Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

• Название: Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
• Автор: Ингеборг Фляйшхауэр
• Жанр: История

---

Тем самым обращение Молотова к «плану Шуленбурга» ознамено­вало высшую точку усилий советской дипломатии, направленных на обеспечение безопасности своего государства в тогдашних чрезвычай­ных условиях надвигавшейся войны. Глава советского дипломатиче­ского ведомства продемонстрировал этим, как потом оценивала ситуацию немецкая сторона, «поразительную умеренность» (Шулен­бург) и не позволил увлечь себя на гибельный путь экспансии. Он дей­ствовал исключительно в долгосрочных интересах своего государства: заключение пакта при этих предпосылках и в конкретной ситуации принесло бы Сталину максимум желанной безопасности. Однако Гит­лер не готов был гарантировать ему этот максимум. Ему нужен был со­общник, и, чтобы заполучить такового, он на протяжении всего оставшегося до нападения периода времени бомбардировал Сталина глобальными территориальными предложениями, напыщенными де­кларациями Риббентропа и — когда эти усилия не достигли своей це­ли — личным льстивым телеграфным обращением к «господину Сталину».

Вопрос о том, в какой мере эти предложения впечатлили Сталина и оказали на него влияние, тоже остается предметом умозрительных спе­куляций. Документы и на сей счет не дают оснований для интерпрета­ций в позитивном смысле. А все то, что выдавалось за подтверждения (вроде, например, сообщений о речи, произнесенной Сталиным на за­седании Политбюро вечером 19 августа), на поверку оказалось фальси­фикациями[1321]. Все же применительно к периоду между 17 и 21 августа можно констатировать частичный отход от позиции 15 августа и усиле­ние формального интереса к германским предложениям, хотя в данном случае не было сделано никаких уступок по существу. Так, 17 августа Молотов заявил, что Советское правительство желало бы пойти на «за­ключение пакта о ненападении или подтверждение пакта о нейтрали­тете 1926 г.» после надлежащего переходного и подготовительного периода «с одновременным принятием специального протокола о заин­тересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики, с тем чтобы последний представлял органическую часть пакта». В этом протоколе среди прочего должно было найти свое отражение заявление германской стороны от 15 августа. Заявление Риббентропа от 15 августа содержало отказ Германии от применения силы в отношении СССР, признание «жизненного пространства» каж­дой из сторон и урегулирование территориальных вопросов — таких, как «Балтийское море, Прибалтика, Польша, Юго-Восток и т.д.». По­скольку Молотов в тот же день 15 августа в беседе с Шуленбургом про­явил большой интерес к двум пунктам из политического приложения к «плану Шуленбурга», предусматривавшим гарантирование независи­мости Прибалтийских государств и оказание влияния на Японию, мож­но исходить из того, что Сталина интересовали в первую очередь эти пункты («Балтийское море, Прибалтика») заявления Риббентропа. Но он проявил открытость и в отношении других вопросов — Молотов по­просил немецкую сторону представить соответствующие материалы и дать уточняющие разъяснения, охарактеризовав это как необходимое условие визита Риббентропа.

Сталин и Молотов осознавали тот факт, что, пойдя на подписание не подлежавшего обнародованию протокола в качестве приложения к договору, они тем самым отступали от ленинского принципа открыто­сти международно-правовых соглашений. Высказывание Молотова в беседе с Шуленбургом от 17 августа («Естественно, что вопросы, затро­нутые в германском заявлении от 15 августа, не могут войти в договор, они должны войти в протокол») предполагало длительную внутреннюю конфронтацию с этой проблемой и одновременно означало уступку не­мецкой стороне и, если угодно, духу «буржуазной» дипломатии. Это от­клонение от нормы и отразившееся в нем приспособление к правилам игры западных государств, предполагавшим возможность договорен­ностей, которые затрагивали бы интересы суверенных третьих госу­дарств, сегодня не без оснований ставятся им в упрек[1322]. Все же и здесь не следует упускать из виду исходившее от советской стороны и слу­жившее доказательством ее борьбы за легальность настояние на том, чтобы секретный «особый протокол» был упомянут по крайней мере в постскриптуме к подлежащему опубликованию тексту договора и оха­рактеризован как органическая составная часть договора, в которой были изложены определенные пункты внешней политики, представ­лявшие взаимный интерес. Проектируя включение этого постскрипту­ма в проект договора от 19 августа, Молотов вновь запросил немецкий проект протокола. Содержание протокола, как и отношение Советско­го правительства к заключаемым им договорам, он определил как «очень серьезное дело», заявив, что его правительство «выполняет обя­зательства, которые на себя принимает, и ожидает того же от своих пар­тнеров по договорам». Эти слова весьма недвусмысленно отразили озабоченность советской стороны в связи с несбалансированностью бу­дущего секретного дополнительного соглашения. Оговорка о включе­нии постскриптума в договор о ненападении, отражавшая советское стремление пройти свою половину пути навстречу партнеру, не отве­чала желаниям германской стороны и в ходе переговоров — возможно, под воздействием реального текста немецкого проекта протокола — отпала.

В своем проекте договора о ненападении советская сторона делала еще один шаг навстречу партнеру, формально отказавшись от условия «миролюбивого образа действий». Между тем было бы ошибкой пы­таться усматривать уже в самом отсутствии традиционной оговорки об условиях расторжения пакта свидетельство наличия у Сталина агрес­сивных намерений[1323]. Ибо если, с одной стороны, Сталин через Молото­ва изъявил недвусмысленное желание, чтобы германо-советский пакт о ненападении в текстуальном отношении соответствовал другим заклю­ченным СССР пактам о ненападении, содержавшим ограничительное условие относительно нейтралитета, то с другой — ему казалась оши­бочной оговорка о «миролюбивом образе действий» германского парт­нера, которую он, возможно, считал актом ненужного притворства. Редуцированная оговорка советского проекта тем не менее предусмат­ривала, что для того, чтобы обещание нейтралитета вступило в силу, Германия должна стать «объектом насилия или нападения со стороны третьей державы», то есть должна (сначала) подвергнуться нападению. Тем самым она влекла за собой свободу от союза в случае германского акта агрессии. Двойной союз, идею которого Советское правительство стало рьяно пропагандировать после согласия Сталина на приезд Риб­бентропа, должен был прочно закрепить эту свободу и вытекающее из нее усиление безопасности и высвободить СССР из удушающего объя­тия безальтернативного германо-советского союза.

О том, что побудило Сталина в конечном счете все-таки уступить настояниям Риббентропа и избрать этот путь опасной изоляции на сто­роне Германии, который впоследствии рано или поздно должен был обернуться для него ослаблением безопасности, пока еще нельзя судить с полной определенностью. Исследование причин его просчетов про­должается[1324]. Внешние побудительные мотивы для принятия такого ре­шения достаточно ясны. Окончательный отказ Польши, означавший отпадение третьего варианта, в качестве формальной причины, недо­статочно активная вовлеченность Франции и особенно Великобрита­нии (в том числе и в плане оказания влияния на Польшу и Румынию), предопределившая снижение эффективности первого варианта, в ка­честве материальной первоосновы и наряду с этим возрастание требо­ваний к военному планированию, связанному с первым крупным наступлением на Востоке, и как следствие потребность в импорте това­ров и технологии (в духе второго варианта), а также в ослаблении на­пряженности на западных границах — все это уже достаточно глубоко и всесторонне исследовано историками. Сверх того, к быстрому заклю­чению пакта его, видимо, подтолкнуло также желание не допустить германо-английского сближения («империалистическое окружение») и «второго Мюнхена»[1325]. Но именно этим он как раз и позволил втянуть себя в расчеты Гитлера.

На то, в какой мере Сталин при всей очевидности сужения возмож­ностей для принятия политических и военных решений отдавал себе отчет в этом скрытом факторе, присутствовавшем в планах Гитлера, проливают свет — несмотря на всю их политическую обусловленность и на большую временную дистанцию — воспоминания Хрущева о по­ведении советского руководителя после подписания пакта. Из мемуа­ров явствует, что вечером 24 августа 1939 г. Сталин «в очень хорошем настроении» принял своих военных и некоторых членов Политбюро, с тем чтобы проинформировать их относительно создавшейся ситуации. Присутствовавшие, как вспоминал Н.Хрущев, восприняли подписание пакта о ненападении с национал-социалистской Германией «как так­тический шаг... Чтоб у нас была какая-то... договоренность... хотя бы... о мирном сосуществовании с Гитлером. Сосуществование было бы воз­можно с немцами вообще, но с Гитлером это было невозможно... Гитлер не изменился, когда посылал в Москву Риббентропа... Нет, он остался Гитлером... завоевателем и покорителем... Где-то в душе мы тогда думали, если Гитлер пошел с нами, значит... мы настолько сильны, что Гитлер... не напал на нас, а пошел с нами на договоренность,.. Подобное толкование причин подписания этого договора нам очень льстило... Гитлер пошел на переговоры с нами, заключил с нами пакт — значит, мы нормальные люди... Но у правительства было на этот счет иное понимание... Мы хотели, чтобы не было войны. Конечно... Но наше правительство не питало никаких иллюзий. Когда договор был подпи­сан, Сталин сказал, что обманул их... А Гитлер считал, что, поскольку договор подписан, в результате теперь война начнется. По мнению Сталина, эта война на какое-то время обойдет нас стороной — начнется война между Германией, Францией и Англией, возможно, в нее будут втянуты также США. Мы будем иметь возможность в известной мере оставаться нейтральными... Здесь не было иллюзий. Здесь была дипло­матическая игра, и она в конце концов достигла своей цели и сбила с толку Сталина»[1326].