Карлхайнц Дешнер - Криминальная история христианства

• Название: Криминальная история христианства
• Автор: Карлхайнц Дешнер
• Издательство: ТЕРРА
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00790-0

В книге современного немецкого ученого всесторонне исследована многовековая деятельность христианской церкви, приведены интересные, малоизвестные факты о становлении и развитии христианства, о борьбе с ересью, о том, какими методами распространялась, а иногда и насаждалась эта религия в разных странах.

На протяжении всех четырех томов Карлхайнц Дешнер остается верен своему тезису «Кто пишет мировую историю не как криминальную историю — ее сообщник».

В первой книге прослежена деятельность христианской церкви со времен ее основания и до 430 года.

---

Героизм, политический героизм, но всегда намного меньше доброй воли к собственной гибели, чем злой — к погибели других. И почему Жан Поль назвал историю не только самым истинным романом, который он когда-либо читал, но и самым прекрасным, останется, пожалуй навсегда тайной Равно как, почему Гете «в своем известнейшем изречении» (Майнеке) восславил как лучшее, что мы имеем от истории, исключительно энтузиазм, который она возбуждает. История духа, может быть, история искусства — наверняка. Но политика? Мерзкая песня?

Как и всегда, Томас Карлейль, «наместник Гете в Англии», представил в 1840 г. в программно озаглавленной книге «Heroes and Неrо Worship»[40] мировую историю как историю великих людей сила равна праву. И подавляющее большинство профессиональных историков, которые, собственно, должны называться государственными историками, обычно и являются государственными чиновниками, видели и видят ее не иначе, видят много всяких «великих» мужей, богато одаренных для греха, как и для благодати, — как восторгается Трейчке, саксонский генеральский сын.

Даже столь сокрушительная голова как Гегель мыслит по-другому. Не удивительно для духа, который, с одной стороны, мнит себя обладателем абсолютной истины (которая противоречит собственной системе развития), счи тает себя верующим «лютеранским христианином», а мировую историю в своей философии истории осуществлением Божественного Откровения, с другой стороны, как решительный защитник в высшей степени нетерпимой государственной власти ведет борьбу против всего, стоящего особняком, отклоняющегося, — как, при случае, против «безумия еврейской нации», «этой с другими несовместимой нации», но также ненавидит еще и все протестующее и слабое, «гангренозные конечности», «разложение ближней жизни», при этом он не одобряет никакой спешки «с лавандной водой», «никаких мягких контрольных испытаний», напротив, снова и снова превозносится сила, «насильственнейшее действие», и сам рекомендует государству утверждаться «силой», так как «тогда человек подчинится». И «пошлая толпа немецкого народа должна быть собрана в массу силой покорения», должна быть «принуждена рассматривать себя принадлежащей Германии» «Так благодаря возвышенной силе великих людей были основаны все государства» Соответственно для Гегеля мир, рафинированная идея Канта о вечном мире — кошмар, «если дело затянется, разложение человечества», более того, «смерть». Напротив, война имеет «огромное значение», благодаря ей «сохраняется нравственное здоровье народов подобно тому, как движение ветра предохраняет озеро от загнивания» О «военном сословии» Гегель говорит коротко и ясно, что «его долг приносить себя в жертву». Однако «самопожертвование» — гораздо точнее назвать это «отчуждением» — «всеобщая обязанность» и «для индивидуалитета государства», вообще послушание, как уже для Августина, начало всех мудростей — фактически (особенно, что касается этого) часто лишь начало «героической» смерти «Подлинная храбрость образованных (!) народов это готовность к самопожертвованию на службе государству». И так как государства взаимно признают друг друга даже в войне, даже «в войне сама война определена как нечто долженствующее быть преходящим» и «содержится возможность мира», то Гегель даже делает вывод «Поэтому войны новейшего времени ведутся гуманно, и люди, — впрочем, типично христиански, прямо-таки в духе фронтового священника сказано, — не испытывают ненависти по отношению друг к другу». Если бы Гегель уже знал возможности атомной, бактериологической и химической войны, он бы уж предусмотрел наверняка лучшие доказательства Все ведь вовремя посылает Бог «Человечеству потребовался порох, и он скоро появился» Человечеству потребовался Гегель, и он вскоре появился. Человечеству потребовались человеческие войны, и они уже пришли. Нет ничего лучше бесстрашного мыслителя, который потому-то пишет напрямик об актерах истории что они сделали, действительно сделали, было-де «их славой О таком герое нельзя было бы сказать ничего худшего, чем то, что он был невиновен в своих поступках. Это честь великих характеров — быть виновным». Для «маленьких» — это их позор. Их ждет, если они виновны, нередко даже когда не виновны, тюрьма, петля, электрический стул — больших преступников ожидает хвала историков и философов истории.

Это ясно, что если целые поколения имеют таких воспитателей, то они будут использованы в преступных целях каждым всемирно — историческим негодяем Разве дело с человечеством и историей не обстояло бы иначе, если б оно было просвещено и сформировано историографией — и школой — этически? Если б не были преступники превозносимы, а прокляты? Однако большинство историков распространяют дерьмо прошлого, как будто это гумус для будущего рая. И как раз немецкая историческая наука поддерживала традиционный образ истории, общества, завещанный «порядок» (в действительности социальный хаос, продолжающаяся внутри и извне война), вместо того чтобы способствовать его падению. Именно немецкая историография была особенно привязана к национальной априорности. В XIX столетии она все больше попадала в кильватерную струю национал-государственной идеи, патриотического оптимизма и веры в подъем. Этим она оказывала более сильное влияние, чем историческая наука других стран, но испытывала сильное влияние и с их стороны. Напротив, она мало обращала внимания, почти презирала скрещение политических и общественных процессов, то есть социальной истории — которая будет здесь играть значительную роль, — особенно во время их крупных проявлений конца XIX столетия, сам Фридрих Майнеке, перешедший позднее к либеральным левым, еще во Вторую мировую войну служил «нашему государству, нашей политике диктата, нашей войне высшего качества, нашей национальной культуры», Германия представляла «национальную идею в ее высшей форме», враг — «грубый национализм». И уже после Гитлера, когда тут и там все же началось пробуждение, большое число историков, с той стороны нашей (благодаря великодержавной политике все более короткой) границы тоже, проявило тенденцию если не к фальшивой идеализации, к фетишизации государства, то к дальнейшему его оправданию, защите, немецкая историография и последнего времени меньше определена так называемыми научными точками зрения, чем проекциями определенных сегодняшних интересов в прошлое, «немецкой послевоенной историей с ее отчетливо реставраторскими тенденциями» (Гро).

Но еще хуже, чем национал-патриотическая или «европейская» мысль — большей частью не что иное, как больший, худший национализм, — инфицированная в головы, к сожалению, не только историков, насильственная, империалистическая мысль, и отвратительно читать, к тому же постоянно, у церковных и нецерковных, даже антицерковных ученых одни и те же слова оправдывания.

Я высказываю здесь лишь немного замечаний о Карле «Великом», почти всеми вознесенном до неба герое, который в течение сорокашестилетнего правления вел войну почти непрерывно (около 50 военных походов), грабил в своей «Impenum Christianum» (Алкуин), «regnum sanctae еcclesiae»[41] (Libri Carolini)[42] так же хорошо, как всюду — на Северо-Востоке и Юге, на площади в сотни тысяч квадратных километров, — за что в 1165 г Пасхалисом III, антипапой Александром III был провозглашен святым, эта канонизация была подтверждена Григорием IX и позднейшими папами не была аннулирована, еще я праздновал ребенком свои именины в день св. Карла «Великого».

Историки приписывают такому мужу, естественно, не разбойничьи войны большого размаха, пожары, смерть, убийства, жестокое порабощение — кто так формулирует, тот изначально несерьезен. Настоящие исследователи, из профессиональных кругов, располагают совсем другими категориями суждения, говорят о самых скверных разбойничьих походах и массовых бойнях истории как об экспансии, внешней операции, воздействии, основном перебазировании, процессе блокирования, проникновении в сферу господства, христианизации и умиротворении пограничных народов.

Когда все вокруг порабощает, эксплуатирует, убивает Карл «Великий», тогда — «централизм», «сохранение мира в большой империи» Грабят и убивают другие, — тогда это «разбойничьи и грабительские походы внешних врагов (сарацин, норманнов, славян, аваров)» (Кемпф). Когда Карл вымогает угрозами опустошения седло, украшенное священнейшими реликвиями, и убивает во всемирном масштабе, когда он становился выдающимся создателем великофранкской империи, тогда католик Флеккенштейн говорит о «политической интеграции» и может при этом еще и подчеркнуть, что то было «не единичное событие, а прецедент, включающий долговременные задачи» Очень верно «Запад», разумеется, по Флеккенштейну (но так пишут почти все историки), «уже скоро перерос немецкие восточные границы», что напоминает о совершенно гармоничном процессе роста в природе, в человеческой жизни, о расцвете дерева, вырастании из детских лет. Некоторые специалисты формулируют даже дружелюбнее, еще невиннее, лицемернее, подобно Камиллу Вампаху, некогда профессору Боннского университета «Страна пригласила к переселению, и примыкающая франкская область вынуждена была отдать жителей для освободившихся целинных земель».