Людмила Бояджиева - Фрэнк Синатра: Ава Гарднер или Мэрилин Монро? Самая безумная любовь XX века

• Название: Фрэнк Синатра: Ава Гарднер или Мэрилин Монро? Самая безумная любовь XX века
• Автор: Людмила Бояджиева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-068563-9, 978-5-271-29226-2, 978-5-226-02814-4

Жизнь и любовь Фрэнка Синатры, Авы Гарднер и Мэрилин Монро — самая красочная страница в истории Америки. Трагедия и драма за шиком и блеском — сегодняшний гламур, который придумали именно тогда.

Сицилиец, друг мафии Синатра, пожалуй, самый желанный мужчина XX века. Один раз он сделал список из 20 главных голливудских красоток и вычеркивал тех, над кем одержал победу. Постепенно в списке не осталось ни одной фамилии. Ава Гарднер не менее эпатажна. Роковая «фам фатале», она вышла замуж за плейбоя Голливуда Микки Руни девственницей. Самая капризная «игрушка» миллионера-авиатора Говарда Хьюза к моменту встречи с Фрэнком была глубоко несчастной женщиной. Они нашли друг друга. А потом — неожиданный болезненный разрыв. У него — Мэрилин Монро, у нее — молоденькие тореадоры…

Невозможно в короткой аннотации рассказать об этой истории. Хотите сказки с прекрасным и неожиданным концом? Прочитайте о самой нежной, самой циничной и самой безумной любви XX века.

---

— Все моя Долли собственноручно выхаживала, — соврал Мартин, узнавший у Моретти об увлечении жены Бена выращиванием тыкв. Овощи были приобретены на нью-йоркском рынке. — В Калифорнии солнца много. Вон, заковырка какая произросла! — Мартин вытащил кабачок, на удивление точно воспроизводящий форму мужского члена.

— Это к плодородию, — засмеялся Багси и крикнул в дом: — Сара, иди, дорогая, сюда, тебе подарки друзья принесли!

Вышла молодая, очень красивая еврейка с яркими сочными губами и приятной улыбкой.

— А это вам и женщинам этого дома! — Фрэнк подал ей заранее приготовленную коробку с пластинками. — То, что я сумел сделать благодаря вашей помощи.

— Ты, дорогой, лей мед, да не пересласти коржик. — Вилли нарочито нахмурился. — Мы тут все хоть животы надорвем, а так, как ты, петь не сможем. От Творца нашего дар тебе перепал.

— А меня вот что беспокоит. — Багси обнял присевшую рядом Сару. — Плохого человека мы образумить сумеем. А кто талантливого поддержит? Вижу, не всегда государство разумно этим богатством распоряжается. А значит, помочь должны те, у кого сила и средства есть. Я, Фрэнки, на тебя большие виды имею. — Он обаятельно улыбнулся.

— Буду рад оправдать доверие. — Лицо Фрэнка озарилось подобающим случаю вдохновением. В голове же его быстро пронеслось: «Кранты!», а затем еще одна мысль: «Вот бы такого заполучить в друзья!» Багси Зигель ему очень понравился.

«Мне не забыть тот час… я слышал голос Славы…»

Получив официальное освобождение от воинской службы по медицинским показаниям — из-за болезни уха, Синатра завоевал себе врагов: пресса упорно муссировала тему его отлынивания от армейской службы, неприкрытое донжуанство, амбициозность и неукротимый нрав. Доводились до сведения общественности десятки случаев, мягко говоря, неэтичного поведения звезды: нажал на агента, вытряс гонорар, устроил скандал в газете, едва не избил музыкального критика… А уж тех, у которых певец соблазнил жену или возлюбленную, было не счесть. Пресса перемывала любимчику публики все косточки, но никакие ее выпады не могли противостоять охватившей страну «синатромании».

Настоящий прорыв в карьере Синатры произошел в декабре 1942 года, когда он подписал шестимесячный контракт с Раramount Theater — самым большим и престижным концертным залом Нью-Йорка. Это была прямая дорога к славе, признанию и деньгам. Прежде за один месячный ангажемент в оркестре Бенни Гудмана Синатра получал пять тысяч долларов — предельно высокий гонорар по тем временам. Но теперь ему предстояли вожделенные сольники! Весь вечер самому держать зал! Да не какой-нибудь, а самый привередливый… Первый концерт был назначен на канун Рождества.

Гримуборная, видавшая величайших певцов и музыкантов, выглядела шикарно: вишневый штоф на стенах, хрустальные бра, украшенная позолотой старинная мебель. Огромное зеркало, обрамленное лампочками, отражало элегантного молодого мужчину в темном костюме. Незнакомец — властный, требовательный, рафинированно-аристократичный — занял место задиристого, амбициозного Фрэнки. Какие еще «клозетные турне»? И что за «отчий дом» в Хобокене — этой сточной канаве? Джентльмен в элегантной «тройке», серой шляпе с широкой лентой — все в тон и все самого лучшего вкуса — наверняка родился в графском замке. Он умеет держаться с важными собеседниками, его симпатии ищут сильные мира сего, перед ним заискивают люди могущественные, и любая женщина теряет голову, стоит лишь поманить пальцем…

— Да, стоит лишь поманить пальцем! — Фрэнк продемонстрировал своему отражению задиристо вздернутый подбородок.

— Заткнись! — осадил его парень из зеркала. — Подумай лучше, как не дать петуха в «Прощай, весна!». Помнишь, тогда, в открытом зале? А? Мурашки по спине…

— А ты не пугай! Я знаю, мне положено сейчас трепетать. Молить Всевышнего позволить мне, червяку, совершить чудо — спеть так, чтобы зал лежал от восторга… Фигу! — Фрэнк показал в зеркало крепкий кукиш. — А я вот не боюсь. Не боюсь — и все тут! Я верю в себя и в свою удачу… Ты-то знаешь, что это правда… — Фрэнк слышал шум, доносящийся из зала, какие-то спорящие голоса у двери. — Я их всех порву! — пообещал он своему отражению, сделав соответствующий знак рукой.

И подумал: «Вот сейчас прямо тут рухну на ковер и сдохну от страха!»

Перебранку в коридоре прервал властный голос Эванса. Послав кого-то подальше, агент без стука распахнул дверь. Его дорогущий смокинг, несмотря на атласные лацканы, был щедро посыпан пеплом. Даже плечи занесло «пургой», впрочем, возможно, это была перхоть. Импресарио не переставал удивлять Фрэнка: бездна вкуса, энергии — и эта демонстративная неряшливость, словно посылающая светские условности в известном всем направлении.

— О! — Эванс картинно раскинул руки. — Именно то, что я хотел. Молодец, парень! Шляпа — это круто! Совершенно скрывает твои роскошно торчащие уши.

— Полегче на поворотах, Эванс. — Глаза Фрэнка угрожающе сверкнули. — И этим, что натолклись в зал, хорошо бы вести себя поприличней. Уже, наверное, запаслись тухлыми яйцами и ждут…

— Здесь лучше идут помидоры… — Эванс еще раз оглядел своего подопечного и опустился в кресло: — Должен тебя кой о чем предупредить… Там полный зал твоих фанаток, кое-кто уже бьется в истерике…

— Не может быть… — оторопел Фрэнк.

— Тише, дорогой. Ты хоть подумал, зачем здесь я — Джордж Эванс, великий имиджмэйкер?

— Поддержать…

— У меня задача другая — создать из тебя ме- газвезду. При минимальных капиталовложениях. А в этом деле главное — подсказать толпе тип по — ведения. Они должны испытывать высший кайф от пения кумира, доходя до умопомрачения. До умопомрачения! Это тебе по силам. Я еще в самом начале заметил, что дамы от тебя буквально впадают в транс!

— Да, и обозвал меня хиляком.

— Хиляк, обожаемый женщинами! На них я и сделал основную ставку в завоевании толпы. Но толпой ведь надо руководить! Вот этим я и займусь… — Он помахал руками, изобразив дирижера.

— Спасибо, надеюсь, рассчитываю… — Фрэнк покосился на репродуктор, вежливый голос из которого приглашал мистера Синатру на сцену. — Мне пора.

— Ни пуха… — подмигнул Эванс.

— К чертям! — Фрэнк сдвинул шляпу чуть набок и под трели звонка покинул комнату.

Первое отделение он провел как под водой! Уже не новичок на сцене, он чувствовал странное раздвоение. Хлыщ в шляпе шептал в микрофон какие- то слова, а Фрэнки из Хобокена стоял рядом, психовал и грыз ногти.

Кончилось все как-то неожиданно. Пижон в шляпе умолк, картинно раскланиваясь, а зал взвыл… Святая Дева Мария, такого он еще не видел! Разве только по телику, когда показывали турнир мирового первенства по боксу и громила Черный Бил положил в нокаут норвежского дебила. Беснования! Крики, визги, свист — аж страшно.

Занавес рухнул перед его носом. Да это же антракт! За кулисами уже ждали, повисли на плечах, жали руки, совали цветы. Липкие от помады горячие женские губы впивались в его щеки, в воротник сорочки… Он сам не помнил, как оказался в гри- мерке.

— Здорово тебя отделали! — порадовался ждавший там Эванс. — Ну, как? Хорошее звучание?

Фрэнк бросил шляпу. Снял пиджак:

— Помыться бы — рубашку хоть выжимай. И вся в помаде. Не хватает еще, чтобы сюда ввалились сейчас Нэнси с мамашей.

Эванс протянул ему вешалку с чистой рубашкой и полотенце:

— Охладись.

Пока Фрэнк мылся в душе и переодевался, Эванс рассказывал ему о своем пиаровском трюке.

— Я нанял девушек и, подробно проинструктировав их, рассадил среди зрителей. Девушкам полагалось вздыхать всякий раз, когда ты затянешь лирическую балладу, визжать, когда прозвучит слово «любовь», и биться в экстазе, когда ты протянешь руки в их сторону. Девчонки отлично справились, завели толпу и… Ты сам слышишь, что там делается… Сирена, кажется… значит, вызвали «скорую»!

— Твои штучки сработали… А я вроде как и ни при чем? Сбоку припеку?

— Не горячись, сицилиец! Знаешь, как отныне тебя будут величать? «Мистер Голос»! Я подбросил идейку критикам. Неплохо, а?

…Концерт закончился триумфально. А за ним другой, третий… Полгода сольных выступлений, неистовств зрительного зала, полицейских нарядов, разгонявших фанаток, — полгода славы, о которой

Синатра и не мечтал. Не мечтал потому, что никогда такого еще не было — повального сумасшествия, охватывающего зал при звуках голоса певца. Наемные красотки уже не требовались. Фанатки до хрипоты вопили «браво!», визжали и даже натурально падали в обморок от полноты чувств. Газеты писали, что на концертах Синатры происходит невиданное — тысячи поклонниц пытаются прорваться в зал, запрудив всю улицу! После предновогоднего концерта в «Парамаунте» дверь, ведущая за кулисы, была заблокирована жаждущими автографа девчонками. А спустя несколько дней американские газеты уже пестрели заголовками: «Битва пяти тысяч фанаток за возможность взглянуть на Фрэнка Синатру».