Николай Некрасов - Том 10. Мертвое озеро

• Название: Том 10. Мертвое озеро
• Автор: Николай Некрасов
• Издательство: Наука
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1985

Роман «Мертвое озеро» — это увлекательное повествование о любви, действие которого происходит в России в XIX веке. Герои романа — аристократы, купцы, актеры и даже уголовники. Поиски любви молодой красивой женщиной — главная тема этого романа.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Генрих с доверенным едва отыскали один незанятый стол.

— Что прикажете-с? — спросил служитель, махнув полотенцем по столу.

Доверенный потребовал лучший обед и усердно угощал Генриха, как своего гостя. К концу обеда вошел человек низенького роста, с черными, коротко обстриженными волосами, в коричневом фраке с светлыми пуговицами и желтом галстухе. Это был фокусник, занимавшийся, впрочем, также продажею цепочек, перстней, зрительных трубок и фальшивых брильянтов — за фальшивые же. Фокусник прошел около всех столов, осматривая гостей своими светящимися черными глазами, говорившими о его еврейском происхождении, и через пять минут около него собралась кучка зрителей, которым он начал показывать свои вещицы, забавляя в то же время фокусами.

— Господа! наичистейший брильянт! — громко кричал фокусник. — Большой величины! цена целковый!

К кучке присоединился и Генрих взглянуть на дешевый брильянт, который ярко мелькал перед глазами зрителей, сжатый между большим и указательным пальцем в искусно дрожавшей руке фокусника. Генрих вынул целковый и приобрел эту драгоценность, неизвестно для какой цели. В придачу фокусник показал ему одну из своих штук, кинув на воздух платок, который в ту же минуту исчез неизвестно куда.

— Небось и чужие платки у тебя так же пропадают! — спросил один из торговцев, стоявших в кучке.

— Можно! всякий платок можно! — отвечал с уверенностью фокусник, не поняв оскорбительного намека, отчего вокруг него тотчас раздался хохот.

Когда Генрих возвратился на свое место, со стола было всё собрано и доверенного уже не было за столом. В зале тоже его не оказалось. Генрих схватился шляпы — на месте лежала его фуражка. Генрих побледнел, но молчал, как бы боясь удостовериться в страшной догадке, мелькнувшей в уме его в эту минуту. Наконец он подозвал служителя и робко спросил:

— Куда ушел тот… тот, что вот тут сидел со мной?

— Ушли-с! — отвечал служитель. — Известно, расплатились и ушли! Что прикажете? — прибавил он, махнув полотенцем по столу и принимая новых гостей.

У Генриха подкосились ноги, и он едва дошел до буфета.

— Не знаете ли вы… вон того, что там со мной обедал? — спросил он у буфетчика, который, с засученными рукавами красной рубахи, гремел чайной посудой, расставляя ее на подносе.

— Чего-с? — крикнул он, продолжая делать свое дело.

Генрих тоскливо повторил вопрос.

— А кто его знает, батюшка!

И буфетчик махнул рукой.

— Да как же это? — проговорил Генрих и, постояв, вышел из трактира и отправился на постоялый двор, где остановился, осматривая дорогой всех с ног до головы.

На постоялом дворе он получил о доверенном ответы, еще менее удовлетворительные. Но это не могло увеличить его тоски, которая охватила его душу при первой догадке. «Зачем, — думал себе Генрих, — честному человеку вдруг уйти куда бы то ни было, не сказав ему ни слова, и притом уйти в шляпе с чужими деньгами». Однако ж он снова возвратился в трактир, где обедал, и снова услышал те же ответы от служителя и буфетчика, который, сверх того, заинтересованный убитым видом и дрожавшим голосом Генриха, спросил:

— Да вам на что его, батюшка?

— Как на что! — отвечал Генрих тихо, как человек, измученный горем. — Он ушел… в своей шляпе.

Буфетчик выпучил на него глаза в недоумении.

— То есть в вашей шляпе, хотели вы сказать? — заметил он, переглянувшись с товарищем, стоявшим за буфетом.

— Нет, в своей… да там были мои деньги… то есть не мои…

Генрих замолк, вздохнув.

— Много денег? — спросил буфетчик, снова переглянувшись с товарищем, вероятно сомневаясь, как, дескать, его деньги попали в чужую шляпу.

— Сорок тысяч, — проговорил Генрих машинально и пошел от буфета.

— Никак совсем рехнулся малый-то! — сказал буфетчик своему товарищу. — Слышь ты: сорок тысяч, говорит, в чужой шляпе!

— А бог его знает, — возразил тот, провожая глазами Генриха, который между тем выходил вон из трактира, — может, и впрямь так было.

— В шляпе! сорок тысяч! — повторил буфетчик в размышлении и, помолчав, прибавил: — Эк его угораздило!

Через час Генрих стоял в стороне от ярмарки на мосту небольшой речки. Опершись на перилы, он в каком-то окаменелом положении всматривался в черную неподвижную воду и не замечал проходивших мимо торговцев, которые весело и шумно расходились с ярмарки по своим временным квартирам.

Часть двенадцатая

Глава LVI Борьба

Потеря места управляющего была ощутительна Ивану Софронычу, любившему деревенскую жизнь и деятельность. Но он не ожидал гибельных последствий, которые повлекла она за собою.

Спустя несколько дней после ссоры Тавровского с управляющим к Ивану Софронычу явился господин, совершенно незнакомый, и просил уделить ему четверть часа времени.

— Позвольте узнать, с кем имею честь говорить? — спросил Понизовкин.

— Переваленко-Зацепа, Афанасий Кузьмич, — отвечал посетитель, низко кланяясь и сладко улыбаясь. Господин Переваленко-Зацепа был малоросс, средних лет, среднего роста и средней дородности. Его руки, ноги, голова, плечи, равно и черты лица, не отличались тонкостию отделки: всё было крупно и аляповато; за плечами торчал небольшой горб; на животе болталась сердоликовая печатка. Он ходил в длиннополом сюртуке и говорил на «о»; в левом ухе носил медную серьгу, или, лучше, обломок серьги, с которым никогда не расставался: он уверял, что так привык иметь в ухе серьгу, что даже дурно слышал, когда вынимал ее. В критические минуты он имел привычку дергать за нее, и она, казалось, служила ему источником вдохновения.

— Я к вашим услугам, — сказал ему Иван Софроныч. — Но какое дело вы можете иметь до меня?

— А вот: вы, батюшка, были управляющим у <господина> Тавровского в Софоновке?

— Так точно.

— В числе угодий приняли вы лесу строевого и дровяного семь тысяч пятьдесят десятин?

— Принял.

— Приняли? ну и будем помнить: приняли семь тысяч пятьдесят десятин лесу, — значительно произнес Переваленко-Зацепа и продолжал: — В ведомости вашей, ныне представленной владельцу, означено налицо: строевого лесу две тысячи шестьсот десятин, дровяного — четыре тысячи триста шестьдесят; а всего — шесть тысяч девятьсот шестьдесят десятин?

— Так, — отвечал Иван Софроныч. — Но я не понимаю, почему должен отвечать вам.

— Я новый управляющий господина Тавровского, — отвечал Зацепа с низким поклоном. — Извините, батюшка, может, что грубое сказал: я человек простой; но душа у меня добрая, — прибавил он скороговоркой, как бы в скобках, и продолжал прежним голосом: — Если угодно удостовериться, документец со мной.

Он отправился в свой карман и вручил Ивану Софронычу документ. Пока Иван Софроныч рассматривал доверенность, данную Тавровским новому управляющему, Зацепа говорил:

— Изволите усмотреть: мне поручено управление Софоновым и мне же вверено принять имение согласно описи, и в чем окажется недочет…

— Недочета ни в чем оказаться не может, — перебил Иван Софроныч. — Напротив, имение улучшено и доход увеличен.

— Не сомневаюсь. Но желаю знать — извините грубое слово, не умею говорить красно, — куда девалось девяносто десятин строевого лесу?

— Лес продан.

— Так-с. С разрешения владельца?

— Я имел нужду в наличных деньгах и нашел выгодным продать часть леса, — сказал Понизовкин.

— Так-с. Но в доверенности вашей было ли упомянуто о праве продавать что-либо?

— Нет-с. Но я имел словесное разрешение владельца действовать по своему усмотрению в некоторых случаях.

— Стало быть, мне необходимо узнать, подходит ли под сказанное разрешение продажа леса? — заметил новый управляющий. — И прекрасно, батюшка! Подходит, так и беспокоить вас больше не буду!

— Что же, если нет? — спросил с беспокойством Иван Софроныч. — Во всяком случае деньги не пропали: ими исправлена и улучшена фабрика, которая теперь в полном ходу…

— Всё так-с, — возразил Зацепа сладким голосом. — Исправление, улучшение — важное дело, но, сами изволите знать, — темное! Извините, я человек простой, говорить красно не умею. А девяносто десятин лесу видный был косячок! Надо правду сказать!

Понизовкин вспыхнул.

— Советую вам поговорить сначала с Павлом Сергеичем: он довольно знает, способен ли я к тому, в чем вы меня подозреваете! — возразил он запальчиво. — Я не привык слушать…

— Извините, извините, — перебил Зацепа, в лице которого мгновенно выразилось такое отчаяние, как будто он был на охоте и, целясь в бекаса, нечаянно подстрелил лучшего своего друга. — Извините! я вас, кажется, огорчил? Видит бог, без намерения!.. Эх! Афоня, Афоня! — продолжал он с упреком, обращаясь к самому себе. — Вечно ты наговоришь вздору! А всё простота! погубит она тебя когда-нибудь, и добрые люди скажут: «Погиб от собственной своей простоты!» (при последних словах даже слезы показались на его глазах, как будто он уж действительно погибал и слышал над своею головою горестный приговор добрых людей). Не поверите, — продолжал он, обращаясь к Ивану Софронычу и постепенно возвышая голос, — говорить не умею, льстить не умею, кланяться способности бог не дал, унижаться не мое дело, притворствовать, лицедействовать, клеветать мать и отец на смертном одре запретили! (При каждом периоде он делал паузу и загибал свой толстый и красный палец, как будто боясь пропустить которую-нибудь из своих добродетелей.) Так и мотаюсь по свету, и притом круглая сирота, — прибавил он жалобно, причем в глазах его снова показались слезы. — Даже сколько раз места лишался, в беду попадал — всё через свою простоту. Но честь свою сохранил и правды никогда ногами не попирал! — заключил он энергически.