Михаил Лямин - Четыре года в шинелях

• Название: Четыре года в шинелях
• Автор: Михаил Лямин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Товарищ майор, отойдите...

- Григорий Андреевич, просим вас... А он свое:

- Давайте быстрее, товарищи. Еще немного, еще триста шагов.

Отчего он упал, как подкошенный, сразу никто не понял. Упал, ударившись затылком о лафет. Потом скатился на землю, не проронив ни слова.

Первым склонился над командиром разведчик Семакин. Он всмотрелся в лицо и увидел на лбу маленькую кровяную точечку.

- Снайпер! - крикнул он обступившим солдатам. - Пушку вправо, по крыше хутора.

Все расступились немедленно. Отбежал от мертвого майора и разведчик Семакин. Поздеев остался лежать на снегу один. И опять пошла работать пушка. С яростью, остервенением, с плачущими сильными солдатами.

- Огонь по фашистским убийцам!

- Смерть душегубам!

- За майора Поздеева!

А за пушкой, не в силах совладать с приливом бьющей через край ненависти, пошли артиллеристы на штурм Пампалей вместе с пехотинцами. Как бывало под Сычевкой. в Великих Луках, под Невелем, Клайпедой. И долго стояло в морозном воздухе грозное и мстительное:

- За майора Поздеева!

- Ты будешь жить, майор!

Долгожданная победа. Мое повествование подходит к концу. Много грустных историй пришлось рассказать. Чем можно было успокоиться тогда?

Конечно, все мы знали, что гитлеровская Германия находится на краю пропасти. Пала Варшава. Бои у Кенигсберга. С каждым днем сжимается кольцо вокруг восточно-прусской группировки немцев. В Ялте открылась конференция руководителей трех союзных держав.

Все это было так. Наше сознание было спокойно, но сердца усмирить мы не могли.

Майора Поздеева хоронил весь полк в уже отбитых Пампалях. Над гробом выступили командир дивизии, начальник политотдела, командир полка, солдаты-земляки. И еще сочли нужным сказать свое слово бойцы его дивизиона украинец Карпенко, белорус Пацай, узбек Каримов, казах Макибаев, чуваш Григорьев. Офицера-удмурта провожала в последний путь вся многонациональная дивизия.

Тяжелой была та минута прощания, оружейного и пушечного салюта. Кажется, тяжелее всех минут, какие пришлось пережить за долгие годы войны. Если в начале страшного лихолетья мы относились к смерти своих товарищей как к неизбежности, то теперь, перед победой, она представлялась нам обидным анахронизмом, никак не вяжущимся с происходящими событиями.

И все-таки смерть не отцеплялась от нас. Она вырывала из наших рядов как совсем молодых, безусых солдат, только что одевших шинели, так и закаленных и умудренных годами воинов. Потери тех и других разрывали наши сердца и звали к мщению.

Наступил новый, сорок пятый год, как все понимали теперь, последний год войны. Конца ее ждали с нетерпением. И нет, не береглись, не выжидали, когда загонят в гроб фашизм другие, а с небывалым остервенением и безудержностью сами шли на последние приступы.

После Пампалей дивизии пришлось вести еще несколько открытых боев. Занимая оборону в самых гиблых местах, в непроходимых и непроезжих лесах и болотах, полки перестреливались с немцами, изредка сшибали их с опушек и полянок, брали языков и так ждали, когда соседи, находящиеся на оперативно важных направлениях, погонят врага маршем к морю.

Но он, надменный безумец, держался за каждый клочок прибалтийской земли. По-прежнему шли и шли транспорты в Клайпеду и Либаву.

- Для чего это вы делаете? - спрашивали мы пленных немцев.

- Приказ фюрера, - следовал пустой ответ.

- Но ваш фюрер на краю могилы. Наши подходят к Берлину.

- Фюрер верит в бога.

- Но бог его не спасает.

- Если погибнет Германия, мы останемся в Пруссии.

Вот и попробуй с такими договориться. Они надеются, что после гибели фашизма в Германии Гитлер сможет еще сохранить свои корни в Восточной Пруссии. Потому и держатся за нее, вцепившись зубами.

Это нас и смешило и злило. Наши солдаты заимели моду чуть ли не каждой ротой доставать языков и через них прощупывать, так сказать, моральный дух немецкой армии. Разыгрывались грустные и трагические истории.

Я встречался с немногими своими, земляками и вспоминал годы войны. Какими были мы под Сычевкой, Великими Луками, Невелем, Полоцком, в летнем походе сорок четвертого года - какими стали сейчас, перед близкой победой.

- Да, испытали мы много тяжелого, - хмурясь, делился своими мыслями старшина Александр Прокопьевич Лекомцев. - Оставили на поле боя друзей и товарищей. И все-таки мы выходим из войны более сильными, чем входили в нее. Теперь трудиться и трудиться до седьмого пота на фронте мирного труда, за двоих и троих, за всех сложивших головы, растить их детей, заботиться об их вдовах.

- По-твоему выходит, Прокопьевич, что вроде и война кончилась.

- Можно сказать, что кончилась. Я уже написал домой, чтобы ждали к посевной.

- А если немецкий снайпер...

- Все равно не перебьет всех. Кишка тонка.

Солдату-крестьянину так же, как солдату-рабочему, не терпелось сменить автомат на топор и молот. Он уже смотрел дальше, думал о завтрашней судьбе вызволенной из-под фашизма Родины.

Я разговаривал с Николаем Кузьмичом Козловым, Владимиром Ильичом Захаровым, Николаем Афанасьевичем Воронцовым, Василием Лаврентьевичем Корепановым, Николаем Ивановичем Семакиным, Петром Федоровичем Наговицыным, Иваном Максимовичем Бахтиным и со всеми оставшимися в живых земляками и набирался во встречах с ними живительных соков. Несмотря на все невзгоды, народ оставался непреклонным и непобежденным. Продолжала расти и здравствовать и моя родная Удмуртия.

А меж тем уже пришел апрель. Взят, наконец, штурмом оплот Восточной Пруссии, город-крепость Кенигсберг. Советские войска стремительно приближаются к Берлину. Вот уже он окружен. Зверь загнан в клетку.

А на Курляндском пятачке еще двести тысяч недобитых гитлеровцев.

- Вот стервы, - сокрушался мой земляк Володя Захаров. - Бомбу бы, что ли, на них скинуть такую, чтобы от одного удара осталось мокрое место.

- Еще не изобрели такой, Володя.

- А надо бы. Для мира, а не для войны. Для охраны вечного мира на земле.

- Вот, может быть, после этой войны.

- Я верю, что такая бомба будет.

На переднем крае разгораются частые стычки. Не терпится артиллеристам война кончается, а у них остаются снаряды. Зачем беречь. И не берегут, лупят днем и ночью.

- Что там еще за перестрелка? - поинтересуется генерал у командира 1190 полка подполковника Кусяка.

- Поздеевский дивизион, товарищ комдив.

- Все не может успокоиться?

- Не может.

- И то верно, пусть не успокаивается. Только ведите огонь с толком.

- Стараемся, товарищ генерал.

А толк один - истребить как можно больше фрицев, утолить хоть напоследок жажду мести. И передний край мстит, жестоко, вдохновенно, забивая последний кол в гроб подыхающего врага.

Бои идут уже в самом Берлине. Взято семьдесят тысяч пленных. Гитлер и Геббельс покончили с собой. Вот-вот конец войне.

Накал чувств на предельной точке. Волнуются солдаты.

- А что же мы? В Берлине такие дела, а мы сидим в обороне.

- Товарищ генерал, давайте наступать.

Небывалое дело: солдаты чуть ли не требуют от командира дивизии. И он не сердится, не возмущается, старый солдат и старый коммунист. Он прекрасно понимает своих подчиненных и благодарит их за то, что требуют от него боя.

В такие часы невозможно сдерживать учащенные удары сердца. И не надо сдерживать, не надо притворяться равнодушным, что тебя будто не касаются берлинские события. Касаются. Тревожат. Будоражат кровь, зовут к последним схваткам.

Ах, вы говорите, что будут потери. Вам хочется во что бы то ни стало выжить, но зачем же для этого прятать голову в щель? Разве не хочется остаться стоять на земле тем ребятам, что водружают под ураганным огнем красные советские флаги над столицей гитлеровской Германии? Хочется, очень хочется. Но они знают, что жизнь можно только завоевать, а не вымолить. И они воюют, в последний час перед долгожданной победой, складывая свои головы ради того, чтобы остались жить другие.

Наступать было приказано и нашей дивизии. Седьмого и восьмого мая полки вели жестокие бои. В Прибалтику пришла весна, солнечная, погожая. Деревья покрылись нежными листочками. Но это не трогало сейчас наших солдат.

Все жили боями. Не спали, не отдыхали, не ели, то - _ нули в болотах и речках, ползали по сырой, еще не нагретой земле с единственным желанием, с одним порывом: помочь товарищам в Берлине, принести свою последнюю лепту на алтарь общей победы.

Тут и там раздавались возбужденные голоса бывалых воинов, коммунистов и комсомольцев:

- Вперед! За победу!

- Добьем курляндского фрица!

- Смерть фашизму!

И солдаты шли, презирая все преграды. И падали под нашими ударами хутора и местечки. И не брали мы пленных, потому что они не сдавались до крайней минуты.

Это был последний, все воплотивший в себя порыв. Совсем не лубочными ухарями-героями выглядели в те дни наши солдаты. Они были грязные и небритые, чертовски усталые и голодные. Но они были зато несказанно счастливые, переполнены таким богатством чувств, какое испытывает разве ребенок, сделавший свой первый шаг в жизни.