Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы

• Название: Антология современной уральской прозы
• Автор: Владимир Соколовский
• Издательство: Фонд «Галерея», Издательство «Автограф»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-87772-044-3

---

ПРИНЦЕССЫ НЕ КАКАЮТ.

Дубичев причесывается перед зеркалом (фотографироваться для сотого №). Я говорю:

— Подвинься, дай мне себя причесать... Я тоже теперь расчёску ношу!

Дубичев: — ЧЕСАТЬ-то у тебя, может, и есть чего, а вот РАСЧЁСЫВАТЬ нечего!

Г. В.: — Уже лысеешь, а всё — ХУДОЖНИК!..

Инна рассказывает: покупаю я в киоске жевачку про любовь, а рядом 2 мальчика лет по 8 покупают жевачки с голыми тетками. Один из них разворачивает, рассматривает вкладыш и говорит:

— Фу-у, у меня такая тёлка уже была!..

Инна всё скучает по подруге Лейкиной, вдвоем с которой 4 года учебы в училище жила у своей бабушки и даже спала все 4 года в одной постели.

— В 60 лет, — говорю я, — ты, наконец, отбросишь все провинциальные предрассудки, поймешь, что ты — ЛЕСБИЯНКА и всю жизнь любила одну только Лейкину свою.

— Ты не представляешь, как мы жили. — Говорит. — Обе на кухне что-то вместе готовили, и никто нам больше не нужен был. Иногда для разнообразия можно было себе мужиков завести. С ней и поговорить можно было обо всём.

— А со мной что ли, — говорю, — ты не обо всём поговорить можешь?

— И с тобой можно. Но ты потом можешь надо мной подшутить в своём амплуа. Той защищённости, какая была с ней, нет.

Иннина мама приехала из Каменск-Уральского, прочитала московский журнал «Матадор», где Курицын работает, и говорит дочери:

— Инна, иди-ка сюда, разговор есть!

— Инна, — говорит, уединившись с ней, — ты — ЛЕСБИЯНКА?

— Мама, — говорит Инна, — по всем формальным признакам — да, а по правде — нет.

Антонов А. Г. рассказывает, что В. И. Реутов с возрастом стал прислушиваться к своим болячкам, заниматься ЙОГОЙ, бегать по утрам и посещать бассейн. В бассейне с ним случился такой казус: в раздевалке ему пришлось снять очки. И вот выходит он без очков в бассейный зал и ничего почти не видит без очков-то. Вот незадача! Тут его останавливают: оказывается, он ещё и плавки позабыл одеть.

1 марта с крыши дома мне на нос капля упала.

Спрашиваю Арсения:

— Что ты собираешься подарить Наиле на 8 МАРТА?

— Ты знаешь, — отвечает он, — я не отношу себя к числу людей, отмечающих такие БАНАЛЬНЫЕ ПРАЗДНИКИ!..

И пока я глотаю ртом воздух, силясь понять, хотел ли он тем самым меня обидеть, он добавляет:

— ... и вообще это ведь одно из проявлений СЕКСУАЛЬНОГО РАСИЗМА.

Сергеева В. Г. рассказывает про очередной телефонный звонок в приёмную депутата Госдумы:

— Мне нужна помощь, я инвалид без ног, — и т. д. А какая помощь нужна, инвалид без ног не говорит, подавай ему непременно самого депутата. В конце выясняется, что ему нужно пустые бутылки сдать.

В очередной раз Инна уезжает от меня на учёбу;

— Стою в тамбуре электрички, — говорит она мне потом по телефону, — плачу и чуть ли не на грани истерики. И спасло меня только вот что. Помнишь, там стояли двое военных, семечки жевали. Человеки с ружьем. И один из них растроганно посмотрел на меня, отсыпает мне горсть семечек и говорит так просто и непосредственно: «Единственное, чем могу помочь в этой ситуации.»

На самом деле закончится всё тем, что она бросит этот свой Челябинск, а потом опять непонятно что будет. Вот увидите.

Через неделю.

НА САМОМ ДЕЛЕ бросить учёбу я ей не дам.

(За полгода ещё придуманное окончание записок).

При расставании я сказал ей:

— Я тебя люблю. Возвращайся скорее!..

Надеюсь, это вышло не очень сентиментально.

СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ

Придумал я это заранее.

На самом деле всё вышло совсем по-другому.

Я сказал ей (на ушко):

— Ты мне глубоко симпатична.

И мы навсегда расстались. До послезавтра.

1994—97

КАСИМОВ Евгений Петрович

1954

Старуха

Старуха каждый день собирает чемоданы. Она встаёт часов в десять, когда все уже давно на работе, и начинает собирать вещи в тяжёлые фибровые чемоданы.

— Охо-хо, — бормочет старуха, — без четверти девять уже.

Приглаживая космы жёлтыми ладошками, она идет на кухню пить чай. Пусть заварка скверная и хлеб чёрствый — чай она пьёт долго, со вкусом. Она макает корочки в бледно-лимонный кипяток, аккуратно ест, беспрестанно смахивая со стола крошки себе в ладонь. Потом она моет посуду. Посуды много — осталось после вчерашнего дня. Старуха моет плохо, оставляя жирные пятна на тарелках. Её опять за это будут бранить, но она об этом пока не знает. Ну вот, слава Богу, посуда вымыта — старуха идёт в большую комнату.

— Охо-хо, — шепчет она, — без четверти девять уже...

Большие настенные часы в деревянном корпусе встали пять лет назад, но старуха этого не заметила.

Старуха медленно и старательно одевается. Старательность вообще в её привычке: если начнет, например, пол мести, то своими жёсткими пальцами из ковра каждую соринку вытащит. Она напяливает одну кофту, другую, одёргивает их, одёргивает. Кофты буро-зелёного цвета, локти продраны. Старуха надевает тяжёлое зимнее пальто, валенки, повязывает на голову обрёмканный кашемированный платок и, забыв про чемоданы, выходит из квартиры. Она уже дошла до лифта, но забыла, зачем вышла, — тогда она возвращается, но — беда! беда! — забыла номер квартиры. Тогда она пробует наугад.

Звонок не работает.

В другой квартире никого нет.

Из третьей высунулась лохматая голова и заматерилась. Старуха пугается и семенит прочь. Она спускается этажом ниже и тычет корявым пальцем в звонки, и снова пугается, и скользит бесполой тенью дальше, и, совсем обессилев от непонятного страха, садится на бетонные ступеньки и пригорюнивается. Так она сидит — может, час, может, два, — потихоньку дремлет, иногда вздрагивая от стукотни дверей, от лязга лифта, от протяжных порывов ветра за ровно сияющим окном лестничной площадки. Тут её находят сын и сноха, пришедшие на обед.

— Что? Опять?

Её ведут домой, раздевают и кормят обедом.

— Ты ела? — спрашивают её.

— Ничегошеньки я не ела и не пила.

Ест она долго, тщательно пережёвывая. Съев тарелку борща, она вынимает вставную челюсть и украдкой обсасывает её.

— У-у! Противная! — говорит сноха.

Старуха, тонко постанывая от удовольствия и ничего не слыша, идёт в большую комнату и там садится в кресло с высокой спинкой. Так она сидит, дремлет, пока не наступят сумерки.

Короток зимний день. Старуха медленно встаёт, покряхтывает, зевает, подходит к окну, откидывает тюль, долго смотрит на улицу, где закипает легкая метель. Потом идёт к часам.

— Без четверти девять, — говорит старуха с удовлетворением. — Нет, у нас так темно не бывает.

Старуха идёт на кухню пить чай.

Старуха тоскует по сладкому. Она берёт сахарницу и сыплет через край сахар в рот. Крутит губами, чмокает.

Что-то скрипнуло в глубине квартиры, и на старуху нападает страх. Она осторожно ходит по комнатам, пугливо ёжится, заглядывает в ванную, в уборную, опять в ванную, в спальню, во все кладовки, во все закоулки. Поняла, что одна, успокаивается, но какая-то тёмная сила толкает её — ей страшно! Она опять ходит и ходит по квартире. Двери поскрипывают, постукивают.

Приходит с работы её сын. Это её младший сын.

— Федя! — ласково встречает его старуха.

— Совсем сдурела, старая, — ворчит сын. Его зовут Александр. А Фёдор — это брат старухи. Он иногда заходит попроведать сестру. Все остальные братья и сестры давно умерли, но старуха забыла это и часто говорит о них как о живых.

— Сколько, сколько время? — спрашивает она, волнуясь.

— Ах, поезд уйдёт, — бормочет она.

— Какой поезд? — кричит сын. — Куда? Куда?

— Домой, домой, — говорит старуха в беспамятстве.

Приходит с работы жена Александра.

Ей в свое время досталось от старухи. Когда-то старуха была властной и вредной, сноху свою прижимала к ногтю, а та была сиротой, воспитывалась в детском доме — тихоня тихоней. Но уж сейчас-то она старухе спуску не давала — придиралась к ней, потихоньку куражилась.

Старуха стоит у окна.

— Нет, у нас так темно не бывает, — говорит она.

— Где это «у нас»? — иронично спрашивает сноха.

— У нас, в Свердловске.

— А сейчас-то ты где? — ещё ироничнее спрашивает сноха.

— В гостях, у брата. У брата... Иоиля.

— Дура ты, дура старая! Иоиль помер давно! — сноха ну просто покатывается со смеху.

— Нет, не помер, — неожиданно твёрдо говорит старуха. Она гордо выпрямляется, и в глазах её мелькает что-то осмысленное. Но через секунду она уже смешалась, забыла, о чём речь, — и вдруг лезет целовать сноху. Дескать, голубушка... Это у старухи бывает.