не ответила. Набор штампованных фраз, привычная демагогия, неприкрытая угроза вперемежку с посулами... Разве это ответ?

— Жалобы проверяла комиссия, — тяжело дыша, мэр разглядывал меня в упор. — На строгих все жалуются. А добреньких хвалят... Вот где проблемка, товарищ писатель!

Мое пребывание в городе уже завершалось. Не хватало, правда, еще разговора с основным персонажем. (Пользуюсь этим корявым термином, чтобы избежать слова «герой». У нас привыкли его понимать только в смысле первичном, буквальном: герой значит Герой. Если же герой отрицательный, его обязательно следует закавычить. От газетных и журнальных, а то и книжных кавычек пестрит в глазах.) Но я заранее рассчитал, что поеду в колонию под самый, конец.

Конца у истории, однако, все не было видно. За каждым новым пластом открывались другие. Я, кажется, уже начинал понимать, почему прекратили розыск тех, кто участвовал в спекуляции автомашинами. Почему Ермакова заменили Матвеевым. Кто дирижировал следствием. По какой причине и с какой целью. Понимание между тем нуждается в доказательствах. Чтобы это все размотать, впору было начать новое «следствие». (Здесь кавычки вполне уместны, ибо проводить следствие в его истинном смысле — таким полномочием закон писателя не наделил.)

Накануне отъезда я нанес прощальный визит Калерии Антоновне в ее директорском кабинете. Не кривя душой, признался, что окончательных выводов пока не сделал, что поездка в колонию многое прояснит, но остались такие вопросы, на которые никто, кроме нее, ответить не может.