Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Известия»

• Название: Статьи из газеты «Известия»
• Автор: Дмитрий Быков
• Жанр: Культурология

---

Всегда и везде революционер

«должен быть не то, к чему побуждают влечения личные, а то, что предписывает общий интерес революции».

Замените «революцию» на корпорацию, революционера — на менеджера, а беспощадное разрушение — на беспощадное созидание, и вы получите один в один памятку для персонала, раздаваемую в большинстве мегаструктур современного бизнеса.

«На себя он (революционер. — Д.Б.) смотрит как на капитал, обреченный на трату для торжества революционного дела. Только как на такой капитал, которым он сам и один, без согласия всего товарищества вполне посвященных, распоряжаться не может» —

да это же прямое руководство по строительству властной вертикали в одной отдельно взятой корпорации, где каждое подразделение копирует общую пирамидальную структуру! Заметьте, как в речь профессионального революционера проникает старая добрая капиталистическая терминология: распоряжаться собою как капиталом, воспринимать товарищей как вклад! Не зря Ленин, прозванный недоброжелателями «бухгалтером», никогда не осуждал Нечаева вслух, а Достоевского за «Бесов» обзывал архискверным. А вот вам и манифест современного российского прагматизма:

«Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос спасать его или нет, революционер должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою революционного дела».

Что до тимбилдинга, основателем которого Нечаев может считаться с полным правом, — современным корпорациям далеко до его радикализма: они не идут дальше сомнительных тренингов на природе вроде «Подхвати шефа, падающего с сосны». Нечаевский тимбилдинг не ограничивался выездом на природу: если уж пошли в Петровский парк, то чтобы убить несогласного. Нечаев отлично понимал главный закон бизнеса: никакая идейная мотивация не заменит спаянности общей виной. Думаю, переход на нечаевские методы в крупных бизнес-структурах — исключительно вопрос времени: совместное убийство менеджера, регулярно опаздывающего на работу или уклоняющегося от корпоративного отдыха, значительно повысит эффективность корпорации и затруднит выход из нее. Кстати, формулу эффективности Нечаев дал в статье «Главные основы будущего общественного строя» (1871):

«Производить для общества как можно более и потреблять как можно менее».

Он же в «Катехизисе» разбил все общество на пять категорий сообразно нужности каждого гражданина для общего дела — и призвал к беспощадному уничтожению всех, кто неэффективен; но не тем же ли занимается всякая корпорация, включая и государство нового типа, сводя к нулю поголовье инвалидов, стариков и несогласных?! Черта ли от них в смысле эффективности! В этом смысле мы застали истинно нечаевскую социальную политику; будем надеяться, что юбилей послужит поводом для признания великих заслуг Сергея Нечаева в деле превращения всего нашего государства в одну могучую «Народную расправу».

То, что так долго вползало к нам под видом MBA, все, что навязывалось под видом бизнес-образования, давно уже есть в истории русского революционного движения — стоит бросить внимательный и беспристрастный взгляд на героев отечественного подполья и классику неподцензурной печати. Личность — ничто, корпорация — все; и если первые догадки о применении этой идеологии к бизнесу принадлежат западным теоретикам, наживающимся на нашей истории, то уж по части социальной практики Россия по-прежнему впереди планеты всей.

1 октября 2007 года

Русский Бонд

На самом деле первая экранизация «Казино Рояль» состоялась в 1954 году, в прямом эфире, был такой телеспектакль, не особенно удачный, так что визуальной бондиане уже не 45, а 53 года. Но настоящее кино занимается Бондом с 1962-го, с экранизации «Doctor No», и в качестве первого агента 007 в историю вошел не Барри Нельсон, сыгравший в телеспектакле, а Шон Коннери. Именно это событие — премьера сорокапятилетней давности — предопределило сегодняшнюю политическую конфигурацию в мире, что я сейчас и продемонстрирую.

С Бонда началась реабилитация образа разведчика в мировом искусстве. Он и так неплохо себя чувствовал, разведчик, и красавец Кадочников играл его у Барнета, — но как-то его заслоняли более крутые ребята, участники активных боевых действий. Собственно, именно Бонд — хотя его создатель Флеминг, возможно, того абсолютно не желал, — обозначил перелом в отношении человечества к войне: ее исход перестал решаться на театре военных действий. Она переместилась в штабы, ушла в подполье, виртуализовалась; Бонд — классический персонаж «холодной войны», которая по накалу, может, не уступает «горячей», но ведется тихо и, слава богу, с меньшими жертвами. Началось время тайных агентов — и не скромных заик вроде Эшендена, о котором Моэм написал свой самый личный цикл новелл, а настоящих мачо, которые на службе Ее Величества орудуют даже более лихо, чем в свое время сэр Фрэнсис Дрейк.

Сделавшись «холодной», скрытой и тайной (во многом оставаясь таковой до сего дня), война не потеряла в зрелищности. Напротив — она только выиграла: крови стало не в пример меньше, драки — в основном между профессионалами, в промежутках можно любить красивых женщин и носить дорогие часы. Разведчик Бонд благодаря киноиндустрии и широко разросшемуся продакт плейсменту стал тайным агентом не только ее величества, но и производителей лучших машин (в разное время он раскатывал на «Бентли», «Астон Мартин», «Форд Мондео», БМВ), соответствующих часов («Омега»), сигарет («Честерфильд», «Филип Моррис»), мужских костюмов и ботинок. Эталонный красавец не блещет интеллектом, и именно поэтому ему достаются лучшие девушки (их рекламой он тоже занимается — для молодой актрисы роль подружки Бонда становится вожделенной раскруткой). Прежний шпион почти обязан был выглядеть ботаном, отправлять нудные шифровки и вести многочасовые разговоры с никому не интересными людьми; Бонд не таков — он внедрил в сознание масс принципиально новый образ тайного агента, который потому и избран Ее Величеством, что у него все самое лучшее и сам он лучше всех. Это тоже важный симптом: уйдя в подполье и превратившись в тайную, война не стала интеллектуальней. Здесь по-прежнему важно не столько перехитрить, сколько замочить: просто надо знать, кого мочить. А впрочем, все звери, замоченные Бондом, автоматически выбегают на ловца.

Бонд незаметно (как и положено истинному разведчику) внедрил в общественное мнение новый стереотип: человек из спецслужб все умеет лучше всех, носит лучшую одежду и привлекает самых свежих девушек. Реакцией на превращение Бонда в торговую марку стал наш Штирлиц — советский шпион, отличающийся многими бондианскими чертами. Правда, он интеллектуал — куда ж иначе, — но в случае чего (как при расправе с Клаусом) стреляет, не задумываясь. Девушки на него бросаются, но он к ним холоден. А что одет он лучше всех — так оно и понятно, нацистская форма так сидела на Тихонове, что стала считаться стильной даже в стране, победившей фашизм. Единственным принципиальным отличием Штирлица от Бонда была невыносимая тоска по Родине: Штирлиц очень хотел вернуться на берег свой, берег ласковый — а Бонду везде Родина, поскольку остальной мир, конечно, не так сильно отличается от Британской империи, как от Советского Союза. Штирлиц — не просто патриот, а патриот сентиментальный; в остальном он круче Бонда по множеству параметров, как и многие отечественные версии западных ширпотребных образцов.

Вот тогда, в семидесятых, когда появился Штирлиц, а потом и видеомагнитофон и фильмы обширной к тому времени бондианы стали проникать в СССР, и сформировался стереотип, которому сегодняшняя Россия обязана своим текущим положением: героем нашего массового сознания постепенно стал представитель спецслужб. Произошло это не в последнюю очередь потому, что Бонд вообще ближе советскому сознанию, нежели западному: у нас ведь все тут — тайные агенты, вынужденные думать одно, говорить другое, а делать третье. Ситуация глубочайшей законспирированности была характерна в советские времена не только для диссидентской или иной антигосударственной деятельности, но и для любых способов зарабатывания настоящих денег, и для нормального — неподцензурного — творчества, и для сексуальных утех, которые вдобавок негде было организовать. В стране двойной морали шпион — всегда герой номер один, и потому со Штирлицем не мог конкурировать никто из советских телеперсонажей, а с Бондом — никто из западных идолов. Кажется, в какой-то момент Бонд стал у нас модней, чем там. Глубоко в недрах советского подсознания засела мысль о том, что единственная эффективная спецслужба — КГБ, а единственный способ прожить в СССР достойную жизнь — никогда не открывать своего истинного лица. Этот стереотип оказался живуч — и сработал.