Василий Ганибесов - Старатели

• Название: Старатели
• Автор: Василий Ганибесов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Написанный в 30-е годы XX столетия кадровым офицером и писателем роман «Старатели» связан с воспоминаниями автора о его работе на прииске Шахтома Читинской области, в те годы неспокойном приграничном крае, где постоянно происходили диверсии со стороны японских и китайских группировок и белогвардейцев. Жертвой одной из таких операций стал и единственный сын Василия Петровича Ганибесова.

После демобилизации из Советской Армии в 1933 году Василий Ганибесов учился в Москве на курсах марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б). По окончании курсов партия направила его в числе таких же двадцати пяти тысяч добровольцев на труднейший участок социалистического строительства — на золотые прииски Забайкалья в должности парторга. Пять лет работал Василий Петрович на прииске Шахтома Читинской области.

Выполняя ответственные партийные поручения Василий Петрович Ганибесов находил время заниматься литературно-творческим трудом в частности писал основанный на местном материале роман «Старатели». В конце 1937 года Василия Петровича Ганибесова перевели в отдел местной промышленности облисполкома в Чите. Большой жизненный опыт и немалый опыт партийной работы давали богатый материал для художественного творчества. Став профессиональным писателем, Василий Ганибесов переезжает в Ленинград, где получает возможность широко общаться с литераторами. Здесь был завершён его роман «Старатели» и написан цикл очерков и рассказов.

---

На «Сухой» по-прежнему долбили скалу. Два забойщика сменялись через каждые полчаса. В мерзлой обрушившейся глыбе была пробита просечка около полутора метров, но скала лежала мертво, в ней не видели ни единой трещины, и она не издала ни одного звука, который говорил бы о приближающейся пустоте.

Кайлили Педорин и Ли Чан-чу. Старшинка Зверев устало сидел на земле, обхватив руками колени.

Около Зверева стоял Усольцев. Илья Глотов подал ему чайник. Усольцев отлил из рожка на мерзлый комок земли, сейчас же растаявший, как сахар, и напился. В это время вбежала Катя, с разбегу ударилась об Усольцева, закричала:

— Скорее, скорее, Василий Алексеевич! Бегите на совещание! Он хочет взорвать шахту!

— Кто? Какую шахту?

— Зюк... Эту... «Сухую»...

Усольцев недоуменно смотрел на нее.

— Чтобы скорее пустить шахту, он хочет взорвать этот обвал динамитом, — сказала Катя и, дрогнув, белая как платок, проговорила: — И всех тогда... на мелкие куски...

Усольцев несколько секунд в упор смотрел на нее и, опрокинув попавший под ноги чайник, быстро пошел к майдану.

В конторе продолжалось совещание. Усольцев молча сел в кресло. Свиридова ни разу не взглянула на него, но в то же время ни на одно мгновение не упускала его из виду. Она видела воспаленные, злые глаза, безмерно усталое, вытянувшееся, серое лицо и спутанные волосы с набившимися в них песком и глиной. Разноречивые чувства вызвал в ней Усольцев. Он, казалось Свиридовой, мог свалить на нее всю тяжесть приискового несчастья. И в то же время ей было приятно сознавать, что этот сильный человек вместе с нею испытывает горечь, — это приближало к ней Усольцева и делало его понятным.

— Это — самое правильный решение. У меня такой практик был. Пройдет один неделя — и мы имеем золото, — сказал Зюк.

— Эти взрывы не вызовут еще обрушения? Как выдумаете? — спросил Терентий Семенович.

— Обязательно, — с улыбкой ответил Зюк. — Все должно делать обвал, все обвалится.

— Но там у нас четыре человека. Знаете? — пристально глядя на Зюка, спросил Усольцев.

— Знаю, — спокойно ответил Зюк.

— Вы их тоже... взорвете?

— Они мертвый покойник. От них нет никакой, как его... польза. Мы должен думать программа золота! — так же спокойно сказал Зюк.

— А если кто-нибудь из них еще жив? — сдержанно и в то же время строго спросил председатель прииско́ма.

Зюк продолжал говорить поучительно, словно перед ним находились упрямые и бестолковые ученики:

— Прииск должен понимать свой выгода. Мы имеем пять — семь — десять процент выполнения программы. Еще один месяц проходит — и мы будет полный банкрот. Надо закладывать динамит и взрывайт. Проходит восемь дней — шахта, как чемодан, открывалься, и мы берем золото...

— А люди?! Вы забываете, что... — вскрикнул Усольцев.

— Усольцев! — Свиридова предупреждающе постучала по столу.

— Люди? — переспросил Зюк. — Люди — ключи. Рапочий нужны, чтобы открывать этот чемодан. Там золото, там сокровище...

— Что?! Ключи?! — хрипло крикнул Усольцев; он вскочил и, до хруста сжимая сухие пальцы, шагнул к Зюку. — Люди — богатство! Люди, народ наш — сокровище! Что вы говорите, несчастный!

Усольцев выскочил в канцелярию. В дверях он чуть не сбил с ног управделами и налетел на Елизаровну, дожидавшуюся его. Он взглянул на нее и остановился.

«Этак я скоро кусаться буду, — с досадой подумал Усольцев. — Ч-черт, как девчонка!»

В парткоме у стола сидела Елизаровна. Усольцев молча ходил по комнате и крепко растирал лицо платком. Все чаще начинал он срываться, а в последние дни едва владел собою. Он вспыхивал мгновенно и до безрассудства — и ничего не мог с собой сделать. Елизаровна понимала его; она видела, как он сгорает, и ей было бесконечно жаль его. Она нежно, как на сына, смотрела на Усольцева, ожидая, когда он скажет то, что хотел сказать ей.

— Завтра, Елизаровна, — сказал Усольцев, останавливаясь перед нею, — завтра утром мы соберем женское собрание. Всех домохозяек прииска... — он опять зашагал по комнате, боясь, что будет волноваться. — Все должны пойти на работу. Ты должна помочь нам.

— Как я могу? — неуверенно сказала она.

— Сможешь. — Он подошел к столу и остановился напротив Елизаровны. — У нас плохо, Елизаровна, — тихо сказал он, — плохо работаем. Не умеем работать. Золота не даем. И вот... закопали лучших людей. И золото закопали...

Резко повернувшись, Усольцев отошел к окну.

— Мы откопаем их... и золото откопаем...

А вечером, когда женщины палили костры, приготовляя вернувшимся с работы старателям ужин, старая Елизаровна, тихо шаркая мягкими гураньими унтами, ходила по прииску, созывая первую сходку домашних хозяек.

В запутанном и грязном квартале конного двора, с трудом сгибаясь к вросшим в землю окнам старательских землянок, ходила беременная Залетина. Она кричала в окно женщинам, чтобы вышли на минутку за дверь...

К большому артельному костру, в шумливую толпу женщин старательского общежития по-девичьи порывисто вошла Катя...

И много еще женщин, поднятых Усольцевым, ходило в тот,вечер по старательскому поселку.

Уже ночью в большой барак холостых старателей пришел с партсобрания сухой и длинный Ли Чан-чу. Он молча присел на корточки у жарко топившейся печки, протягивая к огню руки. Ли Чан-чу спросили, где он был. Ли Чан-чу, не отрывая взгляда от огня, сказал:

— Коммуниза собрание.

К нему подошли босоногие старатели-китайцы и так же, на корточки, присели около него, раскуривая трубки. Все они молчали, и по обыкновению никто ни на кого не смотрел. Они только что решили подняться на днях и уйти из Мунги на Зею, где, по слухам, открыли новые богатые золотоносные залежи. Ли Чан-чу, двигая большим кадыком и не отрывая взгляда от огня, сказал:

— Та сторона, другой место, ходи не надо...

Китайцы быстро взглянули на его ссутулившуюся спину и снова еще сильнее задымили трубками.

— Здеся надо работать... Везде одна советская власть... Наша, — продолжал Ли Чан-чу, ткнув чубуком трубки себя в грудь.

Старатели молча, настороженно и недоверчиво прищурились на огонь.

— Здесь плохо дело... Не надо бросать товарища, когда ему плохо, — заговорил опять Ли Чан-чу. — Шибко плохо. Шибко худо бросать товарища...

Он оглянулся на "своих соотечественников, на корточках сидевших сзади него; они, нахмуренные, неопределенно смотрели на дымочки трубок и думали: «Тяжело здесь. У них болят желудки от черного яричного[4] хлеба, а в Мунге иного нет, нет и мяса. И вот еще этот обвал, похоронивший Чи-Фу, лучшего старателя. Еще недавно кореец Бен говорил, что дела у прииска беспросветные, что девка-директор ведет старателей к гибели и надо скопить золотишко и укочевывать отсюда. Бен обещал скорый приход китайских друзей — японцев. Японцы привезут рис, мясо, хороший чай, морскую капусту и нежных трепангов. Для холостяков-китайцев будут открыты веселые «бабьи фанзы», граница отодвинется на ту сторону Байкала, а то и на Урал, и старатели-китайцы могут стать золотопромышленниками, купцами или уйти в Китай, арендовать землю и стать добрыми джентри; ничего удивительного: за золото в Японской империи всё можно...»

— Коммуниза комитета сказала, — говорил Ли Чан-чу, словно отвечая на мысли товарищей, — она сказала: хлеба буди, мяса буди, всё буди...

Ли Чан-чу помолчал, прислушиваясь к старателям, потом твердо сказал:

— Золото надо кассу носи, все надо сдавать, Совесыка власи надо много золота... Бен, кореец, неправду говорил, — уже заметно волнуясь, сказал Ли Чан-чу. — Шибко худой — Бен... Врет Бен! — вдруг громко крикнул он.

Старатели пристально и удивленно смотрели на него. Ли Чан-чу вдруг, вскочил и, взмахнув рукою, закричал:

— Совесыка власи — наша!.. Не надо уходи! Наша люди — чесна человека рабочи класс!

Он загоревшимся взглядом окинул старателей и быстро снова присел на корточки.

— Завтра день — солнца еще нету — я иду на работу, — тихо сказал Ли Чан-чу и, помолчав, поднялся, прошел к нарам и лег.

— Надо скорее спать...

Старатели посидели, выбили трубки и тоже разошлись по нарам и топчанам.

Стало тихо. В печке по-змеиному шипела последняя головешка.

8

В ту же ночь на участок старика десятника Черных, в соседней пади Багульне, приехал Усольцев. Он поспел туда верхом после партсобрания.

Было уже за полночь. Посреди кучи старательских балаганов и земляных хибарок, притулившихся на небольшой террасе косогора, горел огромный костер, высоко выбрасывая тучи золотых искр. К костру собралось все население прииска. И дети вертелись здесь, восторженно радуясь небывалому скопищу народа и чудесному костру. Около ребят сидели женщины, за ними полулежали старики, и дальше, где-то под самой черной стеной таежной ночи, стояли старатели.