Гавриил Левинзон - Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки

• Название: Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки
• Автор: Гавриил Левинзон
• Жанр: Прочая детская литература

---

- Так вы мне не поможете. - Я решил напомнить, что она мне только помогает работать над собой, главное же делаю я. - Можете душевную травму нанести, учтите.

- Помогу, Дербервиль, - сказала она. - Увидишь, у нас все получится.

Тут уж она не улыбалась, смотрела мне прямо в глаза и рукой сделала нетерпеливый жест: иди же! Я ушел.

Нехорошие предчувствия меня одолевали. Я не сомневался, что папа посоветовал маме Хиггинса сказать в классе всю правду обо мне. Что поделаешь? Помешан он на правде. Вообще-то и я против правды ничего не имею, но нельзя же ее всюду совать: иногда малюсенькая неправда гораздо выгоднее большущей правды. Взять хотя бы мой второй дневник. Такое пустячное изобретение, неправдочка с комара, а приносит мне в год - я подсчитал на калькуляторе - большущие деньги. Я качал головой: правда что хочет, то и делает с моим отцом, вот заставляет сына на позор выставлять. Я тогда еще не знал, что правда до того поработила папу, что вмешивается в наши семейные дела и даже занимается нашей темой.

Я решил позвонить деду на работу и зашел для этого в канцелярию. Но деда не оказалось на месте. Жаль! Как мне хотелось ему сказать: "Дед, выручай! Папа с классным руководителем и с правдой загоняют меня в угол..." Он бы мигом примчался. Но тут же я понял, что нахожусь в паническом состоянии, и стал обдумывать, как можно отбиться. Я решил правде противопоставить правду. Ну а если правды у меня окажется маловато, добавлю вранья. Буду говорить: "А сами-то вы лучше, что ли?"

Я до конца урока обдумывал, кому какую правду выложу. Чувалу я поставлю на вид, что он ссорит сына с отцом (разве это не подло?), Свете Подлубной - что она гордячка и задавака (разве так должен себя вести председатель совета отряда?). Я понял, что каждому найдется чем рот заткнуть. Наивные, я вам скажу, те люди, которые думают, что вся правда, какая есть на земле, принадлежит им. В трудную минуту правда у кого угодно отыщется, нужно только мозгами пораскинуть.

Я думал, что мама Хиггинса устроит собрание после уроков, что будет много разговоров о моих поступках. Но я еще не знал маму Хиггинса. Она вошла в класс со звонком на второй урок вслед за Калерией и сказала, что Калерия согласилась "ради Бесфамильного" пожертвовать (тут она улыбнулась мне) пятью минутами урока.

- Дети, - спросила она, - знаете ли вы, что Виталий усиленно работает над собой? Ему хочется быть честным, справедливым, дисциплинированным...

Она долго перечисляла, каким мне хочется быть, на потеху меня выставляла. В классе смешки пошли. Шпарага один глаз навел на меня, другой - на маму Хиггинса.

- Но у него не всегда выходит, - сказала мама Хиггинса. - Недавно он по-свински с товарищем обошелся, вчера двух малышей побил... Учителя жалуются. Даже дворники. Короче говоря, он все время срывается, и ему одному не справиться. Можем ли мы ему помочь?

- Мо-о-о-жем! - пропели несколько голосов, среди них я голос Мишеньки уловил и одного из пшенок.

- Товарища в беде не бросим, - сказал самый ехидный из пшенок, Подавалкин.

- Так думайте скорей, как это сделать, - сказала мама Хиггинса, времени у нас мало.

- Всыплем ему пять горячих, - предложил Горбылевский и подмигнул мне.

- Бойкот нужно обьявить, - сказала Света Подлубная. - Я уже объявила. Только остальные с ним разговаривают. Пусть знает, как к нему относятся!

- Это будет хорошая помощь, - сказала мама Хиггинса. - Кто против?

Против был только Хиггинс. Он сказал, что это очень жестокая мера.

- Ну что ты! - сказала мама Хиггинса. - Это же товарищеская помощь. Виталий меня сам просил помочь.

Дербервиля высмеивали, и он даже словечка вставить не мог: сам напросился.

- Договорились, - подытожила мама Хиггинса. - Три дня.

Она ушла. Калерия начала урок. Я прислушивался к мыслям, которые носились по классу, и даже не удивлялся тому, что научился отгадывать, кто что думает. Почти все мысли были насмешливыми, носились три ехидные мыслишки - Шпарагина, Горбылевского и Мишенькина. Две сочувствующие Хиггинса и Чувала. Марат Васильев никак не мог решить, сочувствовать ему или злорадствовать. Зякин был доволен, что мне целых три дня не с кем будет поговорить, - не он один такой. Света Подлубная была удовлетворена, и мысль ее в три слова умещалась: "Давно бы так!"

Я решил, что Дербервиль будет себя вести так, как будто не его бойкотируют, а он сам знать никого не хочет: если разобраться, скучный кругом народ. Дербервиль заскучал и скучал до конца урока. Только вот Шпарага мешал ему скучать. Зловредный человек все громче напевал свою песенку, и уже можно было разобрать слова: "Весел я..." Он хотел сказать, что ему вот весело, а мне нет.

- Шпарага, - сказал я, - сейчас ты поешь, но скоро плакать будешь.

- Хочу и пою! - ответил Шпарага. - Мне весело, понял? Вообще-то с тобой разговаривать не полагается, но я тебе все-таки сообщу новость: на следующем родительском собрании мой папа будет говорить о твоем отношении к товарищам по классу.

- Шпарага, - спросил я, - какое мне дело до твоего трепливого папы?

Но он уже меня не слышал, опять напевал: "Весел я!" Я ткнул его под ребро. Калерия заметила и сказал:

- Видите, какой он! Не зря с ним уже никто не хочет дела иметь.

На переменке я остался сидеть за партой: Дербервиль все еще скучал.

Зякин вертелся возле меня, все надеялся, что я подлизываться к нему стану, но так и не дождался. Тогда он сказал:

- Ближе чем на три шага не подходить.

Я встал, оттолкнул его подальше от своей парты и велел не подходить ближе чем на пять шагов.

Шпарага принес мел и разделил нашу парту на половинки, он считал, что бойкот надо мелом отчертить. Зато Люсенька Витович, проходя мимо, улыбнулась мне: улыбаться-то можно.

Хиггинс посовещался с Чувалом, подошел ко мне и сказал, что ни он, ни Чувал в бойкоте не участвуют: это слишком жесткая мера. Дербервиль кивнул и сказал:

- Это разумно.

Пшенка Подавалкин на весь класс прокричал голосом нашего директора:

- Очень полезное педагогическое начинание! Оч-чень!

Но глупей всего повели себя мои телефонные друзья. Горбылевский стал в дверях класса и поманил меня пальцем в коридор. Дербервиль только улыбнулся презрительно. Тогда Горбылевский подошел ко мне и сказал, по-дурацки выговаривая слова, - он для конспирации старался говорить не раскрывая рта:

- Если захочешь поговорить, сделай вот такой знак и иди в туалет - мы придем.

Знак был тоже дурацкий: нужно было приложить палец к носу.

- Иди ты! - сказал я. - Хоть отдохну от твоих разговоров.

И вот когда я выдерживал первый натиск бойкота, выяснилось, что не только мама Хиггинса думала о том, как мне помочь работать над собой.

О том, как я подвергся новому педагогическому воздействию и как

один человек на глазах у всех совершил поступок, который вряд ли

поддается объяснению. В этой главе я перекладываю свой

калькулятор из кармана в ящик стола

В класс вошли три десятиклассника. Один вел за руку кроху, того самого, у которого папа знаток жизни: второй очутился возле меня, развернул за плечи и крепко стал держать за руки повыше локтей, а третий... у третьего руки остались свободными. Руки как руки, большие, загорелые. Самый противный из десятиклассников, тот, что кроху за руку держал, попросил "уважаемых пионеров" подойти поближе: сейчас будет проведена воспитательная двухминутка. Я его знал немного - с улыбочкой, к учителям подлизывается. До чего ж я не люблю таких: ведут себя тихонями только потому, что нет у них возможности повоображать. Но уж если представится случай... Как он выпендривался! Что голосом своим выделывал! Он сейчас не помнил, сколько сам подзатыльников малышам роздал.

- По какой щеке он тебя ударил? - спросил малыша тот, у которого руки были свободными.

Несмышленыш показал на правую щеку. Я хорошо помнил, что съездил его по левой. Но не поправлять же было! Я решил отбиваться ногами, но мои своевольные ноги меня подвели: вдруг засучили, начали лягаться, хотя я еще и готовности номер один не объявил. Десятиклассник обхватил своей ножищей (проклятый акселерат!) обе мои ретивые, и я получил по правой щеке гораздо сильнее мне досталось, чем крохе. Только тогда несмышленыш спохватился, что не на ту щеку показал.

- Нет, по этой, - сказал он.

Ему обязательно уточнить надо было. Эти мне любители правды!

- Это легко исправить, - сказал десятиклассник со свободными руками.

Но когда он сделал ко мне шаг, в лицо ему полетел учебник. Представляете, Чувал бросил! Еще и крикнул:

- Издеваться пришел!

Он побледнел, губы его дрожали - не знаю, от испуга или от возмущения; он поставил на парту портфель, чтобы, как гранаты, доставать из него учебники, но передумал и замахнулся на десятиклассника портфелем. Уже десятиклассник приблизился к нему, хотя Хиггинс и пытался помешать размахивал перед его носом линейкой.

- Я тебя бить не буду, - сказал десятиклассник, - ты и так заплачешь. Скажи маме, чтоб она тебе сегодня температуру измерила.