Геннадий Мельников - В страну Восточную придя…

• Название: В страну Восточную придя…
• Автор: Геннадий Мельников
• Жанр: Историческая проза

Роман повествует о международном конфликте, вызванном приходом России на Дальний Восток, является как-бы предысторией русско-японской войны.

---

И он всегда шел людям на помощь. Мужские руки ценились на вес золота крестьянская работа выматывала до такой степени, что, едва придя домой и поснедав, Степан без сил валялся на застланный стареньким ватным одеялом топчан и мгновенно засыпал. И Мария, накрутившись по хозяйству, тоже к вечеру чувствована себя сильно уставшей. Но они радовались тому, что так много дел впереди – земли распахивать необъятно, дом строить, усадьбу городить, всевозможные клетушки-сараюшки лепить, сад садить, пчел заводить… У Марии уже и хозяйства прибавилось – заботливая квочка с выводком маленьких желтеньких цыплят и дымчатый котенок, точивший острые коготки о табуретку и любивший играть в свирепого тигра в густой высокой траве.

Так, в заботах, прошло лето и к осени немного полегчало – и жизнь упорядочилась и спал гнус. По утрам трава хрустела под ногами инеем, небо стало высоким и бледно голубым и в нем закурлыкали гуси. Пора и на охоту собираться. Иван Кривошеев уже сходил и раз и другой, принес пару дюжин уток и гусей, но хозяйственные заботы не отпускали Степана. Старший сын, Андрей, и средний, Арсений, становились все настойчивей, – Батя, дай ружье. А потом взяли без спроса, ушли на весь день и вернулись с целой кучей настрелянных диких уток, чем очень обрадовали Марию. Степан и махнул рукой. – охотьтесь, коли желание есть. И ребята частенько возвращались то с енотом, то с барсуком, кабарожье мясо и не переводилось на столе. Андрей научился неплохо скорняжить – шкуры сдирать и обрабатывать -и Мария уже шила на зиму беличьи шапки мужу и сыновьям.

Лес давал плоды обильные – и все-то рядышком. Орешник-лещина и шишки кедровые, множество всяких грибов, и виноград, и кишмиш, и лимонник, и малина, черника, голубика, да с солью и сахаром было туго. Никольское далеко, да и деньги на исходе. Потому припасов на зиму много не заготовили. Но кое-что насушить и навялить удалось. Да капусты, огурцов и помидоров насолить.

К концу октября Степан пустил пал и выжег свою деляну. Выгорело, правда, неудачно – подсеченные деревья толком не подсохли и пни остались высокие. Но, пока земля не промерзла, Степану с сыновьями на волах удалось раскорчевать пару десятин под пашню. Да еще, как мужики присоветовали, на паре десятин он повыдалбливал в пнях от спиленных деревьев лунки, засыпал в них по фунту селитры, керосином залил да корьем накрыл – за зиму все коренья адовой смесью пропитаются, по весне легко выжечь удастся.

В ноябре, когда зима вошла в свои права и лег первый снег, под вечер к ним в землянку зашел Иван Кривошеев.

– Вам много легче, – с деланным весельем сказал он. – Когда мы сюда приехали, шесть лет назад, здесь места вовсе дикие были. Это сейчас – и тебе дорога в Никольское, и на Ханку в Турий Рог и Камень-Рыболов бегаем, и в Анучинское урочище…А тогда? Вот землянка… В косогоре ямину квадратную вырыли, жердями стены выложили да пол настлали, сверху бревнышек накатали да землей и присыпали. Первую зиму холодно и тоскливо было, а ко второй уже подготовились. Утеплились, припасами запаслись. Старосте, вон, избушку сложили, баньку топили. Эх-ма, где мужик русский только не обживается. Хотя не все. Если баба дома да детишки есть, мужик знает свою ответственность, шибко работать старается, да и умная баба ему бока отлеживать не дает. А бобыли…, – он только махнул рукой. Помолчал, вспоминая, и продолжил.

– Оставались, было, тут после службы солдатушки, да пороху в них маловато оказалось. Бабы нет, дома одному сидеть – тоска заест и запьешь горькую, вот и делаешь все без заботы и желания, абы как. Хозяйство свое вести никак не могли. Ну и принялись подаваться они в работники. И работниками тоже оказались некудышными. Дело сполняли спустя рукава, с великой леностью, а платить меньше десяти рублей в месяц не моги – обижаются и лаются. Плюс корми досыта три раза в день. Кореец, вон, вдвое дешевле обходится. Лет десять назад в Корее, говорят, после сильных дождей неурожай был и голод наступил, вот они и хлынули целыми тысячами через границу к нам. Пробовали власти их не пускать, обратно войсками выгоняли, но корейцы уперлись и ни в какую – шибко боялась возвращаться. И голода и своих мандаринов. Те, по слухам, люди дюже сурьезные: чуть что – головы рубят. Не успели мы тогда здесь место присмотреть и занять под деревню, как рядышком беглые корейцы и пристроились, приютились. Да так хозяйственно – и фанзы за лето построили, и огороды распахали, а комья земли руками распушили, и в половинщики набиваются, нанимаются с выгодой для себя. Но ладно, бог с ними. Я вот зачем пришел. На медведя завтра собираюсь, напарник нужен. Одному не с руки, однако. Ребята, сыновья, хоть и в рост вымахали и годов набрались, да в силу еще не вошли. Мужик рядом нужен.

Мария от печи, она ужин готовила, смотрела тревожно, но в разговор мужской не вмешивалась. Она уже наслышалась от соседок бывалыцины, что местные мужики наловчились в медвежьей охоте и считала, мол и Степану пора с ними вровень встать, не хуже, чай, других будет, а то и лучше, ведь собственный…

Степан трусливым, боязливым не был, а в дело незнакомое, не пробованное ввязывался неохотно – кто знает, хватит ли способностей, как бы не оконфузиться. Но, чувствуя молчаливое подталкивание Марии, он неожиданно согласился.

– Завтра с утра и отправимся, – заспешил к себе в избу Иван. Как бы сосед не передумал, на дела срочные не сослался бы.

Отправились рано по утру, в синих сумерках.

– Медведь, – говорил Иван, короткими и широкими лыжами, кабарожьей шкурой шерстью наружу подбитыми, дорогу прокладывая в глубоком снегу, – еще с августа выбирает себе место удобное для зимовки. Ищет яму под бугром, небольшую, чтобы тесно в ней уместиться, да чтобы небом, козырьком, прикрыта была. Надерет и натаскает он туда травы, сосновых да еловых веток мягоньких и в октябре, до заморозков забирается дрыхнуть. Так и спит всю зиму, до середины марта. Есть с собой ничего не берет, сосет лапу. Она у него по весне белая да ноздреватая, как грецкая губка. Ползимы спит на одном боку, а вторую – на другом, и другую лапу сосет. Снегом берлогу занесет, но отдушина есть, парок из нее идет и корочка льда образуется. Вот по этому признаку берлогу и ищут охотники до медвежатинки.

Надо сказать, что медведей в тайге было великое множество. Они частенько в поисках лакомства в деревню забредали, репой в огородах лакомились, но особых хлопот не доставляли, разве что баб пугали, да у старосты две долбленки с пчелами с огорода унесли. Иван по тайге вел уверенно, целенаправленно, видимо добре звал, где берлогу искать.

Часа через полтора хода Иван остановился, огляделся внимательно, срубил небольшую елку, отрубил вершинку мягонькую и, испытывающе глядя на Степана, вручил елку ему. А ружье Степаново себе забрал, хотя на плече свое висело, заряженное.

– Держи и слушай. Вон там, под бугорком, берлога медвежья. Подойдем, я встану с кремневкой наготове справа, а ты со всего размаха суй туда елку вершинкой вниз. Суй и крепко держи. Медведь от удара проснется, рассердится, елку на себя потянет, вырывать из рук будет. Упрись и крепко держи – он потом наверх полезет показать обидчику кузькину мать. А ты елкой ему мешай, вниз дави. Голова его из берлоги только появится, я сразу стрелять буду. Но смотри, Степан, не забоись, не бросай елку. Если его башка мою пулю выдюжит, ножами бить будем. Тогда норови ему под левую переднюю лапу посильнее вдарить. Но не беги, от него не уйдешь, только насмерть валить надо.

Степан оробел немного, а вида не показывает. И понятно, медведь – он поднимется, с него ростом будет, а сила – медвежья. Но ладно, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Растеряешься, выкажешь робость, струсишь, не дай бог, – мужики и разговаривать не станут, помощи от них не жди, а одному в деревне не прожить. Все делается обществом, хоть лес корчевать, хоть землю пахать, хоть дом строить, глину месить, изнутри обмазывать…

Ладно. Подошли к берлоге сторожко ближе. Иван ноги расставил, кремневку к плечу прикладом прижал – для стрельбы изготовился. А Степан, глубоко вздохнув и собрав всю силу, размахнулся и засадил елку в отдушину. Медведь взревел весь, разбуженный, заворочался, но Степан, рассвирепев до крайности, крепко держал елку, уперся, прижимал зверя к земле, мешал ему из берлоги разом выпрыгнуть. Медведь резко дернул елку на себя, а потом ее вытолкнул и полез из берлоги. Степан еще пуще рассвирепел, поднатужился, уперся вершинкой в его башку, да тут и Иван, изловчившись, оглушительно выстрелил. Медведь дернулся, крякнул и осел в берлоге. А Степан в горячке уже и за нож схватился, но Иван его за руку дернул, – не спеши. Быстро скусил бумажную верхушку патрона, высыпал в ствол ружья порох, пыж загнал, пулю свинцовую закатил, сверху еще пыжом прижал ее, чтобы не выкатилась, сыпанул остатки пороха на полку кремневки и жестом велел Степану шагнуть назад.

– Подождать трошки надо. Если жив, то сейчас в себя придет и полезет наверх с силой удвоенной. А мертв – пар из берлоги идти не будет.