Лайонел Шрайвер - Цена нелюбви

• Название: Цена нелюбви
• Автор: Лайонел Шрайвер
• Жанр: Современные любовные романы
• ISBN: 978-5-9524-4235-1

У этой женщины есть все: любящий муж, успешный бизнес, жилье в престижном районе. Ева очень счастлива и благополучна; она не привыкла себе в чем-либо отказывать... да и зачем? Райская жизнь, и казалось, так будет всегда. Но Ева решает родить ребенка: для идеальной картинки добропорядочной американской семьи не хватает последнего штриха.

Какую цену заплатит эта женщина за любовь к сыну, не мог предположить никто.

---

Никогда больше я не зайду в полицейский участок, если только не по своей воле.

Я была в тонком летнем кимоно, твоем подарке на нашу первую годовщину. Единственный предмет одежды, подаренный тобой, и я не променяла бы его ни на что другое. Я выбросила так много, но ничего из того, что ты подарил или оставил мне. Я признаю, что эти талисманы причиняют мучительную боль. Вот почему я храню их. Грозные психотерапевты заявили бы, что мои забитые одеждой гардеробы — признак «нездоровья». Я с этим не согласна. Эта боль чище грязной боли Кевина, кровавой краски, уголовного и гражданского судов. Я начинаю ценить несправедливо приниженную в шестидесятых чистоту как качество, встречающееся на удивление редко.

Я стояла перед домом, кутаясь в нежно-голубой хлопок, и оценивала труды и средства, которые соседи сочли уместным вложить в художественное оформление моего жилища, не ожидая возмещения затрат. Я замерзла. Стоял май, но прохладный, с резким ветром. Возможно, я предполагала когда-то, что после личного апокалипсиса мелкие жизненные неприятности больше

не будут меня беспокоить. Но это не так. Ты все еще чувствуешь холод, ты все еще отчаиваешься, когда на почте затерялся пакет, и ты все еще раздражаешься, когда тебя обсчитывают в «Старбаксе». Казалось бы, в данных обстоятельствах меня должно смущать то, что я все еще нуждаюсь в свитере или муфте или возмущаюсь по поводу недоданных в сдаче полутора долларов. Однако с того четверга вся моя жизнь окутана таким покровом смущения, что я решила находить в мелких неприятностях утешение, а не символы выживания. Одетая не по сезону или раздраженная оттого, что в «Уол-марте» размером со скотный рынок невозможно найти коробок спичек, я упиваюсь простыми чувствами.

Возвращаясь к боковой двери, я удивлялась, каким образом шайке мародеров удалось так тщательно изуродовать дом, пока я безмятежно спала внутри. Я винила большую дозу транквилизаторов, которую принимаю каждый вечер (пожалуйста, ничего не говори, Франклин, я знаю, ты это не одобряешь), пока не поняла, что совершенно превратно представляю происшедшее. Прошел месяц, не день. Ни криков, ни улюлюканья, ни лыжных масок, ни обрезов. Они пришли украдкой. Только хруст веточек под ногами, приглушенный первый шлепок краски на нашу роскошную дверь из красного дерева, убаюкивающий океанический шелест краски по стеклу, тихая дробь брызг, не громче сильного дождя. На наш дом обрушилась не спонтанная, дикая ярость, а ненависть, кипевшая до тех пор, пока не стала густой и пикантной, как изысканный французский соус.

Ты бы заставил нанять кого-нибудь, чтобы отмыть дом. Тебе всегда была присуща великолепная склонность американцев к специализации. Здесь есть эксперты по любому вопросу, и можно ткнуть пальцем в «Желтые страницы» просто ради забавы. «Очищение от краски: алая, эмалевая». Но газеты столько кричали о нашем богатстве, о том, как мы избаловали Кевина, что мне не хотелось радовать Гладстон очередными наемниками вроде того дорогого адвоката. Нет, я заставила соседей день за днем наблюдать, как я скребу и скребу вручную, оттирая кирпичи наждачной бумагой. Как-то вечером я заметила свое отражение после целого дня трудов — одежда в пятнах, ногти сломаны, волосы в крупинках краски — и взвизгнула. Так я в своей жизни выглядела лишь однажды.

Несколько трещин вокруг двери, возможно, до сих пор поблескивают рубиновым оттенком; между кирпичами под старину, там, куда я не смогла достать даже с лестницы, вероятно, до сих пор сверкают несколько капель злобы. Я не знаю. Я продала тот дом. Мне пришлось это сделать после гражданского суда.

Я ожидала, что избавиться от этой собственности будет нелегко, что суеверные покупатели разбегутся, обнаружив, кто владелец. Но мои ожидания опять демонстрируют, как плохо я знаю свою собственную страну. Ты как-то обвинил меня в интересе лишь к «выгребным ямам третьего мира», когда прямо передо мной, пожалуй, самая удивительная империя в истории человечества. Ты был прав, Франклин. Нет места лучше дома.

Как только дом был выставлен на продажу, посыпались предложения. Не потому, что покупатели не знали, кто владелец, а потому, что знали. Наш дом был продан гораздо дороже, чем стоил — за три с лишним миллиона. По наивности я не понимала, что привлекательность собственности — в ее известности. Шаря по нашей кладовой, супружеские пары, успешно продвигающиеся по карьерной лестнице, очевидно, с восторгом представляли кульминацию вечеринки по случаю своего новоселья.

[Стук вилкой по бокалу!] Тишина, друзья. Я собираюсь произнести тост, но сначала... вы просто не поверите, у кого мы купили этот дом. Готовы? У Евы Качадурян... Слышали? Еще бы. Куда мы переехали? В Гладстон!.. Да, у той самой Качадурян, Пит. Не думаю, что тебе известно много Качадурянов. Господи, парень, ты тугодум.

...Да, да! «Кевин». Дико, да? Мой сын Лоренс живет в его комнате. На днях не смог заснуть. Сказал, что останется со мной смотреть «Генри: портрет серийного убийцы», потому что в его комнате бродит призрак Кевина Кетчупа. Пришлось разочаровать парня. Прости, говорю я, призрак Кевина Кетчупа не может слоняться по твоей комнате, потому что паршивый маленький ублюдок, слишком живой и здоровый, сидит в тюрьме для несовершеннолетних преступников на севере штата. А по мне, так подонка следовало поджарить на электрическом стуле... Нет, не столько, сколько в Колумбине. Сколько человек он убил, дорогая? Десять? Правильно, девять: семерых детей, двоих взрослых.

Убитая учительница вроде хорошо относилась к сопляку. И не знаю, стоит ли винить видео и рок-музыку.

Мы тоже выросли на рок-музыке, не так ли? Никто из нас не устраивал перестрелок в средней школе. Или возьмем Лоренса. Малыш любит смотреть по телевизору кровавые боевики и в самых натуралистических местах даже глазом не моргнет. А когда умер его кролик, парень плакал неделю. Дети понимают разницу.

Мы правильно воспитываем его. Может, это покажется несправедливым, но начинаешь задаваться вопросом, не в родителях ли дело.

Ева

15 ноября 2000 г.

Дорогой Франклин,

Ты знаешь, я стараюсь быть вежливой. Поэтому, когда мои коллеги — да, веришь ты или нет, но я работаю в туристическом агентстве в Найаке, и благодарна за это, — так вот, каждый раз, как они начинают с пеной у рта ругаться из - за непропорционально большого количества голосов, поданных за Пата Бьюконнена в Палм-Бич, я так терпеливо жду, когда они закончат, что стала высоко ценимым предметом обстановки: я — единственная в офисе, кто не мешает им закончить предложение. Когда в этой стране вдруг разразились карнавальные словесные баталии, меня не при - гласили на праздник. Мне все равно, кто президент.

Однако я очень живо вижу эту последнюю неделю в объективе моего личного «если бы». Я голосовала бы за Гора, ты — за Буша. Мы бы жарко спорили перед выборами, но это — это — ах, это было бы чудесно. Громко стучали бы по столу кулаки, хлопали бы двери, я бы декламировала цитаты из «Нью-Йорк тайме», ты бы яростно подчеркивал выводы аналитических статей в «Уолл-стрит джорнэл». И мы неизменно подавляли бы улыбки. Как я скучаю по тем шутливым перепалкам.

Наверное, в начале прошлого письма я была не совсем искренней, когда намекала, что в конце дня рассказывала все. Наоборот, одна из причин, заставляющих меня писать тебе, состоит в том, что моя голова разбухает от мелочей, о которых я никогда тебе не рассказывала.

Не подумай только, что я наслаждалась своими тайнами. Они затягивали меня, теснили, и давным-давно я больше всего хотела излить тебе душу. Но, Франклин, ты не хотел слышать. Я уверена, что не хочешь и сейчас. И вероятно, в то время я должна была приложить больше усилий, чтобы заставить тебя прислушаться, но слишком рано мы оказались по разные стороны я даже не знаю чего. Для многих ссорящихся пар то, что их разделяет, кажется абстрактной границей — историей или зыбким недовольством, страстной борьбой с самой жизнью, чем-то эфемерным. Вероятно, в периоды примирения таких пар нереальность пограничной линии способствует ее растворению. Я с завистью представляю, как они это замечают: «Смотри, в комнате ничего нет, один воздух; мы можем дотянуться друг до друга». Однако в нашем случае то, что разделяло нас, было слишком осязаемым, а если его и не было в комнате, оно могло войти в любой момент по собственному желанию.

Наш сын. Не сборник коротких историй, а одна длинная. И хотя естественным было бы желание начать сначала, я ему не поддамся. Я должна еще больше углубиться в прошлое. Столько историй предрешено еще до своего начала.

Что на нас нашло? Мы были так счастливы! Так почему мы собрали все, что имели, и поставили на карту в вопиюще азартной игре рождения ребенка? Конечно, ты считаешь богохульством саму постановку вопроса. Бесплодные пары имеют право на притворное презрение к недоступному, но неправильно завести ребенка и тратить время на ту параллельную жизнь, в которой его нет. Однако пороки Пандоры влекут меня взломать запретный ящик. У меня есть воображение, я люблю рисковать. И я заранее знала: я просто из тех женщин, кто обладает способностью, пусть даже призрачной, сострадать и считать существование другого человека неотменяемым фактом. Кевин придерживался другого мнения, не так ли?