Вадим Чирков - ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.

• Название: ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.
• Автор: Вадим Чирков
• Издательство: Издательство «Литература артистикэ». 277004, Кишинев, пр. Ленина. 180. Центральная типография, 277035, Кишинев, ул. Флорилор, 1. Государственный Комитет Молдавской ССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

В книгу вошли три повести: «Дай оглянусь», «Дружище Лиана» и «Такая долгая война». Первые две - с элементами фантастики, свойственными манере письма автора, - носят автобиографический характер и включают ряд как бы самостоятельных новелл, объединенных фигурой главного героя.

В центре третьей повести - судьба женщины, нашей современницы, юность которой была опалена войной.

---

Кивнув Юле, Николай Федорович расписал завтрашнюю ее командировку: семинар, ее выступление, напомнил, к кому надо зайти, куда позвонить, о чем напомнить, кому передать личный привет. Когда же его рука легла на стопку фотографий, Юля чуть напряглась — попыталась угадать, что скажет Николай Федорович о ее фотографии.

— Еще один вопрос,— гладко начал председатель, но вдруг замолчал. Он рассматривал ее фотографию. — Понимаете... — Николай Федорович подыскивал нужные слова и не находил.

— Понимаю,— неожиданно пришла на помощь Юля.— Я снимусь еще раз.

— Так-то лучше, Юлия Викентьевна,— обрадовался председатель и даже улыбнулся оттого, что сложная ситуация разрешилась так просто. И заторопился высказаться:—А то увидят и скажут: что, мол, за киностудия тут?

— Я возьму ее домой.

— Вот-вот — домой. Дома она будет на месте. Прямо скажу: вы на ней кинозвезда, а не исполкомовский работник, заведующий отделом. Кадр, так сказать, из фильма. Слишком уж, понимаете...

— Я понимаю, Николай Федорович,— поспешила еще раз согласиться Юля.— Я и сама так думала...

— Сфотографируйтесь еще раз,— распорядился председатель.— И знаете, так...—Николай Федорович показал как, и Юля вспомнила разговор в ателье.— Ну, не так, разумеется,— поправился председатель, увидев что-то в ее лице.— Короче, вы сами знаете.

— Хорошо, Николай Федорович,—сказала Юля, подумав, что ей предстоит трудная встреча с фотографом.— Не беспокойтесь.

— А фотография очень хорошая.— Председатель тряхнул головой, протягивая ее Юле.— И как он вас это?.. Или вы сами такая? Не знал, не предполагал...

— Ох, Николай Федорович, давно уж я не такая! Это он меня заставил побыть такой.

— Умеет...— сказал председатель, шевеля уже бровями, переключаясь, видимо, на другое.— Значит, вы все поняли? Тогда до понедельника. Георгию Анисимовичу мой персональный. Скажите: ждем в гости.

— До свидания, Николай Федорович.

Вечером они встретились у дверей гостиницы. От камня стен несло дневным теплом, было душно, время прохлады еще не наступило.

— Здравствуй. Пошли?

— Куда?

— Все равно...— и сам выбрал направление. Шли не в ногу, долго молчали, Алексей что-то

насвистывал, держа руки на груди, был независим, отдален.

— Скажи, ты помнишь, как мы встретились? — спросил вдруг.

— Конечно, помню. В исполкоме. У меня в кабинете. Я как раз Сонина чистила. Ты вошел без спроса, а я его чистила...

— А как именно, не помнишь?

— Обыкновенно...

— Не совсем... Это тебе казалось, что обыкновенно. А я сразу обратил внимание на чистку твою. Хочешь, напомню?

— Напомни.

— Слушай. «Павел... там Петрович!»

— Фомич.

— «Павел Фомич! Как тебе не стыдно! Ну пусть кто угодно, но чтобы ты!..» Я сразу обратил внимание, во-первых, на это «ты». Он ведь старше тебя...

- Ну, мы с ним так давно работаем!

Слушай дальше. «Пусть кто угодно, но чтобы ты! Фронтовик!...» Он сначала готов был сопротивляться, но как услыхал твое «фронтовик», запыхтел, засопел — прижала ты его этим к стенке— не вырваться.

— Так он же...

— Не в этом дело. Я о другом. О том, что всех вас, воевавших, отличает.

— Что?

— Ну, тут двух слов не хватит. Многое. Главное, наверно, мерки. У вас на все прежние мерки. Внешне вы — как все, а чуть копнешь — и на войну наткнешься. А ведь с конца войны — сколько? Семнадцать лет. Есть у меня знакомый — генералмайор в запасе. Я с ним запросто: Пал Василич, Пал Василич, чуть ли не по плечу хлопаю. А чувствую— только терпит. И такая у него иной раз тощища в глазах при виде этих разноцветных, разногалстучных, разнопиджачных штатских! Так бы, наверно, и рявкнул однажды: смир-но! Почему беспорядок? Где командир? Построиться! Доложить!.. А меня бы в первую очередь: р-разговорчики, р-рядовой! Как стоите?

— К чему ты об этом заговорил? — насторожилась Юля.— Может, хочешь сказать, что я такая?

— Ну что ты! — рассмеялся Алексей.— Ты ведь не кадровая. Но тоже, наверно, спросила бы меня при удобном случае: а по болоту ты ходил? С пулеметом?

— Глупости.

— Так ли? Впрочем, ты права: ненужный разговор. Просто я хотел рассказать тебе, что я тогда, в кабинете, о тебе подумал.

— Что?

— Что мне с тобой будет трудновато.

— Ты... разве ты тогда уже знал, что мы будем вместе?!

— А как же! — рассмеялся Алексей.— Ясно, знал. По тебе же все сразу видно!

Юля подняла к нему голову.

— Чего ты от меня сегодня хочешь? Не пойму. Чего ты добиваешься?

Алексей не ответил. Шел, все так же держа руки на груди,— обособившийся, отдалившийся, чужой.

Пройдено еще сколько-то кварталов, сказаны еще какие-то слова, разговор изменился, стал мягче: Юля опять уступила.

— Может быть... может быть... Наверное, ты прав,— говорила она.— Я и сама себя ловлю на этом. Недавно ехала в троллейбусе, задумалась— и вдруг краем глаза увидела окно, оклеенное полосками бумаги. Как в войну, чтобы сохранить при бомбежке — крест-накрест. И я вздрогнула: показалось — война. Не успела от нее защититься, и на какое-то мгновение перенеслась туда. Туда— там бомбежки, солдаты, костыли, хлебные карточки, радио: «От Советского Информбюро...», ужас, холод...

— Знаешь,— разоткровенничалась она,— меня даже запахи переносят в прошлое. Валерик, помню, маленький еще был, придет домой — мокрешенек,—на санках катался. Я его раздеваю, носочки стаскиваю... И как пахнет на меня мокрой— от тела — одеждой,— так сразу переношусь туда. Там костер в снегу, от моей шинели валит пар, я переобуваюсь — с задания пришла, вокруг все свои, даже голоса их слышу... Сколько тебе было в сорок втором?

— Десять.

— Вот ты говоришь — меряем военными мерками... Не знаю... Наверно. Это сильнее нас... Не придирайся, пожалуйста, ко мне. Ты так часто меня осаживаешь, что я уж и не знаю, где я права, а где нет. Конечно, что-то осталось. Но разве это так уж страшно? Да и ведь не начальник мы и подчиненный.

— Не дай бог! — опять засмеялся Алексей.— Я из строптивых, Юля. А таких военные особенно не любят. У них, знаешь, зуд появляется от желания переломить упрямца во что бы то ни стало. Будь я твоим подчиненным, ты б однажды, глядя на меня вот так вот,— показал,— с прищуром, процедила: «Попадись ты мне в партизанском отряде, я б тебя...»

А ты мне как раз там и попался...— Это прозвучало так неожиданно, что Алексей остановился.

— Что ты, Юля?

— Я тебе не говорила. Не знала, как ты к этому отнесешься.

— К чему? Что за фантастика?

— Когда я увидела тебя в первый раз, у меня сердце оборвалось. Понимаешь... ты — это был он. И столько же лет. И все, все — походка, улыбка, голос, взгляд...

— Да кто ж он такой?

— Он... партизан. Я была тогда девчонкой, а ему было столько же, сколько тебе сейчас. Понимаешь? Прошло столько лет — и я снова встречаю его — неизменившегося. И сейчас мне трудно разобраться: ты? он? Я постарела, а когда увидела тебя, показалось: нет. Стареешь ведь не душой— лицом, телом... Когда я с тобой, забываю, сколько мне; кажется — снова семнадцать...

— Вон оно что,— протянул Алексей.— Влюблена была в него?

— Он не знал. Что я? — девчонка. Его все любили. Я только мечтала о нем.

— А где он? Он не...

— Он погиб. Долго шли молча.

— Смотри-ка,—нарушил наконец молчание Алексей,— я и не знал, что кому-то другому обязан твоим вниманием. Неисповедимы пути господни.

Юля остановилась.

— Я устала. Идем назад.

Алексей круто, почти по-военному повернулся.

— Оказывается, ты и тут была верна военному времени...

— Ох, ну что ты? Подумай — в чем меня обвиняешь. Алексей...— остановилась в темноте,— поцелуй меня.

Потребность в ласке приходила к Юле всегда неожиданно — Алексей не всегда был подготовлен к ней.

— О господи,— вздохнул он, но все же прижал ее голову к себе, погладил волосы.— Вот уж тутто ты, как все...

— Как все? Как кто? У тебя кто-то появился?!— резко, кулаками, оттолкнулась от него.

— Вот чудачка! Опять ты... Ну разве можно так?

— А как?! Скажи—как иначе? Я иначе не умею!

— Ты вспыхиваешь, как девчонка. А ты...

— Хочешь сказать, что я старше? Да, я не переменюсь. Тебе не нравится? Не нравится?

— Да!—не выдержал он. — Не нравится! И вообще, знаешь, давай покончим со всем этим. Я давно хотел тебе сказать...

— Что!? Что ты хотел мне сказать?! Ты собираешься меня бросить? — Резко:—Говори!

— Когда-нибудь это должно произойти.

— Боже мой! — схватилась за голову.— Я все время забываю, что ты обо всем уже подумал: когда начать, когда бросить...— лицо Юли нервически подергивалось.

— Ну вот, ты опять...— протянул к ней руку. Юля отбила ее.

— Собираешься меня бросить? Бросай!

— Говори тише: люди...— На них уже оборачивались.

— А мне наплевать! Ты скажи — зачем тогда начал? Поиграть? Развлечься? Любопытство? Ах да, я чуть не забыла: ты ведь изучаешь людей!