Вадим Чирков - ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.

• Название: ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.
• Автор: Вадим Чирков
• Издательство: Издательство «Литература артистикэ». 277004, Кишинев, пр. Ленина. 180. Центральная типография, 277035, Кишинев, ул. Флорилор, 1. Государственный Комитет Молдавской ССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

В книгу вошли три повести: «Дай оглянусь», «Дружище Лиана» и «Такая долгая война». Первые две - с элементами фантастики, свойственными манере письма автора, - носят автобиографический характер и включают ряд как бы самостоятельных новелл, объединенных фигурой главного героя.

В центре третьей повести - судьба женщины, нашей современницы, юность которой была опалена войной.

---

Разговор уходил от Ваганова на привычную трепотню Макоева о несравнимом преимуществе моряка перед береговым матросом, о каких-то таких особых качествах его, о каких и мечтать не мог батареец.

— ...у нас один моряк из увольнения опаздывал,— перешел к доказательствам Макоев,— так он что сделал. Разделся, нашел доску, принайтовил к ней шмотки и поплыл. Через всю бухту. Катер-то ушел уже... Подплывает к борту, а часовой у гюйса:— Стой, кто идет? Тот ему снизу орет:—«Салага, я тебе не Христос, чтобы на воде стоять! Кидай конец!..» Поняли, как моряки поступают?.. Так что тебе снилось, эй, Ваганов? Сознался бы, рассказал бы...

Нет, не прошло мимо. Ваганов встал, пошел от курилки. Сзади грохнул хохот — это Макоев что-то добавил.

Плохо, Стас... Ой как плохо!

Скрыться бы куда! Забраться в угол или закутаться в одеяло и укрыться с головой, как в детстве. Зажмуриться до радуги в глазах.

Хоть бы на губу быстрее отправили! После обеда Ваганов ушел на берег.

— Заберите у него карабин и отправьте в роту,— сказал тогда, ночью, командир батареи начкару Коле Мазуру. Они оба стояли и смотрели на Ваганова, который проснулся, наверное, от их взглядов. Он лежал на нарах в убежище под пушкой, куда забрался — знал, что заберется! — сразу же, как только заступил на смену.

Больше Горб ничего не сказал. Начкар подошел, молча забрал карабин, стоящий у нар. Ваганов только успел сесть.

— Идите в роту,— сказал он и пошел вслед за командиром батареи.

Они ушли, Ваганов медленно поднялся наверх. Там уже стоял Кравченко, поднятый из-за него раньше времени.

— Заснул, что ли? — сердито спросил он.—Ну, будет тебе!

Ваганов поплелся в роту. Все, что было до этого, стерто, уничтожено огромным чувством вины. Бушлат казался тяжелым и неуклюжим от этой вины, бескозырка была нахлобучена нелепо и давила и сжимала голову; Ваганов сворачивал с тропинки, как пьяный брел по траве, ломился через кусты, снова выходил на тропинку, останавливался, садился на траву...

Перед глазами были командир батареи и начкар, стоящие у входа в убежище и молча смотрящие на него. Слов же не было. Своих слов не было ни одного. Только комбатовы:—«Заберите у него карабин и отправьте в роту». И Кравченко:— «Заснул, что ли? Ну будет тебе!»

— Отправьте в роту.

— Заснул, что ли?

Да хрен с ней, с прической, хоть до конца службы лысым буду ходить, лишь бы не было того, что будет завтра!

— За сон на посту...

Скорей бы па губу, скорей бы!..

На гауптвахту Ваганова, однако, не отправили— там в эти дни —курорт! —не было свободных мест.

Дни на батарее идут одинаковые. Подъем, туалет, построение, завтрак; подъем, туалет, построение, завтрак... Занятия: все то же изучение все той же матчасти, все то же повторение инструкции: «В случае, если нарушена связь с центральным постом, я, горизонтальный наводчик, обязан проверить оптическое приспособление»...

— Роте строиться на обед!

— Роте строиться на ужин!

— На вечернюю поверку становись!

— Алтухов! — Есть!

— Басов! — Есть!

— Вабишев! — Есть!..

— Отбо-о-ой!

Всю ночь горит у ревуна боевой тревоги синяя лампочка. Рядом с ревуном еще и звонок. По тревоге они включаются вместе. Сон расшибается соединенным этим звуком, как стекло; просыпаешься настолько ясным, что сразу находишь и пуговицы, и дырки для шнурков.

Когда он кончил реветь, все были уже одеты. Комбат (и откуда он взялся?) скомандовал:

— На берегу часовым замечен нарушитель. Разобран, оружие и за мной!

Никакого строя — это была атака. Не помнили, как взлетели к пушкам, к обрыву. Внизу волны шлепались о камни. Там, у воды, за каким-то камнем прячется чужой. Замер или пробирается сейчас, шурша галькой и оглядываясь.

Включили прожектор. Его луч, белый и твердый, скакал по откосам, и темнота за ним казалась непроницаемой. Что-то сверкнуло внизу, и сразу же простучал автомат. Стреляли батарейцы.

Ваганов вдруг сунул карабин Мазуру, с которым рядом бежал.

— Держи,— сказал он,— помешает. И прыгнул вниз.

— Прекратить стрельбу! — заорал Мазур.— Ваганов внизу!

— Прекра-а-а...— послышался голос комбата — в ответ простучал еще один автомат.

Ваганов съезжал в темноту на ягодицах, на спине, хватаясь за сухую траву руками. Потом полетел вниз, но знал, что сейчас врежется в сухую осыпь и съедет по ней. Мягко коснулся осыпи, покатился, зацепился за что-то ногой, его развернуло, он выставил вперед руки, тормозя изо всех сил ногами по песку. Руки ударились в сухой комок глины, но не очень сильно, он остановился. Все. Можно вставать.

— Ваганов! — услышал он сверху.—Ваганов, где вы?

«Ничего, ничего,— про себя ответил Ваганов,— ничего...»

Встал, начал осматриваться. Внизу забелела площадка гальки. Прыгнул. И так и остался в позе прыжка, ожидая нападения. Темнота убегала под скалы.

Ваганов шагнул вперед.

«Ну, где ты?»

Мягко, успокаивающе хлюпала вода, на гальке темнели водоросли. Еще шаг, еще...

Луч прожектора шарил по воде. Ваганов до боли в глазах следил за взрывающимся от света то здесь, то там берегом. А когда луч исчез, в глазах начал светлеть и расти оранжевый червячок.

Каждую секунду Ваганов ожидал встречи.

«Сидишь где-то, гад. Замер? А ведь боишься! Стрелять не будешь!»

Хватаясь за камни, Ваганов полез выше.

«Видишь меня? Ну не сиди! Иди на меня, иди!»

Под ногой качнулся камень и, перевалившись, скатился вниз. Ваганов упал.

«Салага!»

В темноте рука схватилась за что-то. Глина. Кулак отяжелел. Ваганов встал и, не выпуская глину, пошел.

Скользя, снова падая, ничего не видя перед собой и не помня, он шел, торопился схватиться — пусть с сильным, пусть с вооруженным, пусть с каким угодно,— только покажись, гад!

Сверху посыпалась земля. Ваганов замер, повернувшись к шуму.

— Ваганов! — послышалось сверху.— Это я, Мазур. Ваганов!

— Здесь я,— выпрямился Ваганов.

— Ты здесь? Где ты? Никого нет?

— Нет пока.

— Не будет никого. Ложная тревога. Часовому показалось. Дай руку.

Ваганов только сейчас ощутил глину в кулаке.

— Сейчас.

И, размахнувшись, швырнул ее далеко в воду.

— Грязная рука.

— Ничего, дай, а то я съеду. Так они и поднялись наверх.

— Ваганов,— позвал его комбат,— идите сюда.

Батарея сгрудилась вокруг них. Ваганов соскребывал глину с ладони, все еще напряженный, тяжело дышащий.

— Никого не встретили?

— Никак нет.

— Я уж боялся, что под пули попадете,— совсем не по-командирски сказал комбат.—Ну ладно, Ваганов... Мазур! — крикнул он. — Стройте людей и ведите в казарму!

Пока Ваганов возился у ограды, очищая от глины ботинки, батарейцы собрались в курилке. Курили жадно, жадно разговаривали о происшедшем. Макоев на этот раз сидел молча, ожидая, может быть, когда поутихнут страсти. Вынул папиросу, прикурил от своего же окурка, окурок бросил, проследил дугу огонька и сказал громко:

— Он — моряк, Ваганов. Он—моряк, а вы — салаги.

Курилка было замолчала, потом кто-то все же спросил:

— А ты,— лишь бы не промолчать в ответ,— ты — моряк?

...А между нами, старыми моряками, говоря, нигде так хорошо не думается о доме, как в карауле...

На стене, у которой стоит пирамида с оружием, под самым потолком красными буквами выведено: «Проверяя оружие, целься в потолок». В потолок уже всажена очередь—несколько забеленных известкой дыр разбежалось звездами Кассиопеи. И когда проснешься и, отзевав положенное, оттягиваешь затвор СКС, обязательно посмотришь на них. И вспомнишь сто раз рассказанное: кто-то когда-то нарушил это правило, выпалил в своего товарища и убил его.

Потом, дернув напоследок махорочного ядка и пошевелив плечом, чтобы ладнее приник карабин, делаешь последний вздох и носком ботинка толкаешь дверь.

В третью смену. Третья — ночная.

После теплой, прокуренной и душной караулки свежий воздух покажется морозным—так ударит по ноздрям свежестью.

Над головой качнется небо, полное звезд, уронит одну, она прочертит недлинный светящийся след и погаснет; вдали рассыпаны редкие уже, мигающие угольки городских огней. Вокруг тебя все залито слоем темноты, грудой темноты стоит четвертое орудие.

Под ногами скрипит гравий дорожки. Начальник караула идет впереди, говорить не о чем, но все же кто-то из двоих скажет:

— Ты смотри — июль, а прохладно!

Начкар шагает тяжело, его гравий заглушает все остальные звуки. Ваганову не терпится остаться одному.

Навстречу им раздается окрик:

—

Стой, кто идет?

—

Начальник караула!

Происходит уставной обмен докладами: «...пост номер два сдан», «пост принят».

— Счастливо оставаться! — желает смененный и уходит, живо о чем-то переговариваясь с начкаром.

Ушли.

— Счастливо оставаться! Счастливо оставаться!— долго звучит в ушах.— Счастливо оставаться!