Карлхайнц Дешнер - Криминальная история христианства

• Название: Криминальная история христианства
• Автор: Карлхайнц Дешнер
• Издательство: ТЕРРА
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00790-0

В книге современного немецкого ученого всесторонне исследована многовековая деятельность христианской церкви, приведены интересные, малоизвестные факты о становлении и развитии христианства, о борьбе с ересью, о том, какими методами распространялась, а иногда и насаждалась эта религия в разных странах.

На протяжении всех четырех томов Карлхайнц Дешнер остается верен своему тезису «Кто пишет мировую историю не как криминальную историю — ее сообщник».

В первой книге прослежена деятельность христианской церкви со времен ее основания и до 430 года.

---

Принципиально это тоже не было новым, напротив, религия издавна связана с войнами Везде имелись боги войны и сражались по их приказанию, с их одобрения. В Индии священник сопровождал полководца Германское войско часто собиралось в священной роще и несло в сражении культовые символы, германцы имели даже вооруженных священнослужителей в войсковом сопровождении и не находили «ничего удивительного в этом даже в христианское время» (Андерсен Денцлер). Очень уважали религию и войне римляне. Их бог войны Марс имел храмы на Марсовом поле, на Аппиевой дороге, в цирке Фламиния, один как Ультор («Мститель») на Форуме Августа. В марте и октябре, очевидно, к началу и концу кампании, отмечается праздник Марса, военные горны (23 марта и 23 мая) чистятся, лошади тоже освящаются Салии — танцующие священники, исполняли сакральный танец, один из их щитов падал прямо с неба, с Carmen Saliare[124] они взывали к ногам — подобно тому как полководец перед военным походом должен был с криком «Бодрствуй, Марс» потрясать «копьем Марса» Еще большую роль играла религия в войне у иудеев, чей «Завет» как раз христиане и приняли (стр.105 и след.), конечно, вначале не приняв его воинственного рычания.

Ориген, крупнейший теолог раннехристианского времени, вполне убежден, что христианин, понимающий Ветхий Завет буквально, должен «покраснеть» перед лицом столь многих «тоньше и разумнее действующих человеческих законов, хотя бы римских или афинских» Воинственные части Библии Оригену кажутся объяснимыми лишь с точки фения Войны духа Иначе, полагает он, апостолы никогда бы не «передали зти книги евреев ученикам Христа для чтения в церквах» «Мы пришли, послушные призыву Христа преломить копья и перековать мечи на орала. Мы никогда больше не обнажим меч против какого-либо народа и учим больше не воевать.

В конце концов синоптический Иисус выступает как не-боец, как пацифист, он свободен от шовинистических инстинктов, от властных амбиций. Никогда он не разрешает внедрять «Благую Весть»[125] огнем и мечом. Напротив, он отвергает всякое насилие, предлагает отказ от противодействия, героизм терпения, а не самоутверждения. Он даже требовал воздавать за зло добром.

В Новом Завете христиане должны брать лишь «щит веры», «шлем спасения и меч духовный, который есть слово Божие». И в соответствии с новозаветным запретом убийства в христианстве в течение первых трех столетий нигде не разрешалась военная служба! Юстин, Татиан, Афенагор, Тертуллиан Ориген, Киприан, Арнобий, Лактанц, сколь ни различны они человечески и теологически, становились ли они «еретиками», обвинены ли были в «ереси», оставались ли «правоверными», все они не уставали возвещать миру ненасилие. Они все уверяют, подобно Афенагору, что христиане «своих врагов не ненавидят, но даже любят их даже благословляют и молятся за тех, кто домогается их жизни, чтобы они «побитых не били вновь, ограбленных не судили» «Таким образом, мы ни в коем случае не должны оказывать сопротивление», — так комментирует св. Иустин Нагорную проповедь Император не мог быть христианином, христианин никогда не мог быть императором Тертуллиан жестко противопоставляет христианский долг и военную службу, божественную и человеческую присягу, «ратный символ Христа и ратный символ Дьявола, стан света и стан мрака». Он называет военную службу «невыносимой» и объявляет любую униформу «у нас запрещенной, так как она есть знак неразрешенной профессии» «Как можно вести войну, более того, быть в мире воплощением солдата без меча, что Господь отнял?» Именно он «разоружил Петра и тем самым отнял меч у каждого солдата». Климент Александрийский доходит до отклонения военной музыки (подобно — по другим основаниям — Альберту Эйнштейну, согласно которому всякий, охотно шагающий в ногу, получил «свой мозг по недосмотру») Отвергали теологи также любую необходимую оборону и смертную казнь, — Ветхий Завет требовал ее даже за прелюбодеяние, за гомосексуализм, «нецеломудренного» зверя (стр. 67).

Даже охотники по церковному определению римского епископа и св. Ипполита (в третьем веке второй по старшинству, которых мы знаем) должны отказаться от охоты или перейти в другую веру Запрет убийства считался для христиан именно безусловным «Солдату, который исполняет свою службу при наместнике, скажи, чтобы он не совершал никаких казней», — учит Ипполит в своем «Апостольском размышлении» «Кто силой меча или насилием держит город, кто властвует, того отставь или дай ему отпор. Если солдат захочет стать кандидатом на крещение или верующим, то дай ему отпор, потому что он презрел Бога» Итак, последовательно они были против убийства человека, все равно по какой причине и по какому праву на поле битвы, при самозащите, в цирке или решением суда.

Нельзя одновременно подряжаться Богу и человеку, развивает мысль Тертуллиан, «нельзя служить обоим, Богу и императору». Конечно, язвит он по поводу одного христианина на государственной службе допустим, что он сможет когда-нибудь занять высокий пост, не принося жертвы и не способствуя жертвам, не отдавая управления храмами, не подсчитывая храмовых сборов, не устраивая спектакли и не председательствуя на них, допустим, что он не займется никаким торжественным оглашением, не издаст никакого эдикта, не будет клясться богами, «что он как обладатель судебной власти никого не приговорит к смерти или поражению прав (neque indicat de capite alicuius vel pudore), — можно отделаться денежным штрафом, — что он не позволит ни (в последней инстанции) приговорить, ни предварительно (neque damnet neque praedamnet), что он никого не закует в кандалы, никого не запрячет в тюрьму, не подвергнет пыткам, — если это правдоподобно, то нечто такое могло бы случиться» Тертуллиан отказывается от вывода, он с необходимостью следует сам собой.

Афенагор сообщает, что христиане «никогда не решались смотреть на судебную казнь». По их убеждению не было «никакого большого различия наблюдать за казнью или самому ее приводить в исполнение, поэтому мы запрещаем зрелище таких сцен. Итак, можем ли мы, кто даже не смотрит, чтобы вас не запятнало убийство или преступление, кого-нибудь убить?».

Это относилось, как сказано, к любому случаю. Тем более, когда убивали массами, проливали кровь множества людей. Поэтому ранняя церковь осуждала «строго войну» (Кадус), считала «любовь и убийство несоединимыми» (Бейнтон). То абсурдное различение послеконстантиновского клира, который после перерождения в государственную и военную церковь, хотя впредь и осуждает убийство в малых масштабах, вдруг славит тысячекратно большее на полях сражения, старая церковь не знала. На улицах подкарауливают разбойники, пишет мученик Киприан, «без сомнения значительнейший африканский епископ III-го столетия, может быть, даже вплоть до Амвросия» (Маршалл), и пираты угрожают на морях, всюду земля пропитана кровью, однако «Если она проливается частно, говорят о преступлении, если официально, — о храбрости Масштаб свирепости — это то, что делает преступление безнаказанным».

Но как раз факт, что масштаб свирепости, делающий преступление безнаказанным — это мораль церкви и поныне. А в первые три столетия н. э. этого не было. Так, члены праобщины в 66–67 гг., незадолго до осады Иерусалима римлянами (стр. 96 и след.), в полном составе переселились в восточноиорданские земли, в городок Пелла (где сегодня стоят руины Ширбет Фахила), так как они, подчеркивает теолог Эрхард, «не хотели браться за меч». Поэтому и во время иудейского восстания Бар Кохбы (стр.99 и след.), как сообщает св. Иустин, «только христиан обрекали на ужасные муки, если они не отрекались от Иисуса Христа и не богохульствовали». Это означает, — если они не отступали от своей веры и не воевали с римлянами. С другой стороны, римляне тоже не медлили убивать христианских солдат-отказников «Я не могу быть солдатом, я не могу совершать злодеяния, я — христианин» (non possum militare, поп possum malefacere — Christianus sum). Так в Африке солдатский сын Максимилиан сопротивляется вступлению в армию «Я оказываю воинскую услугу не миру, а своему Богу» Проконсул повелел казнить его. Таким образом, с некоторых пор (примерно с конца II столетия) христиане уже имелись в армии, — ведь они уже были солдатами, когда стали христианами и остались там, в соответствии с указанием Павла, в своем качестве, но не должны были сражаться. И едва ли случайно, что последние преследования христиан при Диоклетиане начались, как сообщает Евсевий, «с братьев», «которые состояли в войске». И мы знаем также, что они (в 303–311 г.г.) поставили «основную часть мучеников» (Андерсен Денцлер). И наверняка не только потому, что суровые христиане отказывались приносить жертву императору.

Но «Ничто так быстро не ушло в забвенье, — жалуется католик Кюнер, — как первые три столетия» Правда, еще в начале IV столетия собор в Эльвире отказывает всякому верующему, который лишь согласно доносу (справедливому или нет) содействовал казни или изгнанию, в причастии на всю жизнь, даже в час смерти. Но затем в 313 г, Константин и Лициний издали свой эдикт о терпимости, христианство из неразрешенной религии стала разрешенной (чтобы вскоре все другие разрешенные сделать неразрешенными). И в ночь совершилась чудесная метаморфоза этих пацифистов в военно-полевых попов. Если до этого они делали все, чтобы воспрепятствовать военной службе своих единоверцев, некоторые становились поэтому даже мучениками, и вдруг мертвые им оказались необходимы Едва только признанный государством, синод в Арелате (Арль) вынес решение, «в согласии со Святым Духом и его ангелами», об отлучении от церкви дезертировавших христиан. Кто отбросил оружие, был исключен Перед этим исключали тех, кто его не отбрасывал. Если раньше «militia Christi»[126] было — конечно, уж подозрительно часто эксплуатировавшимся — образом, теперь его имели в действительности (Уже Павел кажется влюбленным в военную терминологию он говорит об «оружии Бога», «броне справедливости», «щите веры», «шлеме святости», «огненных стрелах зла» Кем бы стал муж, подобный ему, во времена Августина) Имена солдатских мучеников теперь быстро улетучились из церковных календарей солдатские боги, сам Христос, Мария, различные святые пришли сюда и в точности переняли функции языческих воинских идолов Воинская присяга значила sacramentum.[127]