Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы

• Название: Антология современной уральской прозы
• Автор: Владимир Соколовский
• Издательство: Фонд «Галерея», Издательство «Автограф»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-87772-044-3

---

Вы помните, я писал про девушку, которая работает в столовой, её зовут Валя? Представьте же себе, что Ваш покорный слуга сделал попытку познакомиться с нею. Райсобес ведь находится напротив столовой, об этом тоже было писано, и из окон нашего с Олимпиадой Васильевной кабинета отлично виден весь пребывающий там народ. Так вот, на днях я под конец рабочего дня выглядел момент, когда посетителей в столовой почти не было, и, собравшись с духом, отправился туда. Подойдя к раздаче, я со всей серьёзностью сказал Вале следующее:

— Не соблаговолите ли Вы, любезная Валентина, разделить мой досуг сегодня на танцах?

Она долго смеялась (хотя ничего смешного я в своих словах не предполагал) и ответила, что, во-первых, я какой-то чудной, во-вторых, в четверг танцев нет, а в третьих, с какой это стати она будет делить досуги с клиентами — ведь клиентов много, а она одна. Тут я пытался доказать, что я только отчасти клиент, а вообще-то молодой специалист и имею финансовое образование, но она в ответ посоветовала лучше как следует поесть, если уж сюда зашёл. Я не стал спорить, взял полпорции щей обыкновенных и две котлетки с гарниром и соусом пикантным и с расстройства скушал эту пищу, но без всякого аппетита. Это моё расстройство не прошло мимо глаз Олимпиады Васильевны. Она начала меня расспрашивать. Я сначала не хотел говорить и молчал, но потом всё рассказал. Олимпиада Васильевна проявила глубокое сочувствие и дала такой совет: «Ты пошустрее, пошустрее — чего там, дело холостое!» Но этим её советом мне вряд ли предстоит воспользоваться, потому что шустрее, чем в этот раз, не могу себя представить. Со своими грустными мыслями я пошёл домой, долго сидел на крылечке и не шёл в избу, даже когда хозяин позвал есть суп: во-первых, потому что был сыт, а во-вторых, очень переживал из-за своей несуразности. Старик вышел, покачал головой:

— Заболел, ли чо?

Я не ответил. Тогда он сел рядом, запалил цигарку и спросил:

— Душа болит, ага? Меня тоже этта как пальнуло в бок — свету не взвидел, пра! В огород выбрался, глядь — а это ребятишки взлезли на забор всем гамузом — ну, он на них возьми да и повались. Барахтаются, орут, сопливые, смех и грех с ними. Так чего загрустил, Генушко, ай влюбился? — он развеселился, закашлял и ткнул меня локтем в бок. — Хорошо, если так. У нас девки гладкие, баские, нравность понимают. А могутные — о-о! — Старик зачмокал.

— Никакая она не могутная, — обиделся я.

Хозяин поглядел на меня со значением, приосанился:

— По работе сошлись, али как?

— Не по работе. Там всё больше старушки.

— Это верно, — сказал Дементьич. — Дочь-та хоть чья?

— Вот уж не знаю. Всё равно не любит.

— Как так — не любит?! Ишь ты, нравность-то свою распустила! Генку моего не любит! Ах, коза! Ну, небось! Да разве ж мы с тобой недостойные какие? Техникум закончили, простое ли дело! Поди ж ты, какая задача. Ты не переживай, — он хлопнул меня по плечу. — Мы её вырешим, не то ещё вырешивали.

— Чего вы вырешивали? — вдруг разозлился я. — Это вам не забор чинить да за крысами гоняться. Это чувство. Неуправляемая, как говорится, стихия.

— Оно так. — Старик не обиделся. — А только, скажу я тебе, есть способность направление человеческому естеству определить.

— Ну, вы начали опять! Способность, естество — надоело, ей-богу!

— Надоело — не слушай, хоть уши зажми.

Он придвинулся ко мне ближе и зашептал:

— Всенепременно надо нам к Григорию Мохову идти. Бо-ольшая польза может быть. Полюбит, куда ей деваться!

Из-за того, что тяжело было на душе, я плохо воспринимал слова старика, — поднялся, ушёл в избу и лёг на кровать. Он больше не беспокоил меня, однако на следующий вечер, когда я, вернувшись с работы, ел суп (в тот день я не ходил обедать в столовую, чтобы не видеть Валю), он спросил:

— К Григорью-то пойдёшь? А то ведь я один, смотри!

— Как хотите, — сказал я. — А что за Григорий такой?

— Как тебе сказать-то, — Дементьич почесал за ухом. — Он мужик вообще нашенский, у него и избушка худенькая недалеко от моей стояла, да теперь уж развалилась вся — он в ней давным-давно не живёт. Всё по лесу скитается. Грибы, травки промышляет, зимой зверьё бьёт, шкуры сдаёт, у него там и зимовьишко стоит.

— Лесник, что ли?

— Вот уж нет. Никакой зарплаты ему не плотят. Просто судьба такая. — Старик с сожалением покачал головой. — Ты, однако, не сумневайся, сделает всё в лучшем виде, в самый раз. Приготовит это тебе узварчик — все девки посохнут, право слово.

— А это не вредно? — спросил я. — Для неё, имею в виду. Это один вопрос. Второй: он что, этот Мохов, по колдовскому делу у вас состоит, как и некоторые другие? И ещё: как я её этим узварчиком поить буду?

— Напо-оим! — прогудел хозяин. — У меня знакомых старух по городу — тьма! Как-нибудь приспособят. А и всего-то стакан чайку выпить надо — вот в нём-то и вся присуха. Ну, насчет колдовства — тут дело тонкое. Я так смекаю, что и Гришка-то в него не верит. А о чём прочем сам у него спросишь, я больно знаю!

С небольшим пол-литровым бидончиком мы под вечер выбрались из дома и, пройдя картофельные делянки, углубились в лес.

Вы уж не осудите меня, Олег Платонович, за это путешествие; да Вы и не осудите, я знаю, ибо сами человек решительный и любознательный. Меня же несчастье в личной жизни настолько сбило с толку, что я отважился на этот отчаянный шаг.

Затрудняюсь даже сказать, сколько мы шли, — во всяком случае, чуть начало смеркаться, когда показался впереди небольшой, разложенный посреди поляны костерок. Возле него на чурбачке сидел человек, примерно ровесник Дементьичу. Личико у него было маленькое, сморщенное, носик приплюснутый, на макушке лысинка, поверх простой серой рубахи накинута была брезентовая куртка, какую носят сварщики и нефтяники. Заметив нас, старичок насторожился, встал, но когда Дементьич крикнул: «Здорово, Григорий!» — он успокоился и бочком, бочком, протягивая руку для приветствия, стал приближаться к нам.

— Его-ор! — тонко запел он. — Ну, лешак! Вот уж не чаял. Давненько ты здесь не бывал, давненько! И дорогу не забыл, поди ж ты! Здорово, здорово!

Мне он осторожно пожал руку, долго вглядывался; наконец сказал с сожалением:

— Нет, не узнаю! Глаза подслепые, память худая стала. Чей, Дементьич, мальчонка?

— А не здешний. — Хозяин присел на корточки, закурил. — Квантерант мой. В собесе работает — во, видал?

— О-о! — Мохов снял с себя куртку, положил на бревно и вежливо сказал:

— Присаживайтесь.

Сам сел рядом и начал свёртывать цигарку. Густой махорочный дым, смешанный с дымом костра, окутал мою голову. Тишина стояла над лесом; пыхал костер, трещали в нём угли, но над всем тем, что находилось вне этой поляны, тишь была прямо-таки мёртвая.

Я поднялся и пошёл к темнеющим в быстрых сумерках деревьям.

— Далеко не ходи! — послышался сзади голос Григория.

— Стреканёт какая-нибудь гада.

Старики о чём-то тихо разговаривали. Я смотрел на них и думал:«Почему эти люди, по идее уже переставшие двигаться по своему земному пути, у которых и дел-то на нём: цигарку выкурить, суп сварить, покалякать между собой о всяких глупостях вроде погоды, кажутся мне иногда более значительными, нежели я сам?» И это несмотря на разницу в кругозоре, образовании. Я раньше много сталкивался с пожилыми людьми, но чрезвычайно трудно обычно находил с ними общий язык из-за переполняющей их страсти к поучениям. А Дементьича я полюбил. Он ничему не учит, но пребывание рядом с ним оказалось очень полезным именно в жизненном смысле.

— Гено! Генко-о! — донеслось от костра. Я подошёл.

Дементьич сидел один, вид имея весьма благостный и таинственный.

— Сядь, посиди. Гришка в лес убежал, за травой — он её в любой темноте чувствует. Подождём его, посидим, потолкуем. Хорошо в лесу ночью! Меня от его огромности всегда в сон клонит, а уснуть боюсь — унесёт куда-нибудь, в неведомы края.

— В какие ещё края?

— Да это так. Мы, когда ребятишками были, пойдём, бывало, в лес и каждый пень крестим. Только уж потом на него садимся. Потому считалось — не наше это, не людское, а лесное — свои, значит, владельцы имеются: то ли леший, то ли Баба Яга, то ли чёрт их знает. Сядешь без креста — унесут, и не опомнишься. Сказки, конечно... — Он завозился, вздыхая.

— Григорий-то ваш за травкой, говорите, пошёл? — спросил я. — Как бы отравы не принёс, потому что какую траву в такой темноте увидишь? И потом, чтобы травы знать, надо иметь специальное фармацевтическое образование. Знахарство есть предрассудок. А кто же он такой, ваш Григорий, как не знахарь?

— Ты-то чего судишь? — забурчал вдруг Дементьич. — Ишь, моду взял — старых людей судить. От горшка два вершка, а туды же.

— Что, неправда, что ли?

— Конечно, неправда.