Михаил Булгаков - «Мой бедный, бедный мастер…»

• Название: «Мой бедный, бедный мастер…»
• Автор: Михаил Булгаков
• Жанр: Советская классическая проза

Известный знаток творчества Михаила Булгакова В.И.Лосев реконструировал исто рию создания одного из самых известных романов XX века. В томе представлены все сохранившиеся важнейшие редакции романа. Каждый из текстов заметно отличается от последующих, каждый по-новому интерпретирует описываемые события и героев «за катного» романа, добавляя к ним новые яркие штрихи…

Представлен в томе и канонический текст «Мастера и Маргариты».

Для любящих творчество М.А.Булгакова чтение этого подробно и со знанием дела откомментированного тома – увлекательнейшее занятие. Читатель проследит эволю цию замысла, увидит, как крепла рука мастера, как преображалось произведение, связанное тончайшими нитями с современной писателю действительностью.

---

– Увы! – с сожалением ответил Крицкий. – Ни одно из этих дока зательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Согласитесь, что в области разума никакого доказательства сущест вования [Бога] нет и быть не может.

– Браво! – вскричал иностранец. – Браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу! Но вот курь ез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в на смешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!

– Доказательство Канта, – тонко улыбнувшись, возразил образо ванный Крицкий, сразу сообразивший, о ком идет речь, – также не убедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовские рассужде ния по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.

Крицкий говорил, а сам в это время думал: «Но все-таки, кто же он такой? И почему он великолепно говорит по-русски?»

– Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки! – совершенно неожиданно бухнул Ваня Понырев.

– Иван! – сконфузившись, шепнул Крицкий.

Но предложение направить Канта в Соловки не только не порази ло иностранца, а напротив, привело в восторг.

– Именно, именно! – закричал он, и левый зеленый глаз его, об ращенный к Берлиозу, засверкал, – ему там самое место! Ведь гово рил я ему тогда за завтраком: вы, профессор, воля ваша, что-то не складное придумали, над вами, пожалуй, смеяться будут!

Крицкий вытаращил глаза. «За завтраком… Канту?! Что это он плетет?!.» – подумал он.

– Но, – продолжал иноземец, не смущаясь изумлением Крицкого, – отправить его в Соловки невозможно, по той причине, что он уже лет сто двадцать пять находится в местах, значительно более от даленных от Патриарших прудов, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас.

– А жаль! – отозвался задира Понырев, не совсем разобравшись в последних словах своего противника, а просто испытывая раздра жение и не обращая внимания на укоризненные подмигивания и гримасы Крицкого.

– И мне жаль! – подтвердил неизвестный, сверкая глазом, и про должал: – Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели Бога нет, то спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем рас порядком на земле?

– Сам человек, – поспешил сердито ответить на этот, признать ся, не очень ясный вопрос Понырев.

– Виноват, – мягко отозвался неизвестный, – для того чтобы уп равлять, нужно, согласитесь, составить точный план, на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. И вот, позвольте вас спро сить, как же может управлять жизнью человек, если он не только не может составить какой-нибудь план на смехотворный срок, лет, ска жем, в тысячу, но даже не может ручаться за свой собственный завт рашний день? И в самом деле, – тут неизвестный повернулся к Крицкому, – вообразите, что вы, скажем, начнете управлять, распоря жаться и другими, и собою, вообще, так сказать, входить во вкус – и вдруг у вас… кхе, кхе… саркома легкого… – тут иностранец сладко хихикнул, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удоволь ствие, – да, саркома, – жмурясь, как кот, повторил он звучное сло во, – и вот ваше управление закончилось! Ничья судьба вас более не интересует. Родные вам начинают лгать, вы бросаетесь вначале к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое, так и второе, и третье совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это кончается совершенно трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, уже не сидит за своим письменным столом, а лежит в деревянном ящике неподвижен, и ок ружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи.

А бывает и еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, ведь пустяковое, казалось бы, дело, но и этого сде лать не может, потому что вдруг неизвестно почему возьмет по скользнется, да и попадет под трамвай. Неужели вы скажете, что он сам собою управлял? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой? – и здесь незнакомец рассмеялся странным смешком.

Крицкий с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому и трамвай, и какие-то тревожные мысли начали мучить его. «Он не иностранец! Он не иностранец, – мелькнуло у него в голо ве, – он престранный субъект… Но позвольте, кто же он такой?»

– Вы хотите курить, как я вижу? – внезапно обратился к Поныреву неизвестный. – Вы какие предпочитаете?

– А у вас разные, что ли, есть? – мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.

– Какие предпочитаете? – повторил неизвестный.

– Ну, «Нашу марку», – злобно ответил Понырев.

Незнакомец немедленно вытащил из кармана пиджака портсигар и галантно предложил его Поныреву:

– «Наша марка»!

Поэта и редактора не столько поразило то, что нашлась в портси гаре именно «Наша марка», сколько сам портсигар. Он был громад ных размеров, червонного золота, и на крышке его дважды сверкну ла на мгновенье синим и белым огнем бриллиантовая буква «F».

Тут литераторы подумали разно. Крицкий: «Нет, иностранец…», а Понырев: «Вот, черт его возьми! А?»

Поэт и владелец портсигара закурили, некурящий Крицкий отка зался.

«Надо будет ему возразить, а то он уж очень бойко разговорил ся, – решил Крицкий, – и возразить так: да, человек смертен, но ни кто против этого и не спорит. А дело в том, что…»

Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил ино странец.

– Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не мо жет сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.

«Какая-то нелепая постановка вопроса…» – помыслил Крицкий и вслух сказал:

– Ну, здесь уже есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне из вестен более или менее точно. Само собою разумеется, что если мне на Бронной свалится на голову кирпич…

– Кирпич ни с того ни с сего, – внушительно перебил неизвест ный, – никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уве ряю вас, вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрете другою смертью.

– Может быть, вы знаете, какой именно? – с совершенно естест венной иронией осведомился Крицкий, вовлекаясь в какой-то неле пый разговор, – и скажете мне?

– Охотно, – отозвался незнакомец. Он смерил Крицкого взгля дом, как будто собирался сшить ему костюм, сквозь зубы пробормо тал что-то вроде: «Раз… два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть – несчастье, вечер – семь…» – и громко и радостно сказал: – Вам отрежут голову.

Понырев дико и злобно выпятился на назойливого неизвестного, а Крицкий спросил, криво усмехнувшись:

– А кто именно? Враги? Интервенты? Японцы?

– Нет, – ответил собеседник, – русская женщина, комсомолка.

– Гм… – криво усмехнувшись шуточке неизвестного, промычал Крицкий. – Ну, это, извините, маловероятно.

– Прошу и меня извинить, – ответил иностранец, – но это так. Да, мне хотелось бы спросить вас, что вы будете делать сегодня вече ром, если это не секрет?

– Нет, секрета здесь нет. Сегодня в десять вечера в «Массолите» состоится заседание, и я буду на нем председательствовать.

– Нет, этого быть никак не может, – твердо возразил иностра нец.

– Это почему? – спросил Крицкий, уже с некоторым раздраже нием.

– Потому, – ответил иностранец и прищуренными глазами по глядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чер тили черные птицы, – что Аннушка уже купила постное масло, и не только купила, но даже и разлила. Так что заседание не состоится.

Тут, понятное дело, под липами наступило молчание.

– Простите, – сказал Крицкий, дико глядя на мелющего чепуху иностранца, – при чем здесь постное масло, и какая Аннушка?

– Постное масло здесь вот при чем, – вдруг заговорил Понырев, очевидно решив объявить незваному собеседнику войну. – Вам не приходилось, гражданин, бывать когда-нибудь в лечебнице для ду шевнобольных?

– Иван! – воскликнул Крицкий.

Но иностранец ничуть не обиделся, а, наоборот, превесело рас смеялся.

– Бывал, бывал, и не раз! – вскричал он со смехом, но не сводя несмеющегося глаза с поэта. – Где я только не бывал! Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

– Помилуйте, дорогой Иван Николаевич, кто же вас не знает? – Здесь иностранец вытащил из кармана вчерашний номер литератур ной газеты, и Иван Николаевич увидел на первой же странице свое изображение и свои собственные стихи.

Однако на сей раз это еще одно доказательство славы и популяр ности ничуть не обрадовало поэта.

– Я извиняюсь, – сказал он, и лицо его потемнело, – вы не може те подождать минуточку, я хочу товарищу пару слов сказать.

– О, с удовольствием! – воскликнул иностранец. – Здесь так хо рошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.

– Вот что, Миша, – зашептал поэт, оттащив Крицкого в сторо ну, – это никакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант, пере бравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то он уйдет…