Михаил Лямин - Четыре года в шинелях

• Название: Четыре года в шинелях
• Автор: Михаил Лямин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Таким выдалось в дивизии шестнадцатое января сорок третьего года. Годовщина с начала боев под Сычевкой. Два января были совсем не похожи друг на друга.

- Вот и все, - глубоко вздохнул комдив, еще раз обведя взором окружающее.

- Да, - кивнул Букштынович. - Вот и кончились бои за Великие Луки.

- Теперь дальше, на запад.

- На Кенигсберг, Варшаву, Берлин...

В это время во дворе крепости загромыхали походные кухни. Замелькали белые халаты наших медиков, вызванных к раненым немцам. Тут и там стоял громкий и сочный солдатский говор, который постепенно стал отвлекать от раздумий и командира дивизии. Он смотрел по сторонам, на радостную суетню своих солдат, примечал их обгорелые шинели и полушубки, серые валенки, ставшие давно черными, слушал звон котелков, шутки и прибаутки и вдруг рассмеялся, поворачиваясь к своему заместителю.

- А что, Михаил Фомич, не хватить ли и нам солдатской каши?

- После работы можно, со вчерашнего дня ни росинки во рту, - в тон комдиву ответил Букштынович.

- Пошли, попросим.

В этот миг над крепостной колокольней взвился еще один яркий красный флаг и так затрепетал на холодном ветру полотнищем, что стало слышно на земле.

- Ура-а! - загремело кругом.

Комдив посмотрел на своих солдат, понял их состояние и вместе со всеми гаркнул простуженным басом:

- Ура! Ура победителям!

И от этого ему стало хорошо-хорошо, как не было ни разу за время войны, а может быть, и за всю жизнь.

Ворота в Белоруссию

Под Новооокольниками

Благодарность народа

Сразу же после падения Великолукской крепости войска третьей ударной армии, в которую входила наша дивизия, широким фронтом повернули свои штыки к Новосокольникам. Так называемая репетиция перед завтрашним штурмом Кенигсберга, Варшавы и Берлина была завершена. Кончились наши бои на два фронта, кончились возможности каких-либо авантюр противника, кончилась карьера бесноватого фон Засса и надежды на него гитлеровских фельдмаршалов. Мы выдвигались на самую западную точку советско-германского фронта, на острие великой битвы, отсюда прямо нацеленное на Прибалтику.

Все это возвеличивало престиж нашей ударной армии, несмотря ни на что, с честью выполнившей свою историческую миссию. Это же поднимало и гордость наших воинов, которая была дороже наград.

Около четырех тысяч солдат и офицеров нашей дивизии за великолукскую операцию были удостоены орденов и медалей. Были установлены праздники двух полков. Тринадцатое декабря, начало штурма Великих Лук и освобождение западной части города, по праву отдавалось 1190 стрелковому полку, а шестнадцатое января, день падения крепости, - 1188 полку. В конце января весь личный состав дивизии получил благодарность Верховного Главнокомандующего. Значит, не забыл нас представитель Ставки и, хоть посердился за слишком долгие бои у крепости, все-таки сохранил о нашей дивизии добрые воспоминания.

Во всех подразделениях дивизии состоялись митинги. Разумеется, митинги своеобразные, ибо полки и батальоны находились в активной обороне, противник все еще продолжал огрызаться. Оборона проходила по высоткам, холмам, стыкам дорог - по абсолютно открытой местности. Бойцы жили в отбитых у врага блиндажах и землянках. И все-таки митинги с оружейными салютами были проведены и оставили у солдат неизгладимое впечатление.

И мы не хуже других. И мы заслужили благодарность народа, спасибо от Родины. Сознание этого рождало новые силы, заставляло лучше выполнять сегодняшние обязанности. В совокупности с тем настроением, какое царило тогда во всей советской армии, обстановка в нашей дивизии создавала огромную потенциальную силу для новых битв и походов.

В начале февраля была достигнута полная победа над окруженными под Сталинградом немецкими войсками. Одна цифра потерь живой силы противника вызывала изумление - четверть миллиона солдат. Это был решающий поворот в военных действиях на советско-германском фронте в пользу Красной Армии. Свою лепту в достижение этого поворота внесла и наша дивизия, участвуя в уничтожении одиннадцатитысячного гарнизона Великих Лук.

Победа в нижневолжских и донских степях, так же как победа на нашем участке фронта, была демонстрацией несокрушимой силы советского строя. Вся страна с еще большим энтузиазмом поднялась на помощь фронту. Именно в те дни по замечательной инициативе саратовского колхозника Ферапонта Головатого народ начал добровольный сбор средств на новые самолеты и танки. В это патриотическое движение включилась и моя родная Удмуртия.

Как бы в подтверждение нерушимой связи тыла и фронта в нашу дивизию прибыла делегация Монгольской республики. Народы Востока с надеждой смотрели на Красную Армию, готовые при первой возможности начать войну со своими поработителями.

Монголы привезли много подарков, сувениров и орденов своей республики. Одним из таких орденов был награжден за умелое командование штурмовой группой артиллеристов капитан Иван Коровин. Ему вручал орден член правительства Монгольской республики.

- После войны приезжай к нам, батыр, - приглашали гости русского парня.

- А невесту подберете? - шутил заводской-тульской.

- Сам подберешь, любая красавица пойдет за тебя.

- А если я верхом на лошади не умею?

- Научишься. Фашистов бить научился, а верхом - пустяк.

- Тогда, пожалуй, ждите после Берлина, раз такая история закрутилась.

Хорошо на душе победителей. Как долго мы ждали этого часа услады, сколько претерпели из-за него. Не все дождались желанного. Тем дороже награда для живых. Я в эти дни небольшого затишья, как всегда, навещал своих земляков. Сколько их осталось в живых, сколько сложило головы. Редеют ряды удмуртских воинов. Зато каждый оставшийся в живых воюет за двоих и троих. Рост людей во всех отношениях поразительный.

Я думаю о Григории Андреевиче Поздееве, юноше-сироте из нашего Ваёбыжа, поднятом Советской властью на высокую кафедру науки. Каким скромным и неловким выглядел он вначале, как терялся порой в калининских лесах - и каким стал сейчас. Нет, он не огрубел, совсем наоборот, кажется, даже нашел себе симпатию среди медицинских сестер. А главное, он стал закаленным и умным солдатом, которому не страшна никакая внезапность. Сколько встречал он их в боях за Великие Луки, когда требовалась моментальная сообразительность. И она к нему приходила" пушки его дивизиона били без промаха, его бойцы не отступали ни на шаг.

А Степан Алексеевич Некрасов, бескорыстный и прямолинейный коммунист. Какую большую работу провел он над собой, чтобы из обиженного, несколько озлобленного в начале войны вырасти в обаятельного, открытого для всех, сердечнейшего из сердечных вожака солдат. Теперь он был уже парторгом артиллерийского полка, пожалуй, одним из немногих офицеров, не имеющих ординарца. Он сам с котелком ходил на кухню за обедом, сам прибирал свою маленькую земляночку, в своем роде партийный комитет полка, сам чистил себе сапоги и пришивал подворотнички к гимнастерке. И когда кто-либо из солдат предлагал свои услуги капитану, он отвечал так:

- Помощь солдата командиру в бою - одно дело, мыть грязные сапоги офицера в обороне - другое. Не учитесь пресмыкательству.

Если бы эти слова услышали на офицерском собрании, капитану, нужно полагать, не поздоровилось бы. Но он говорил так с солдатами и не боялся стать разлагателем воинской дисциплины.

А каким бойким стал Миша Ипатов. В лесах Удмуртии выглядел тюлень тюленем. А теперь, смотри-ка. Шапка набекрень. Выбрит, подстрижен. Курит трофейные сигареты.

- Вот ты какой стал екуня-ваня, - говорю в шутку. А Миша-связист непринужденно мне в ответ:

- Хотите, шпротами угощу.

- Да откуда у тебя шпроты? - удивляюсь я.

- Из Голландии, - косит глаз Миша.

- Значит, склад в Луках почистил?

- Не склад, а блиндаж.

- Ай-ай-яй, Михаил Иванович.

- Все так делали.

Я знаю, что делали так не все. Да и не было у всех такой возможности. Это связисты гуляли с катушками по всему городу. Вот у них и остались трофейные шпроты и сигареты. Можно ли осуждать за это солдата? Мне в Мише Ипатове дорого другое, этакое житейское повзросление. Я не говорю пока политическое. Наверное, Миша намного изменился и в этом направлении. Но главное - как он жадно стал смотреть на мир и все по-своему осмысливать и оценивать. Я также знаю, что это влияние на него русского друга Алексея Голубкова. Спрашиваю Мишу о друге. Лицо его заливается краской, глаза теплеют, весь он загорается и говорит с восторгом:

- Хороший у меня друг, очень хороший. На днях в партию вступил.

- А шпроты не помешали? - подковыриваю я.

- Шпроты - пустяк. Шухер-мухер, как говорит Алеша.

- Сколько убил под Луками?

- Не считал. Мы с Алешей.

- И не ранило вас?

- С Алешей не ранит.

- Заговор, значит, он знает против смерти.

- Он храбрый, смерти не боится. У него дочка на Волге. Для нее, говорит, сохраню жизнь до Берлина.