Светлана Хмельковская - Запах вечера

• Название: Запах вечера
• Автор: Светлана Хмельковская
• Издательство: Зодиак
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 966-96615-6-0

Горький запах одиночества

Чем пахнет вечер? Чем пахнет Венеция? Чем пахнет Цвингер в Дрездене? Чем пахнет древний Квидленбург? Чем пахнет Вена? Чем пахнут роскошные отели и украше­ния от Swarovski? Чем пахнут брейгелевские "Охотники на снегу"? Чем пахнет сентябрь? Чем пахнет любовь?

Они пахнут одиночеством. Они пахнут одиночеством героини книги Светланы Хмельковской «Запах вечера».

Нет, естественно, Лиля, героиня книги, современная молодая женщина, искушена и в тонких изысканных за­пахах знаменитых венских кафе, и рыбном запахе ресто­ранчиков у моста Pиальто в Венеции, и в едва уловимых запахах дорогих вин и духов, и в настоянных на древности запахах старинных европейских городов, запахах пред­рождественских базаров. Кажется, что это одна из са­мых дорогих ее коллекций — коллекция запахов.

Какое эстетское гурманство — коллекционировать запахи, отправляться за запахами в путешествия!

Путешествовать с героиней Светланы Хмельковской интересно и увлекательно. Она вдумчивый и несуетный спутник. С ней хорошо постоять перед «Мадоннами» Беллини и перед «Мадонной» Pафаэля, с ней хорошо, не торопясь, проходить узкими улочками европейских го­родов и слышать шелест весла гондольера по темной воде венецианских каналов. Любоваться уверенностью, с которой она входит в импозантные отели и примеряет элегантные платья и украшения...

Так что это — очередная книга о скромном обаянии буржуазии? Гламурный дамский роман?

Даже если бы только этим ограничился текст, пред­ложенный Светланой Хмельковской, можно было бы сказать: «Ну, что ж, спасибо за умело и увлекательно на­писанный роман-странствие, включающий перечень го­родов, музеев, отелей, вин, изысканных блюд!..». Но мало ли такого увлекательного чтива появилось в последние годы в виде книг, разворотов в глянцевых журналах?

А состязаться молодой писательнице с авторами «Писем Асперна» или «Смерти в Венеции» в описании волшебного города — напрасный труд. Да она на это и не претендует. У ее героини своя Венеция и своя забота.

Есть в этой книге под блеском материальной со­стоятельности, возможности загадывать и исполнять дамские прихоти и желания, нечто задевающее, как не­кая заноза, не отпускающее читателя. Некий нерв. Это бесприютная душа героини. И чем благополучнее тело, чем большие возможности открываются в будущем — в благоустроенной, улыбчивой, источающей изыскан­ные запахи Европе, — тем больше сопротивляется это­му неприкаянная душа Лили.

Собственно, повесть — это монолог, исповедь ге­роини Светланы Хмельковской, обращенная к самой себе. «Оргазм души», по ее же определению. Кстати, эта формула, удачно найденная автором, относится и к восприятию красоты, искусства.

Обласканному европейским комфортом телу в не­равном поединке противостоит мятущаяся мысль ге­роини, устремленная и пребывающая там, дома, где неулыбчивы прохожие, где грубости больше, чем хо­лодноватой учтивости, где она обречена на житейские заботы, еще более унизительные после европейской устойчивости и уверенности...

Но там, дома, — мама, там единственные в мире по­други. Там родной город с его запахами моря, акаций, вос­поминаниями детства.

Там единственная и горькая любовь...

Человек, обладающий правом выбора, свободен.

Но как мучительна свобода выбора! И если бы толь­ко между поединком тела и души. А тут еще и тело начи­нает сопротивляться, не хочет обладания чужим чело­веком, чужих объятий, чужих ласк, официально узаконенных, дающих единственную возможность остаться в европейском благополучии...

Что же так неймется этой привлекательной и бла­гополучной женщине? Что разрывает ее между двумя мирами — своим, неухоженным, беспокойным, с житей­скими проблемами, с неуверенностью в завтрашнем дне, и европейской налаженностью бытия, с рассчитанным на годы вперед порядком, уверенностью, стабильностью?

Что выберет она, в конце концов, — свой дом или огромный ухоженный, но не ставший для нее родным отчужденный мир?..

Я взял в руки рукопись первого в жизни романа Свет­ланы Хмельковской, открыл наугад, и мне захотелось прочесть всю, от первой до последней страницы.

Захотелось увидеть эту рукопись книгой. Первой книгой Светланы Хмельковской.

И пожелать и книге, и ее автору успеха.

Евгений Голубовский

---

Я не хочу терять свою живую душу, я боюсь, что там можно не заметить этого процесса — тебя убаюкают благами, и все произойдет само собой. Ты будешь зарабатывать деньги, устанешь, и однажды решишь в отпуск не лететь домой, чтобы увидеть друзей, близких, говорить, говорить, говорить. А полетишь на Канары и ляжешь на песок. Это первая ласточка. Потом, однажды прилетев домой, поймешь, что не терпишь грязи и перебоев с водой. Потом станешь задавать вопросы: «Как вы здесь вообще живете?». Потом станешь читать западные статьи о русском криминалитете, проституции и пьянстве, потом эта информация вытеснит другую. Подпитки родиной не будет, ты перестанешь, в конце концов, без необходимости разговаривать, научишься считать деньги (даже если никогда не умел). Ты перестанешь делать что-то просто так и для кого-то. Начнешь читать их газеты вместо наших книг. Начнешь с пивом и орешками в руках смотреть их телепередачи — вместо посиделок с друзьями и водкой на кухне, как было у нас, когда каждый рос в разговоре и споре, где рождались истины, не говоря о том, что было просто тепло на душе. На душе будет уже не тепло и не холодно, и никогда — горячо. Там будет кондиционер, поддерживающий «оптимальную температуру». Ты станешь неуязвим для страсти, для любви, для боли, для счастья, для движения. Процесс завершен. Ты хочешь так?

Маленький городок на границе, уже с немецкой стороны. Поздний вечер застал их там — придется заночевать. Лиля отправилась бродить одна. Еще и не так уж поздно, но, конечно, пустынно на улицах — городок готовится ко сну, укрываясь добротным немецким одеяльцем. Она силится понять, чего здесь больше: немецкого или швейцарского, и есть ли кусочек Италии. Города на границе всегда интересно сочетают в себе черты соседей и собственные. Национального духа здесь не почувствуешь, но смесь — это тоже интересно.

Она заглядывает в окна. За ними чья-то жизнь: мерцают голубые экраны телевизоров, люди ужинают, разговаривают, ссорятся и спорят — живут. А ты так можешь? Можешь выдержать чье-то постоянное мелькание на твоей, на «вашей» территории? Жить вместе, наверное, самое сложное. Ты не хочешь сложного, обыденного, будничного, бытового — не хочешь это с кем-то делить. Я все это сделаю сама и тихо — в своей закулисной жизни. И мне не надо помощи. Придите потом, когда будет все готово, и я устрою вам праздник, и будет хорошо, я вам гарантирую. Только раньше назначенного времени не надо, не надо заставать меня в «неподиумной» жизни, она ведь и у меня, как у каждого человека, есть, только я не хочу, чтобы ее кто-то видел. Комплексы? Перфекционизм? Да вам ведь, в принципе, все равно: возьмите результат, черновики я оставлю себе.

И все-таки, как говорит мама, что-то в ней не так. Мама. Опять потянуло домой. Вовремя, нечего сказать. Ты только пересекла границу страны, которая отчаянно пытается занять какое-то место в твоей жизни, которая дает тебе работу и уверенность, комфорт, чистоту и покой, а также балует и ласкает, и требует взамен совсем не много, что вполне в состоянии дать любой человек. Ты обижаешь ее и не ценишь, ты не прощаешь ей ничего — того, что она такая, какая есть. Ее под тебя не сделают — и не должны. Езжай домой, дорогая, со всеми своими душевными томлениями и приступами удушья.

Потянулась «их» жизнь. Она работала. К счастью, это отвлекает, заполняет жизнь (жизнь?), это можно терпеть, если впереди брезжит свет свободы — срок окончания визы. Как странно, что для многих наоборот.

Но ты рассуждаешь так, потому что это у тебя есть. Есть возможность чередовать глотки воздуха с погружением. А между ними, кстати, лучшее, что есть в жизни (после любви, конечно!), — путешествия. Эти ценности не меняются даже с возрастом, с которым меняется многое, не только твое лицо в зеркале. Ценность здоровья выходит на первый план. Честолюбие и амбициозность замедляют свой бег и переходят в кордебалет на сцене жизни. Они уже не нужны «во что бы то ни стало». И с возрастом все больше хочется денег. Путешествий хочется всегда, они, как лето, — так же бесспорно хороши; они, как взаимная любовь, — кто бы отказался? Они — как праздник, на который не всегда попадаешь, но всегда стремишься попасть, радостно спеша на звуки музыки и свет окон там, где он. Это притягивает, как салют в вечернем небе.

Сейчас до этого (от этого?) далеко. Венеция вспоминается как далекий сон. Наступили будни. Я карабкаюсь по дням — с одного на другой, — а они все длиннее и скучнее. Я никому не нужна со своими вымышленными проблемами, претензиями и характером. Алкоголь не помогает, сознание либо упорно цепляется за жизнь и отравляет ее, либо полностью покидает тебя, и счастья уже не помнишь, поэтому не веришь в него. Главное, что кроме проблемы сокращения времени, никаких других проблем он не решает. И ты это знаешь.

Из окон офиса в Дрездене виден Цвингер. Ты выходишь гулять и бредешь туда. Зелень, выступившая на куполах и статуях. Мощь и основательность. Барокко. С трудом открываешь массивную дверь и оказываешься в галерее незадолго до закрытия. Который раз ты здесь? Двенадцатый? Тринадцатый?

Ты идешь к ней, вы давно не виделись. Только к ней. Все остальные провожают взглядами тебя, не ты их. Ты знаешь, что увидишь ее за этим поворотом. Медлишь. Радостное предвкушение встречи. Ну, подойди еще к окну, взгляни на дворик Цвингера, а может, ты посмотришь еще и на других? Ну как, ты вполне готова? А как сама выглядишь сегодня? Соответствуешь встрече? Внешне? Внутренне?

«Сикстинская мадонна». Одна из лучших в мире женщин держит Его на руках. И как мно­гое вокруг вдруг показалось неважным. Какой успокоительный свет льется из ее глаз, какую гармонию излучают шея и руки, как мягко ниспадают складки зеленого плаща! Ты садишься напротив. К счастью, в зале почти нет посетителей. Желанное уединение с самым лучшим. Да, она ждала тебя. Как подруга. Поддержать, дать силы. Энергия вливается в тебя. Любовь к жизни наполняет тебя, раздражение ненужным ворохом откатывается на десятый план.

Она обладает необыкновенной силой русских икон. Она любит тебя. Ты ей веришь.

Свидание окончено. Но нет тоски и опустошенности, как после того, как уходят они. Ты радостно улыбаешься, и жизнь продолжается, и жить хочется... Сила искусства? Твой настрой? Здесь это единственное лекарство, потому что в его составе присутствует компонент духовности.

Смотрители закрывают за тобой залы. Ты выходишь на улицу. Жизнь ждет тебя на одной из скамеек Цвингера.

Вечером вы едете к мосту, который здесь называют «Голубым чудом», хотя ты назвала бы его «бледно-зеленой посредственностью». Но, конечно, в начале прошлого века это было чудо. И убери свой сарказм.

Они сидят в ресторане с видом на «чудо» и говорят о работе. Как хорошо, что есть хоть что-то, что выбросили спасательным кругом вам за этот стол, но, кажется, из круга постепенно уходит воздух, и он повисает вокруг тебя тряпкой. Ты равнодушно покачиваешься на волнах. Как странно, что этот человек напротив, который так любит тебя и прилагает столько усилий, чтобы понять, — абсолютно не знает и не понимает тебя.

А тот, другой... Не прикладывая вообще никаких усилий, он их прикладывает в других направлениях (направлениям повезло больше, чем тебе, он балует их своим присутствием). И что значит человек из плоти и крови с бешено бьющимся сердечком по сравнению с монументальными понятиями: «Цель», «Работа», «Деньги»? Ни-че-го.

Так вот тот, другой, сразу понимает тебя, с полуслова, с полувзгляда, если, конечно, в кои-то веки «при дико удачно сложившихся обстоятельствах» он видит этот взгляд и слышит это слово. Легко, походя, с лету, глотком... Супер? Да где же он?

Почему его нет никогда, когда он нужен, а нужен он всегда? Приходят другие, но у них нет его. Обидно. Иногда телефонная трубка оживает и говорит его голосом. Вот чудо-то... Тебе бросают сухие веточки надежд. А ты их собираешь и на деешься, что они зазеленеют. Но ведь тебе уже в два раза больше шестнадцати. Он живет в телефонной трубке, а на самом деле в восьми минутах езды от тебя. Но это много, непреодолимо, это требует «решений» и «поступков». Невозможно так тратиться душой на преодоление восьми минут, тем более что ее нет, и значит, надо отщипывать от других органов. Это еще что за членовредительство?..

...А мои ресницы врут, что он их любит. Не знают, как меня, их — точно. Он что-то нашептал им, и они поверили. Нет, вряд ли он себя утруждал... Они поверили сами. Они сказали, что так их касаться мог только тот, кто...

И ты вынешь из своей души очередную телефонную карточку и вставишь ее в автомат здесь, за тысячи километров. И скорее пришлите счета мне, я их оплачу, не трогайте другую сторону, не беспокойте ее такими мелочами. И те, что еще не пришли, но придут, обязательно пришлите мне, слышите? Обязательно.

Как невыносимо долго тянется время. Даже для ноября, да, даже для него. Это уж слишком. Вечер спешно скатывает свиток дня: хватит тебе! Никто не возражает, всем лень, все уже почти спят. Ночь не выпускает утро, оно проступает отчаянной сизостью запоздало и неуверенно, покашливая, слазит с постели, выливается в день, который уже алчно стерегут сумерки. Ноябрь.