Людмила Сараскина - Бесы: Роман-предупреждение

• Название: Бесы: Роман-предупреждение
• Автор: Людмила Сараскина
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Культурология
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-01528-0

В «Бесах» Достоевского с пугающей силой предвидения было угадано многое из того, что явила наша последующая история. Однако роман, с навешенным на него

ярлыком «махровая реакция», долгие годы принято было клеймить и обличать.

Книга Л. Сараскиной рассказывает об историческом, духовном и художествен ном опыте, который заключает в себе роман-предупреждение Достоевского. Деятель

ность идейных наследников Петра Верховенского и Шигалева прослеживается в России 30-х годов, в ряде других стран, исследуется на материале произведений Е. Замятина, И. Бунина, В. Короленко, М. Волошина, М. Горького, А. Белого, Дж. Оруэлла, Б. Можаева, творчества Р. Тагора, Акутагавы Рюноскэ…

«Вообще, в лице этого исследователя наше литературоведение имеет, по-моему, человека призванного, для которого Достоевский (и особенно — «Бесы») — это не предмет чисто академического интереса (хотя она и обладает превосходной академической школой), а судьба».

---

чужой) сотворить социальное чудо, озлобление, помрачение разума, совести и взаимная ненависть, паническая боязнь интеллектуального превосходства, «умственного гения» и бес предельное насилие — во всех сферах человеческого бытия. Диалоги Успенского и Маши, Озимова и Поспелова, споры степановских учителей — тот лучик надежды, который осве щает трагическую историю села Тиханова, всей деревенской России. Люди, которые погибли тогда или были обречены на гибель в ближайшем будущем, доподлинно знали и глубоко понимали, что с ними происходит — с ними и вокруг них, в их деревне и стране. Именно это обстоятельство придает хронике Можаева особый отпечаток, а «году великого перело ма» — особый трагизм. Теоретикам и экспериментаторам 1929 года пришлось иметь дело не с бессловесными рабами, а с людьми, уже познавшими и свободу, и самостоятельность, и духовную независимость. Крестьяне, получившие землю, по лучили и импульс творческой, хозяйской работы на ней, а ин теллигент, на своей собственной шкуре познавший цену всяким политическим лозунгам, не заблуждался насчет уста новок нового времени: цель оправдывает средства, лес рубят — щепки летят и т. п. Все, что преподносилось в качестве формул «текущего момента», ему было слишком хорошо из вестно и многократно проверено — и теория о девяти десятых, и апология силы, и культ власти, и угрозы «мы всякого гения потушим в младенчестве». Прогнозы устройства земного рая по принуждению во времена Дмитрия Успенского и Андрея Бородина не оставляли уже никаких иллюзий. И здесь возникает проблема первостепенной важности. Если поверить роману Можаева, его художественной, истори ческой, нравственной концепции, если согласиться с теми аргу ментами, которые приводит писатель, если посмотреть в глаза реальным фактам, на основе которых и построена хроника, нельзя не задать себе «проклятый» вопрос, может быть, ключе вой для понимания того, что все-таки значил эксперимент со сплошной коллективизацией. Вопрос этот прост — о це лях и средствах. Что было целью эксперимента? Лучшее будущее? Царство изобилия? Хлеб голодным, земля крестья нам, а мир народам? Крепкое государство? И, стало быть, цель была хороша, но средства дурны и дискредитируют цель? Или все-таки дело не только и не столько в средствах, сколько в самой цели? Смысл, содержание и подоплека «великого перелома», его целей, средств и способов осуществления и составляют

второй план романа. Хроника раскрывает факты и события, а мысль писателя бьется над их истинной сутью, в полном своем объеме скрытой от непосредственных участников и сви детелей. Это и придает «Мужикам и бабам» оттенок загадоч ности и непостижимости, а самому «году великого пере лома» — некую таинственную непознанность. Вместе с тем каждая страница романа — это шаг к раскрытию тайны, к демистификации «великого эксперимента». И опять поражает достоверность прозрения русского деревенского человека, мощный прорыв мужицкой правды. «Если уж руки зудят у начальства, так они все равно перекроят по-своему, — рассуждает старший из братьев Бородиных, Мак сим Иванович. — Это они друг перед дружкой стараются. Кто-то кому-то кузькину мать хочет показать. А наше дело — сиди и смотри. Сунешься свою правду доказывать — язык отрежут. Кому нужна твоя мужицкая правда? Им свою девать некуда. Вот они ее кроют да перекраивают, на нас вешают, примеряют. Кто всучит свой покрой, тот туз и король». Вопросы — кому на руку всеобщая потасовка, кто выигра ет от тотальной злобы и ненависти, в чьих интересах подав ление, обезличивание людей и насилие над ними — так или иначе встают перед теми, кого установка об «уничтожении» не лишила разума и совести. И если одни испытывают суевер ный страх, а другие ищут вредителей, устроивших в Тиханов- ском районе беспорядки и безобразия, то совокупный взгляд на вещи дает иной, куда более объемный ответ. «Чертова карусель», «адская кутерьма», «дьявольское на важдение», «сатанинская затея» — все эти «бесовские» сино нимы социальной утопии о всеобщем и немедленном счастье теряют свое мистическое обаяние, как только цель, средства, методы и способы получают точное, адекватное определение. Ибо общественное сознание эпохи, художественно реконстру ированное тихановской хроникой, отразило невероятную пута ницу понятий, подтасовку идей, намеренную фальсификацию смыслов. Представления о целях и задачах, перспективах и путях к прогрессу были нарочито оклеветаны и опутаны ложью, сами же цели, задачи и средства и вовсе переимено ваны. Возвращение этим понятиям их истинного содержания в контексте эпохи коллективизации и является пружиной, идей- но-нравственным стержнем романа Можаева. Так, при ближай шем рассмотрении утопическая подоплека и теоретическое обоснование «перелома» оказываются идеологическим маскара дом, декорацией, равно как и вся концепция «усиления

классовой борьбы». И, совершая вслед за героями хроники их мужественную восстановительную работу, надо отдать себе отчет в самом важном: подавление, насилие, беззаконие, всеобщая ненависть и злоба, сопровождавшие «перелом», были не средством, не условием экспери мента, а его целью. Установка же на ликвидацию одних людей силами других — была средством. Сам эксперимент был не чем иным, как удавшейся по пыткой захватить и оставить за собой абсолютную власть. Вспомним: «Но нужна и судорога; об этом позаботимся мы, правители. У рабов должны быть правители. Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет Шига- лев пускает и судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга…» Таким образом, роман Можаева обнаруживает и художест венно осмысливает коварный, иезуитский смысл — замысел и воплощение — «великого эксперимента». На поверхности — это провалившаяся затея, неудавшаяся социальная утопия, которую экспериментаторы пытались реализовать дурными средствами, за что директивно были наказаны и осуждены. На глубине — это тщательно закамуфлированный социалисти ческими лозунгами «великий перелом» — переворот, поставив ший своей целью добиться «полного послушания, полной безличности», полного деспотизма. Переворот удавшийся и имевший необратимые последствия — плоды. Глубинный смысл «великого эксперимента» в применении к художественному миру тихановской хроники увязывает кон цы с концами и все расставляет по своим местам. Тайна 1929 года явственно проступает наружу — так же явственно, как и те его непоправимые результаты, которые, собственно, и были подлинной целью успешно завершенного «перелом ного» опыта. Счет «великого перелома» огромен. Он неизмерим ни в сво их человеческих жертвах, ни в своих нравственных поте рях, ни в катастрофическом разрушении духовных основ жизни, ни в истреблении самой привычки к осмысленному, хозяйскому труду на земле. По этому счету, открытому в угар перелома, мы долго платили и платим дорогой ценой до сих пор. Однако со страниц можаевской хроники звучит не толь ко человеческая мольба о пощаде, не только тоска и носталь гия по русской духовной культуре, не только плач по выкор чеванной до основания русской крестьянской общине.

В романе Можаева вырастает — неназванный, почти еще незримый, но грозный и устрашающий образ. Образ скла дывающейся системы — уродливого порождения, явившегося на свет в ходе эксперимента. Свойства и атрибуты этого «плода» имеют весьма кон кретные очертания. Волостной комиссар Иов Агафонович, не умеющий ни читать, ни писать, берущий за свою подпись бутылку самогон ки («Чего хошь подпишет, только покажи — где каракулю поставить»); активист Якуша Ротастенький, специалист по выколачиванию и «живоглот», которого можно задобрить тре мя гусями; таинственный партраспределитель, откуда в голод ное, нищее время по неведомым каналам сыплются на головы редких счастливцев блага — в виде гимнастерок и наганов, парусиновых портфелей и кожаных фуражек, хромовых сапог и галош, полушубков и шапок; порядок, при котором молоко от всех коров во вновь созданном «мэтэсе» идет в столовую при райисполкоме, а лучшие лошади — в сам исполком; ре жим, при котором за ударную работу по снятию колоколов с церкви выдают особую премию. Принцип распределения благ — существеннейшая черта Системы, и чем выше должности у ее приверженцев — тем солиднее получаемые ими блага. Возникновение иерархии «кормленцев» — особый мотив хроники «перелома». «Вы посмотрите на них, — восклицает Дмитрий Успен ский. — Как взяли власть — сразу переселились в царские палаты да в барские особняки. Слыхали, поди, как Троцкого выселяли из Кремлевского дворца? Ленин в двухкомнатной квартире живет, а этот — в апартаментах дворца. Полгода не могли вытащить его оттуда. Пайки для себя ввели, за крытые распределители! На остальных — плевать. А теперь что? Крестьянам говорят — сгоняйте скот на общие дворы, все должно быть общим. Для себя же — особые закрытые мага зины, опять пайки, обмундирование. И все это во имя гряду щего счастья? И это истина? Да кто же в нее поверит? Только они сами. Вот в чем гвоздь их теории: субъективизм выдавать за истину, за объективное развитие». Но если принцип распределения благ осуществляется в порядке социальной привилегии, то принцип получения благ становится для привилегированных истинным мировоззрением и единственным идейным убеждением. Казуистическую логику партийного кормленца-бюрократа простой мужик воспринима ет как личное оскорбление и вопиющую несправедливость. «Раз мы все равны и все у нас таперича общее, сымай с себя