Ричард Дэвис - Настоящие солдаты удачи

• Название: Настоящие солдаты удачи
• Автор: Ричард Дэвис
• Жанр: Биографии и Мемуары

Первое издание: Richard Harding Davis. Real Soldiers of Fortune. New-York: Charles Scribner's sons, 1906.

Сборник биографических очерков американского журналиста и писателя Ричарда Хардинга Дэвиса (1864–1916). Героев этой книги объединяют общие черты — склонность к путешествиям и авантюрам. Наёмник, воевавший под восемнадцатью флагами. Писатель-неудачник, провозгласивший себя монархом Княжества Тринидад. Выпускник Американской военно-морской академии, отличившийся на китайской службе. Бывший журналист, узурпировавший власть в Никарагуа. Уроженец Дикого Запада, помогавший британцам колонизировать Южную Америку. Наконец, молодой офицер, ставший национальным героем после побега из бурского плена (это Уинстон Черчилль, единственный герой книги, который хорошо знаком русскому читателю). Сам автор, который в качестве корреспондента, в том числе военного, объездил весь земной шар, мог бы стать седьмым героем этой книги.

Текст перешёл в общественное достояние. Оригинал можно найти в «Проекте Гутенберг» и других сетевых библиотеках. Иллюстрации взяты из первого издания.

---

Кроме Уинстона Спенсера Черчилля[71] сегодня есть не очень много молодых людей — а он очень молодой человек, — которые часто встречали свою удачу, и никто, кроме него, так часто не склонял её в свою сторону. В тот момент ему было безразлично, была ли эта удача добром или злом, в конце она всегда становилась добром.

Юношей он уехал на Кубу и сражался с испанцами, когда другие субалтерн-офицеры играли в поло и посещали театр «Гейети». За такое нарушение дисциплины всякий другой офицер был бы предан военному трибуналу. Даже его друзья боялись, что такое безрассудство положит конец его армейской карьере. Вместо этого его выходка обсуждалась в Палате общин, и этот факт привёл к такой огласке, что «Дейли График» щедро заплатила ему за статью о Кубинской революции, а испанское правительство наградило его орденом «За военные заслуги».

В самом начале бурской войны он попал в плен. Это казалось огромной неудачей. Он надеялся в этой кампании выполнить свой долг, как и другие собратья-офицеры, и то, что он был вынужден без движения сидеть в Претории, казалось ужасным бедствием. Для других людей, которые долгие скучные месяцы томились бы в заключении, это так и осталось бы бедствием. Но через шесть недель плена Черчилль сбежал, после многих приключений вернулся в свои войска и обнаружил, что это бедствие сделало его героем.

Уинстон Черчилль в форме Четвёртого гусарского полка Её Величества, в возрасте двадцати двух лет, когда он сражался вместе с испанцами

Когда после сражения при Омдурмане[72] он в своей книге «Война на реке» напал на лорда Китченера[73], те, кто его недолюбливали, а таких было много, говорили: «Это конец Уинстона в армии. У него больше не будет возможности критиковать Китченера».

Но всего через два года такая возможность появилась, когда он, уже не субалтерн, а член Палаты общин, покровительствовал Китченеру, защищая его от нападок других.

Позднее, когда его споры с лидерами собственной партии закрыли для него консервативные дискуссионные клубы даже в своём избирательном округе, недоброжелатели снова говорили: «Это точно конец. Он насмехается над теми, кто занимает высокие посты. Он обидел своего кузена и покровителя герцога Мальборо[74]. Без друзей в политике, без влияния и денег семьи Мальборо он политический ноль». Это было восемнадцать месяцев назад. Сегодня, в возрасте тридцати двух лет он один из лидеров правящей партии, заместитель министра по делам колоний и самый популярный молодой политик из либеральной партии.

На последнем рождественском банкете сэр Эдуард Грей[75], новый министр иностранных дел, сказал о нём: «Мистер Уинстон Черчилль достиг успехов, по меньшей мере, в пяти различных сферах: как солдат, как военный корреспондент, как лектор, как писатель и — последнее, но не по значению — как политик. Я даже не упоминаю о том, что как политик он был успешен дважды, с обеими партиями. Его первый успех с правящей партией был действительно выдающимся. Надеюсь, что второй будет ещё более выдающимся и более продолжительным. Замечательно, что он сумел добиться всего этого до шестидесяти четырёх лет — возраста, после которого политики уже не считаются молодыми».

Уинстон Леонард Спенсер Черчилль родился тридцать два года назад, в ноябре 1874 года. По рождению он наполовину американец. Его отец — лорд Рэндольф Черчилль[76], мать — Дженни Джером из Нью-Йорка. Со стороны отца он был внуком седьмого герцога Мальборо[77], а со стороны матери — внуком Леонарда Джерома[78].

Тем, кто изучает наследственность, должно быть интересно выяснить, от каких из этих предков Черчилль получил те качества, которые в нём наиболее заметны и которые привели его к успеху.

Сложно переоценить то, чем он обязан своим отцу и матери, почти так же сложно, как переоценить то, чего он добился своими силами.

Он не был гениальным ребёнком, который родился у обычных родителей. Скорее, ему угрожала судьба навечно остаться сыном своего отца. И, конечно, был большой спрос с мальчика, который должен был превзойти своего отца, одного из самых видных, умных и эксцентричных государственных деятелей поздней викторианской эпохи, и свою мать, блестящую красавицу.

Американская жена не была просто украшением своего мужа. Всю его политическую карьеру она была его помощником, и как член Лиги подснежника[79], и как редактор «Англо-Саксон Ревью», и как глава госпиталя на корабле «Мэн» в жаркие дни в порту Дурбана, и везде она показывала острый ум и организаторские способности. Муж, а позднее и сын получали много голосов на выборах только благодаря этой очаровательной и остроумной американке.

В начале жизни, если только не называть началом его нынешнее состояние, на Черчилля влияли две вещи: огромное восхищение отцом, из-за которого он стремился следовать по его пути, и дружба с матерью, которая относилась к нему не как мать, а, скорее, как сестра и товарищ.

Черчилль так рано развился, что я не могу припомнить того времени, когда он был достаточно юн, чтобы быть сыном леди Рэндольф. И, конечно, я не могу припомнить того времени, когда она была достаточно стара, чтобы быть его матерью.

Когда я впервые увидел его, он уже окончил школу Хэрроу и Сандхёрст[80] и служил вторым лейтенантом в Четвёртом гусарском полку. Тогда он выглядел моложе своих лет.

Он был невысоким, худощавым, хрупким юношей, хотя, на самом деле, он был очень силён. У него были голубые глаза, веснушки и почти рыжие волосы, которые сейчас утратили свою жёсткость. Когда он говорил, слышалась шепелявость, которая тоже исчезла и которая теперь кажется намеренной.

Он говорил нервно, нетерпеливо, отрывисто. Он сильно жестикулировал, и некоторые жесты напоминали его отца, о котором он постоянно говорил. Этим он отличался от большинства английских юношей, которые не любят вспоминать о выдающихся родителях.

Он копировал отца даже в привычках. Когда он стоял, то сжимал талию, закладывая руки за пальто сзади; когда сидел, то клал руки на подлокотники кресла и нервно сжимал и разжимал кулаки — это привычки, характерные для обоих.

У него была тогда обескураживающая манера задавать вопросы. Она обескураживала иногда потому, что вопросы были очень умные, а иногда потому, что они обличали его великое невежество.

Хотя ему было только двадцать пять лет, к тому времени этот юноша дважды обсуждался в Палате общин.

Это само по себе делало его заметным. Когда из четырёхсот миллионов подданных Великобритании, которые живут и умирают, не замеченные Палатой общин, вас замечают дважды, а вам ещё не исполнилось и двадцати пяти, кажется, что вас ожидает мрачное будущее.

Первый раз Черчилль побеспокоил высокое собрание, которое он скоро возглавит, когда «подшутил» над коллегой-субалтерном по имени Брюс и разрезал на куски его седло и снаряжение. Второй раз, когда сбежал на Кубу, чтобы воевать вместе с испанцами.

После этой кампании в первую ночь по прибытии в Лондон, он произнёс свою первую речь. Он сделал это в месте не столь почтенном, как Палата общин, но везде в Великобритании и колониях про эту речь узнали и поддержали её. Это случилось в мюзик-холле «Эмпайр».

В то время миссис Ормистон Чант[81] выступала против присутствия в мюзик-холле девушек определённого типа и пыталась отобрать лицензию у мюзик-холла, если они не прекратят посещать фойе. В качестве компромисса руководство прекратило продажу алкоголя, и когда ночью Черчилль пришёл в мюзик-холл, то увидел, что бар забаррикадирован деревянными балками и полотняными занавесками. Мучимый тропической жаждой после Кубы, Черчилль попросил выпить, но ему отказали и объяснили, какой яростный крестовый поход начался в его отсутствие. Кто-нибудь другой не стал бы больше задавать вопросов и купил бы выпивку где-нибудь в другом месте. Но только не Черчилль. Его действия интересны потому, что очень характерны для него. Сейчас бы он так не поступил, тогда же ему был только двадцать один год.

Он взобрался на покрытую бархатом верхушку ограды, которая разделяла зрительный зал от фойе, и произнёс речь. Это было оправдание своих «сестёр, дам из мюзик-холла».

«Где англичанин в Лондоне всегда найдёт радушный приём? — спросил он у самих дам и у их сопровождающих, которые столпились внизу. — Куда он пойдёт в первую очередь, когда вернётся на родину, израненный в битвах или уставший после путешествия? Кто всегда встретит его здесь с улыбкой и выпьет вместе с ним? Кто всегда будет искренен с ним и верен ему? Дамы из мюзик-холла».

Смех и аплодисменты, слёзы самих дам, естественно, прервали его выступление, и люди в зрительном зале поднялись со своих мест.

Они увидели невысокого рыжего юношу в вечернем костюме, балансирующего на балке, и большую толпу вокруг него, хлопающую, кричащую и призывающую: «Продолжай!»