Ханна Кралль - Успеть до Господа Бога

• Название: Успеть до Господа Бога
• Автор: Ханна Кралль
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006

---

Вот о чем думали пациенты доктора Эдельмана, лежа под капельницей с ксилокаином.

Под капельницей всегда думают о самом важном.

Для главного врача Хеллер самым важным было определить, кому выдать номерок на жизнь. А для Рудного — запасные части для автомобиля. И если бы Хеллер дала номерок ему, то это был бы номер на машину, поскольку именно машины и есть жизнь Рудного; точно так же жизнью для пани Бубнер были шариковые ручки, а для Вильчковского — Менгушовецкий пик.

Что касается Жевуского — он ни о чем не думал.

Если бы Жевуский вспомнил тоже о самом важном в своей жизни, он, несомненно, подумал бы о фабрике, которую ему доверили, когда ему было двадцать восемь лет, и отобрали, когда было сорок три. Он сразу почувствовал бы запах металла и услышал, как кто-то входит с чертежом в руках; он понял бы, что вот-вот возникнет нечто, что можно увидеть, проверить, измерить; он испытал бы нетерпение при виде обработанного металла, острое желание коснуться уже созданного, того, что только что видел на чертеже…

«Фабрика, — говорит Жевуский, — была для меня тем, чем для доктора Эдельмана гетто, самым главным событием в жизни. Действием. Шансом проверить себя. Настоящее мужское приключение».

Вот о чем, наверное, думал бы Жевуский, если бы он вообще о чем-либо думал. Но, как было сказано, он ни о чем не думал: ни тогда, когда профессор сидел, погруженный в свои мысли, а вокруг Жевуского крутился анестезиолог, ни несколько часов спустя, когда профессор и Эдельман с Хентковской, довольные, всматривались в прыгающий оттенок монитора; все это время он испытывал лишь одно ощущение — боль, и не было ничего более важного, чем желание, чтобы эта боль утихла хотя бы на мгновение.

Это было первое восхождение по западному склону, и, видимо, не в сентябре, хотя солнца на скалах было много. Потом с вершины они видели Морской Глаз, громоздящийся вокруг мир и Бабью гору. Англичанин Мэллори, когда его спросили, почему он выбрал Эверест, ответил: «Because he exists». Потому, что он существует. Позолоченный пик был далеко, и всю субботу (к ксилокаину добавили ультракортен) он взбирался на этот пик, отлично его видел, но не мог приблизиться к нему ни на миллиметр и уже начал понимать, что никогда в жизни не доберется до этого насыщенного солнцем места.

Он начал размышлять о шансах. До сих пор с ним никогда не бывало несчастий в горах, но это его не успокоило: ведь на пути, ему предназначенном, мог кто-нибудь появиться. Есть, например, планетники[20], которые насылают беду на путешественника. Перед началом экспедиции в Эфиопию их планетник (только потом выяснилось, что это был именно планетник) получил контейнер с багажом номер восемь, но не хотел его брать, и пришлось взять другому; их было восемь человек, отправились восьмого числа; тот, кто взял этот контейнер, соскользнул с пландеки автомобиля — почему, так и осталось невыясненным, ведь спали там все вместе, привязанные тросами. При восхождении Диренфурта на Эверест один индус умер от истощения, а планетник был последним, кто его видел, так как индус шел в его связке. Всю ночь с субботы на воскресенье Вильчковский размышлял о своей судьбе и, оценивая ее объективно, пришел к выводу, что его координата не пересекается с чем-либо, вызывающим тревогу; такое заключение весьма его утешило.

Четыре барабана в английской машине следует отрегулировать так, чтобы они были синхронизированы; тогда не возникнет напряжения и товар не даст трещин. Регулировка проводится через коробку неградуированным бугелем на диске конического сечения; тогда товар на барабанах — тесьма для брюк, резинка или ремни — становится влажным, набирает скорость, барабаны двигаются идеально слаженно — все это прекрасно, так как человек осознает, что именно он хозяин над машиной.

Машины смазывались, барабаны, которые он так идеально отрегулировал, вращались ритмично, и после этого Рудный мог наконец подумать и о своем участке, который следовало вскопать, и о том, что не помешало бы построить и беседку.

Жена говорила ему, что, мол, кто знает, может, следует построить домик. Летний, все такие строят.

Она говорила еще, что до сих пор им удавалось получить то, чего очень хотелось: квартиру обставили самой модной светлой мебелью — только дверцы у полок черные, лакированные; сразу получили талон на стиральную машину; каждый год им давали отпуск вместе, и ни разу не было, чтобы не достали вырезку. Конечно, если поднапрячься, то и домик можно поставить — так говорила жена, она считала, что все у них получалось, до последней минуты так думала, пока не увидела его сквозь прикрытые двери реанимационной.

Авторучки можно отдавать только в Дом книги. Ни киоски «Рух»[21], ни магазины с канцелярскими товарами не имели права брать товар. Значит, полная зависимость от книжных магазинов. Заведующий книжного магазина мог сразу взять и тысячу, и две тысячи штук, а пани Бубнер должна была сделать так, чтобы товар не залеживался.

Инфаркт произошел сразу после заседания суда (ее приговорили условно на три года), на котором оказалось, что обиженных не было: все производители авторучек давали заведующим по шесть процентов, то есть по десять-двенадцать тысяч от каждой партии товара.

В зале суда оказалось также, что больное сердце не только у тех, кто давал. Те, которые были посредниками во взятках, были в более тяжелом состоянии — один из посредников все время глотал нитроглицерин, и судья объявила перерыв. «Минутку, — сказала она, — надо подождать, пока нитроглицерин рассосется, вы, пожалуйста, не волнуйтесь».

Однако самое тяжелое состояние было у тех, кто брал, — заведующих магазинов. Один был уже после инфаркта, судебный врач разрешил ему давать показания только в течение часа, поэтому судья должна была все время смотреть на часы и каждый раз прерывать заседание. Следует отметить, что судья действительно хорошо и с пониманием относилась к сердечникам — и к изготовителям, и к посредникам, и к заведующим из Дома книги.

Что касается ее, пани Бубнер, она тогда еще не нуждалась во врачебной опеке. Инфаркт случился после заседания, дома, и она успела приподняться на носилках, чтобы попросить соседа усыпить таксу самым лучшим средством, какое тот сможет достать.

— Доктор Эдельман подошел ко мне и говорит: «Только операция, пани Бубнер». А я начала плакать и говорю: «Нет». А он: «Надо соглашаться, пани Бубнер. Правда». (Случай с пани Бубнер — это как раз инфаркт передней стенки с блокадой правой ножки: больные становятся все более тихими, спокойными, потом все в них постепенно, медленно умирает. А пани Бубнер оказалась той четырнадцатой, про которую профессор уже не спрашивал: «Чего, собственно, вы от меня хотите?» — а сказал: «Ладно. Попробуем».) Эдельман все повторял: «Надо соглашаться, правда…»

— …А я тогда подумала, что вот, светлой памяти мой муж такой был добрый, религиозный человек. Бывало, говорил: «Трудно, Маня, но Бог есть». Он и в общине Моисеевой много делал, а после заседаний цеха никогда не ходил с другими в «Малиновую», сразу домой. Ну а если мне, случалось, захочется выпить, так он предупреждал: «Манюша, пожалуйста, отдай мне свою сумку, а то потеряешь». Так что если такой человек, как мой муж, попросит о чем-нибудь своего Бога, то Господь Бог ему не откажет. Когда еще до суда я сидела во дворце Мостовских, то была совершенно спокойна: знала, что двери все равно откроются, не может быть такого, что мой муж не устроит это для меня. И что вы думаете? Не устроил? Приехал бухгалтер цеха, внес залог, и меня освободили до суда, условно освободили.

Я и сейчас говорю: «Не волнуйтесь, доктор, вот увидите, он там все устроит, как надо».

(Вскоре после этого профессор пережимал вену у сердца пани Бубнер, чтобы перекрыть путь крови и направить артериальную кровь по вене, и, к всеобщей радости, оказалось, что кровь-таки нашла дорогу…)

Прежде чем привезли новые, импортные машины, пана Рудного отправили в Англию на практику, в Ньюкастл. Там пан Рудный отметил, что английская браковщица гораздо меньше бракует, чем у него на производстве дома, что в Англии не бывает ситуаций, когда машины останавливаются из-за нехватки запасных частей.

Возвратившись в Лодзь, он начал мечтать о такой же работе машин, как в Ньюкастле. Увы, человек может выбиваться из сил, добывая запасные детали, но количество брака остается высоким; ко всему прочему, Рудный никак не мог найти общий язык с молодыми рабочими.

Директор говорит, что прежде слушались начальства, потому что боялись потерять работу. Нынче дети рабочих учатся — это хорошо, конечно, но потом получается, что некому работать: придет такой после техникума и сразу начинает возникать, мол, знает себе цену.

Итак, пан Рудный вернулся из больницы после операции (это и было экстерное шунтирование, когда встал вопрос, кто будет первым, инфаркт или врачи, врачи или Господь Бог; это была именно та операция, перед которой профессор пытался уйти из клиники, но вернулся в тот же день, вечером. Правда, если быть точным, то ушел не только профессор. Эдельман тоже ушел, хотя именно он настаивал на операции. Сказал: «Пойду подумаю», потому что он тоже знал те книги, где пишут, что такие операции проводить нельзя. Вернулся через несколько часов. А Эльжбета Хентковская была единственной, которая возмущалась: «Да куда вы все подевались? Неужели не понимаете, что дорога каждая минута?!»). Так вот, когда пан Рудный вернулся после операции, о которой так много писали, то его сразу перевели на более спокойное место. Специально искали такое, где не будет ни импортных машин, ни дефицитных частей, ни молодых, образованных рабочих — и направили его на смазку. «Здоровье, только его здоровье было причиной перевода, — подчеркивал директор. — И вовсе не потому, как вы считаете, что, мол, ходили в БХП[22] и говорили там про Новака. Новак десять дней как на больничном, он, по мнению Рудного, пострадал от несчастного случая. Это очень неприятное дело на предприятии, когда начинают говорить о несчастном случае, да еще только через десять дней. Но я настаиваю, что история с Новаком ни при чем, не поэтому Рудного перевели на другое, более спокойное место».