Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)

• Название: Весны гонцы (книга первая)
• Автор: Екатерина Шереметьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1985

Эта книга впервые была издана в 1960 году и вызвала большой читательский интерес. Герои романа — студенты театрального училища, будущие актеры. Нелегко дается заманчивая, непростая профессия актера, побеждает истинный талант, который подчас не сразу можно и разглядеть. Действие романа происходит в 50-е годы, но «вечные» вопросы искусства, его подлинности, гражданственности, служения народу придают роману вполне современное звучание. Редакция романа 1985 года.

---

У Алены заныло под ложечкой: ох, припомнит он встречи на лестнице.

Целиком сторону Алены принял Джек и безоговорочно обвинял во всем Глашу.

— Опоздала родиться тиран Падуанский! И при этом бюрократическое мышление: кроме распорядка, расписания, плана, — никаких интересов, — возмущался Джек. — Случись наводнение, землетрясение или другой какой катаклизм, Петрова все равно запишет: кто опоздал и кто не явился. Ни один яркий человек не может втиснуть себя в ее диетический образ жизни. Не может и не должен!

Алена понимала, что союзники у нее не те… Лиля пренебрежительно заявила, что Глашина нетерпимость может быть хороша для старосты, но дружить с ней — значит потерять свою индивидуальность.

Коля Якушев не блеснул ни умом, ни красноречием.

— Глафира вообще невозможно въедливая, — начал он. — Вот на других курсах старосты… — Он задумчиво поискал слово и, видимо подобрав самое точное, весело вскинул голову: — Ничего! При чем тут ваш смех? — Коля обиженно оглядел дружно хохотавшую аудиторию. — Я верно говорю: везде старосты — всегда вообще можно договориться. А уж наша Глафира… На полминуты опоздаешь, стулом скрипнешь на лекции — она из тебя всю душу выпилит. Вообще даже не знаю, как и назвать такую принципиальность. — Хмуро переждав новый взрыв смеха, Коля глубокомысленно вздохнул. — А Лена вообще натура такая… Натура вообще индивидуальная. И я не могу высказываться под ваш бессмысленный смех!

Да, «союзники» были «не те»…

Зина впрямую ничего не сказала об Алене, но в каждом ее слове Алена слышала осуждение.

— Я в основном буду говорить о Глаше, — начала Зина и расправила большой лист бумаги с какими-то заметками. — Вот — нетерпимость, вот — деспотизм. А куда направлены эта нетерпимость, этот деспотизм? Направлены на благо коллектива или на отдельных личностей. — Зина глянула на Алену. — Не буду приводить примеры — они всем известны. Как староста Глаша, конечно, деспот, и я сама на нее иногда обижаюсь. А потом думаю: она права, — Зина говорила тоном заправского оратора, только маленькие руки, крутившие карандаш, выдавали волнение. — У Глаши потрясающее чувство коллективизма. А разве ей легко? Например, с Колькой, когда он за свою жизнь ни одной книжки до конца не прочел; или с Володькой, если все его мировоззрение вокруг буги-вуги и рок-н-ролла? Или с Джеком, который «почитает всех нулями, а единицею себя».

Алена замерла, ожидая, что Зина так же метко скажет и о ней, но Зина только глянула на нее и продолжала:

— А я преклоняюсь… Да, да, преклоняюсь перед этим… перед этим потрясающим чувством. И надо отметить, у всех членов «колхоза» очень сильное чувство коллективизма, чувство товарищества. И пусть нетерпимость, пусть деспотизм, если они поставлены на службу коллективу.

Зине захлопали. Она поморгала, будто от яркого света, потом озабоченно посмотрела на Глашу и робко, по-домашнему, сказала:

— Вот только… не знаю… Может быть, это получится плохо в семейной жизни?

Все засмеялись, засмеялась и Глаша, и Алена почувствовала, что Глаше действительно весело, что самые обидные слова не создали между ней и товарищами отчуждения, какое ощущала Алена. Алена следила за выражением лица Анны Григорьевны. Но ей не удавалось определить, кому возражает, а с кем соглашается Соколова: Анна Григорьевна вместе со всеми смеялась, что-то тихо говорила Галине Ивановне, и в глазах было видно только горячее, острое внимание ко всем.

Уже почти все высказались, и Алена чувствовала, что нельзя отмолчаться, когда столько говорили о ее выходе из «колхоза». А что сказать?

Раньше от смущения она деревенела — теперь уже научилась если не преодолевать, то скрывать его, заставляя себя поднять голову, расправить плечи, глубоко дышать. Все это Алена так и проделала, но голова дернулась слишком высоко, плечи развернулись сильнее, чем надо, шаг получился, как говорила Нина Владимировна, «неглиже с отвагой». Оказавшись у стола, Алена только и думала, как бы не выдать волнения, не уронить своего достоинства, вздохнула и сказала:

— Прошу считать мой выход из «колхоза» проявлением крайнего индивидуализма. — И сама услышала неуместную иронию и вызов в своей интонации.

— Разговор-то не о тебе! — раздраженно бросил с места Олег.

— Слушай, Лена, — обратился к ней председатель Миша. — Вы с Глашей дружили, из-за чего-то рассорились. Неужели тебе нечего сказать о Глафире?

Алене стало зябко — показала себя! «Мой выход из «колхоза». Речь-то и верно не о ней! Она физически ощутила, как в лицо ей вонзаются насмешливые взгляды. Олег сердито дернул плечами. «Центропуп Вселенной», — вспомнила Алена и, чтобы скорее скрыться от всеобщего внимания, торопливо, «в одну дуду» проговорила:

— Присоединяюсь ко всему положительному, что здесь отмечалось, отрицательные качества Петровой незначительны, и о них тоже говорилось.

— Может, о других что-нибудь скажешь?

— Все уже сказано, — ответила она сдавленно.

Больше вопросов Алене не задавали. Она вернулась на место уже не так гордо и, опустившись на стул рядом с Лилей, поняла, что вела себя глупо, мелко — хоть провались!

Полночи Алена проплакала, уткнувшись в подушку, чтобы никто не слышал. «А если честно признать, — думала она, — братцы, я уже себя проработала до основания, все сама знаю, и даже говорить об этом тошно».

Утром, одеваясь, Глаша сказала Агнии:

— Этих анархистов-индивидуалистов все равно не пришьешь к коллективу.

Алена насторожилась: о ком это?

— У Тамары, — продолжала рассуждать Глаша, — все ее цели, устремления и сверхзадачи где-то там… Минуты лишней не задержится, исчезает со скоростью ракетного снаряда. И плохо, когда человек ни с кем не дружит. Ве-е-жливая… холо-одная, — брезгливо тянула Глаша. — И эта вечная ее отговорка: «Свекровь с гипертонией».

«Свекровь с гипертонией» стало на курсе синомимом чудодейственного «петушиного» слова. От поездки на уборку картошки, от агитработы по выборам, от собраний, внеплановых репетиций Тамара отговаривалась с помощью этой «гипертонии», и по поводу самоотчета она, играя красивыми глазами, сказала трогательно: «Вот опять беда — свекровь с гипертонией в больницу уложили».

— По-моему, — закончила Глаша, — нельзя мужа любить сильнее, чем профессию. Это мещанство.

Агния расхохоталась:

— Сравнила! Скажи еще: нельзя любить сливочное масло больше, чем белую сирень. — И посмотрела на Алену, как бы приглашая к разговору.

Алена промолчала.

— Ну и ладно, — отмахнулась Глаша. — Джек — тоже «сокровище»… Вообще весь этот «Джекей-клуб»… — Глаша вздохнула и, взяв чайник, вышла из комнаты.

Прозвище «Джекей-клуб» режиссеры с курса Линдена дали тройке приятелей — Джеку, Володе Сычеву и Коле Якушеву.

На том собрании Алена чувствовала себя спокойнее, знала, что ее не заденут. Только было скучно без Лили и тревожно: она, конечно, опять с Гартинским.

Первой слушали Зину. Она очень много говорила о Валерии, стараясь приписать ему свою неукротимую тягу к работе. Алене даже стало жаль ее.

Особенно хорошо сказала о Зине Глаша: и трудолюбива-то Зинаида, и отличный товарищ, и чуть ли не самый инициативный человек на курсе, и выросла неимоверно. Алена знала, что Валерий нравится Глаше с первого дня. Глаша тщательно скрывала это и боролась с ревнивой неприязнью к Зине, но едва заметная снисходительная ирония все-таки не ускользнула от Алены.

— Недостатки, конечно, смехотворны, мелки, как вообще… — добродушно заключила свое выступление Глаша. — Глаза на мокром месте: чуть что — капает. Излишек жидкости в организме, что ли? И очень уж Зинка правильная. И нянькой за всеми ходит, особенно за Валерием. Сантименты. Требовать надо больше — не маленький.

Валерий рассыпал подкупающие улыбки, что называется, «играл на обаянии», говорил о высоком долге актера, признал за собой недостаток воли, эгоизм, «который в общем свойствен всем», затем ошарашил курс списком книг, прочитанных за семестр, и сообщением о регулярной самостоятельной работе, даже не намекнув на организатора его трудовой жизни.

Алену взорвало:

— Если бы не Зинаида, нечем бы тебе похвалиться! А все «я, я, я»! Якала!

Валерий сердито глянул на нее.

— Эгоцентрик и барин, — подхватил в эту минуту Олег. — Помесь Райского с Обломовым!

— Что за ор? — Сережа постучал по стакану. — Просите слова, как люди.

— Густопсовый эгоцентрик, — попросив слова, мрачно и решительно начала Глаша. — Личность, безусловно, талантливая, с интеллектом и образованием. Но вот нет тяги к коллективу. И при этом удивительное безволие. Конечно, ничего нельзя возразить против влияния Зины, — с кислым одобрением заметила она. — Но интересно все-таки, где же собственный, Хорькова, профиль? И вообще — при вполне мужественной внешности — человек растекается, как перестоявшее тесто. Весьма бледное явление в смысле общественной жизни.