Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

• Название: Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
• Автор: Ингеборг Фляйшхауэр
• Жанр: История

---

Третья инструкция, данная Гитлером Риббентропу, касалась уточ­нения формулировок: своими выражениями Риббентроп должен был создать впечатление, будто бы никакого «решения фюрера напасть на Польшу тогда не существовало»[1155]. В ходе своих переговоров в Москве Риббентроп, как подтвердил после войны Гауе[1156], придерживался этого указания, тем самым добиваясь сознательного вуалирования истинных намерений Германии.

В первой половине следующего дня, вторника, 22 августа, Гитлер наделил Риббентропа «генеральными полномочиями вести от имени Германского рейха... переговоры о пакте о ненападении, а также... обо всех связанных с этим вопросах и подписать как пакт о ненападении, так и другие достигнутые в ходе переговоров договоренности — при не­обходимости с оговоркой, что этот договор и эти договоренности всту­пают в силу тотчас же после их подписания»[1157]. После совместного подписания документа о полномочиях Риббентроп отбыл в Москву.

В этот же день, 22 августа, в 12 часов Гитлер выступил в большом зале Бергхофа с почти двухчасовой речью перед германскими главно­командующими, которых он в спешном порядке вызвал в Берхтесгаден[1158]. Еще более непреклонной, чем в речи, произнесенной 13 августа, была теперь его воля рассеять их сомнения, подавить всякие угрызения совести, еще «гораздо более самонадеянными»[1159] — его слова. Послание Сталина придало ему уверенности. Сам факт наличия этого послания он использовал для нейтрализации любых возражений со стороны во­енных.

Отнюдь не случайно подчеркнул он в этой речи, что основание Ве­ликой Германии было «в военном плане... сомнительно» и достигнуто лишь «благодаря блефу политического руководства» — этими словами он точно охарактеризовал свой образ действий в тот момент. Ведь на­страивание военных на польскую кампанию осуществлялось при помо­щи не менее грандиозного политического блефа: Гитлер, с одной стороны, унижал своих противников, называя их «мелкими червями» и добавляя: «Я повидал их в Мюнхене», — ас другой — признавал, что всегда был убежден в том, что «Сталин никогда не пойдет на англий­ские предложения». В то время как его отправившийся в вояж предста­витель вез в своем портфеле «генеральные полномочия», необходимые для того, чтобы «купить» согласие Сталина, и его сатрапы еще по пути в Москву пребывали в страхе относительно того, как закончится эта «авантюра», этот «рискованный политический маневр»[1160], он пытался создать впечатление, что согласие русских на разгром Польши уже у него в кармане. Россия, подчеркнул он, «никогда не будет настолько безрассудной, чтобы воевать на стороне Франции и Англии»[1161]. Она «не заинтересована в сохранении Польши, и потом Сталин знает, что Польша со своим режимом обречена независимо от того, выйдут ли ее солдаты из войны победителями или побежденными. Решающим было отстранение Литвинова. Я проводил переориентацию в отношении России постепенно. В связи с подписанием торгового соглашения мы вступили в политический диалог. Было предложено заключить пакт о ненападении. Затем поступило универсальное предложение России [реальные события опрокинуты с ног на голову! - Авт. ]. Четыре дня на­зад я предпринял необычный шаг, приведший к тому, что Россия вчера ответила, что она готова пойти на заключение пакта. Установлен лич­ный контакт со Сталиным. Фон Риббентроп послезавтра подпишет до­говор. Теперь Польша находится в положении, в котором я хотел ее видеть».

За этим последовало практическое использование того, что вопре­ки всевозможному сопротивлению было наработано руководством от­дела экономической политики министерства иностранных дел за многие месяцы, — узурпация этих разработок, которые теперь союз с Россией сделал ему экономическим гарантом подчинения Западной Европы: «Нам нечего бояться блокады. Восток поставит нам зерно, скот, уголь, свинец, цинк. Большая цель требует больших усилий. Я бо­юсь только, что в самый последний момент какая-нибудь сволочь встрянет со своим посредничеством... Сегодняшнее объявление о пред­стоящем подписании пакта о ненападении с Россией произвело эффект разорвавшейся гранаты. Последствия непредсказуемы. И Сталин тоже сказал, что этот курс пойдет на пользу обеим странам. Воздействие на Польшу будет ошеломляющим».

Эти заявления Гитлера едва ли вызвали в среде генералитета ощу­щение «величайшей внезапности и полнейшей неожиданности»[1162] — сообщения о поездке Риббентропа и предстоящем подписании пакта начиная с полуночи передавались по германскому радио и были опуб­ликованы в утренних выпусках газет. Но эта речь наверняка породила определенную растерянность. Высказывания, которые Гитлеру дове­лось услышать во время последовавшего за встречей обеда, подтверди­ли, что в этом кругу ни политическая изоляция Польши, ни возмож­ность локализации войны против нее не рассматривались как данность.

Скептические прогнозы военных побудили Гитлера выступить сра­зу же после обеда со второй речью. Он начал ее с признания, что «при­менительно к Англии и Франции» можно было бы, конечно, поступить «и по-другому», хотя «с определенностью предсказать этого и нельзя». Во всяком случае, он в этой самой жесткой из всех произнесенных до войны речей[1163] рекомендовал: «Железная решимость в наших рядах. Ни перед чем не отступать. Каждый должен придерживаться взгляда, что мы с самого начала готовы бороться и против западных держав. Бо­роться не на жизнь, а на смерть... Преодоление прежних времен путем привыкания к самым тяжелым испытаниям... На первом плане уничто­жение Польши. Цель — устранение живой силы, а не достижение опре­деленного рубежа... Я обеспечу пропагандистский повод к развязыванию войны, неважно, в какой мере достоверный... Сострада­нию нет места в наших сердцах. Действовать беспощадно. 80 миллио­нов человек должны обрести свое право... Право принадлежит более сильному. Предельная твердость... Приказ о начале последует, вероят­но, в субботу утром»[1164].

Но и это беспрецедентное в военной истории Германии подстрека­тельство к кровопролитию не способно было заглушить беспокойство военных. Хотя Гитлеру, возможно, и удалось — как вспоминал впос­ледствии Белов — своей речью о «союзе с Россией заткнуть рты некото­рым скептикам»[1165], лица многих из них вроде, например, Шмундта выражали «озабоченность». Даже адъютант Гитлера «мог понять отча­яние Шмундта, ведь... мы оказались перед фактом, что Германия через несколько дней вступит в войну, которую Гитлер... хотел вести, не за­ручившись доверием генералов, и которую генералы считали несчасть­ем, ничего в то же время не предпринимая против Гитлера».

В эти послеобеденные часы 22 августа Риббентроп, сделав по пути в Москву остановку в Берлине, отдал в МИД последние распоряжения. Через статс-секретаря фон Вайцзеккера он с целью информации гер­манских миссий за рубежом (за исключением германского посольства в Токио) дал установочное разъяснение относительно германо-советского сближения[1166]. Эта инструкция оказалась на удивление близкой к ре­альности положения, что, возможно, объясняется возражениями Вайцзеккера против «оглупления» глав миссий. Так, в ней заключение пакта ставилось в непосредственную связь с обострением ситуации во­круг Польши и подчеркивалась германская «заинтересованность в не­допущении перехода Советского Союза на сторону Англии». Кроме того, признавался тактический характер этого сближения: «Надлежа­ло рассеять у Советского правительства чувство угрозы в случае герма­но-польского конфликта. Подходящим средством для этого была конкретизация переговоров относительно пакта о ненападении до те­перешней стадии. Тем самым одновременно была достигнута и пресле­довавшаяся нами с самого начала цель помешать ведшимся в Москве англо-французским переговорам о нашей изоляции... Международно-политическое воздействие этого договора станет очевидным уже в бли­жайшее время. Во всяком случае, уже сейчас заметно, что Польша пе­реживает тяжелый шок».

После этого Риббентроп вкратце проинформировал о новой ситуа­ции представителей обеих союзных стран. Беседа с итальянским поверенным в делах (посол Аттолико был отозван в Рим для консультаций)[1167] была малоинформативной — он уже накануне обе­скуражил министра иностранных дел Чиано сообщением о том, что за­планированная встреча на Бреннере не состоится, поскольку он «едет в Москву».

Труднее сложился его разговор с японским послом Осимой[1168]. «Со­общение о том, что Риббентроп вылетает в Москву для заключения пакта, было для него полной неожиданностью. Оно явилось для него тя­желым ударом... Его лицо окаменело и стало серым»[1169]. «Глубоко по­давленный»[1170], посол обратил внимание Риббентропа на то, что это означает конец его миссии. В качестве отговорки Риббентроп — после соответствующей справки присутствовавшего при разговоре статс-секретаря — привел тот аргумент, что Япония «почти полгода отмалчива­лась относительно намеченного тройственного пакта и теперь должна проявить понимание, видя, что Германия пытается защитить себя иным способом. И этот фарс продолжался...»[1171]. Полтора года спустя, в ходе подготовки операции «Барбаросса», планирование которой опять-таки было скрыто от японского союзника, Риббентроп исправился. Вой­на, сообщил он Осиме 23 февраля 1941 г., была тогда «неизбежной. Когда дело дошло до войны, фюрер решился пойти на соглашение с Рос­сией, необходимое для того, чтобы избежать войны на два фронта. Возможно, этот момент оказался тяжелым для Японии. Но соглашение отвечало и японским интересам, поскольку императорская Япония бы­ла заинтересована в скорейшей победе Германии, а соглашение с Рос­сией обеспечивало эту победу»[1172].