Уильям Вордсворт - Избранная лирика

• Название: Избранная лирика
• Автор: Уильям Вордсворт
• Жанр: Поэзия

Родился в Кокермаунде (Кемберленд) в семье юриста. Рано остался без родителей. Учился в Кембридже. Жил во Франции и Италии. Вернувшись в Лондон опубликовал первую книгу стихов (1793). Вместе с Кольриджем издал "Лирические баллады" (1798) В предисловии ко второму изданию этой книги (написано также вместе с Кольриджем) изложил эстетическую программу "Озерной школы".. Писал поэмы, оды, драмы, прозу. Получил звание Поэт Лауреат (1843) Написал 535 сонетов (в 1802–1846 гг)

---

Написано в 1835 г. "В январе, когда Дора и я шли из Таун-Энд в Грасмире по долине, где уже лежал снег, она приметила среди густой, но уже безлистной изгороди птичье гнездо, наполовину запорошенное снегом. Это грустное зрелище послужило толчком к созданию сонета, который фактически не имел отношения ни к какому конкретному человеку, но был написан, чтобы доказать себе, что я

мог бы, если бы захотел, писать в стиле, излюбленном другими поэтами".

FROM "SONNETS" (1838) ИЗ КНИГИ "СОНЕТЫ" (1838)

COMPOSED ON A MAY MORNING, 1838 СОЧИНЕНО МАЙСКИМ УТРОМ

Сонет сочинен в 1838 г.

FROM "POEMS" (1845) ИЗ СБОРНИКА "СТИХОТВОРЕНИЯ" (1845)

THE SIMPLON PASS СИМПЛОНСКИЙ ПЕРЕВАЛ

Это стихотворение было написано в 1799 г., опубликовано почти полстолетия спустя. Симплонский перевал Вордсворт посетил со своим другом во время студенческого путешествия по Альпам в июле-октябре 1790 г. В автобиографической поэме "Прелюдия" (книга 6-я "Кембридж и Альпы") Вордсворт дал сходное описание Симплонского перевала и впечатления, им произведенного на душу юного поэта.

"THOUGH THE BOLD WINGS OF POESY AFFECT…" "НА МОЩНЫХ КРЫЛЬЯХ УНОСЯСЬ В ЗЕНИТ…"

Сонет написан в 1845 г.

СТИХОТВОРЕНИЯ

Сонет о Сонете Scorn not the Sonnet

Критик, сонет презирающий, хмуришься зря ты.
Этим ключом открывал свое сердце Шекспир.
Этой Петрарка свои обезболивал раны
Тихой мелодией лютни — и жизнь торопил.
Тысячу раз эта флейта звучала у Тассо.
Ею Камоэнс в изгнанье озвучивал скорбь.
Данту венок кипарисов на мудрую бровь —
Ветвью веселой сонет в эти листья вплетался.
Сим светляком по пути ободрял себя Спенсер
По темноте из страны заколдованных фей.
Мильтон ослеп — но по прежнему складывал песни
В виде сонетов — как будто играл на трубе.
Эта труба до сих пор призывает к ответу
Души живые — и нас призывает — к борьбе!

My heart leaps[134] "Сердце скачет, как увижу радугу на небе,"

Сердце скачет, как увижу радугу на небе,
Точно так же как скакало много лет назад.
Я гулял тогда мальчишкой, ночевал в телеге,
А сейчас я очень важен, лыс и бородат.

И когда я стану старым, немощным и хилым,
Точно также будет сердце екать или ныть.
От плетеной колыбели до сырой могилы
Дни подвешены, как бусы на златую нить.

LINES WRITTEN IN EARLY SPRING I heard a thousand blended notes[135] "Я шел по роще в день весенний"

Я шел по роще в день весенний
И птиц услышал невзначай.
И их безумное веселье
Во мне посеяло печаль.

Природа ликовала. Между тем
Душа сжималась и грустила.
Что с Человеком сделал Человек!
Какая жалкая картина!

Вьюнок сквозь ветви тащится наверх,
Блестит на солнце паутина.
Что с Человеком сделал Человек,
Какая жалкая картина!

Птиц суетливых весел каждый вздох
И каждый писк благополучен.
А человек унижен и жесток,
И безнадежностью измучен.

И каждый к солнцу рвущийся побег
Берет свое неукротимо!
Что с Человеком сделал Человек,
Какая жалкая картина…

Sonnet XXI[136] "Чей это голос? Шёпот сердца,"

Чей это голос? Шёпот сердца,
Перечисляющий друзей
Давно ушедших. Вот и Ей
Настала очередь погреться
Из мерзлоты небытия.
От жаркой ласки снова таять
Седому снегу. Я тебя
Благодарю, Царица-Память.
Не лик любимой, а всего лишь
Златые локоны берёз…
Бессмертна радость среди грёз.
Не приходи, былая горечь.

К Милтону[137]

 MILTON! thou shouldst be living at this hour:

Ах, Милтон, что за время ныне!
Не Англия, а затхлый пруд.
Алтарь и меч, очаг и книги,
Монарший двор и сельский труд —
Во всём была когда-то доблесть.
И вот она сошла на нет.
Приди, наш символ, наша совесть,
Подай отеческий совет.
Исполнен праведного гнева
Среди неправедных пиров,
Ты был — Звезда; высок, как Небо;
Как Море синее — суров.
Дай бог и нам такую нить,
Такую преданность Отчизне —
Твою возвышенность хранить
Среди быстротекущей жизни.

SHE dwelt among the untrodden ways[138] "Она жила среди дорог"

Она жила среди дорог
Намеченных едва,
Там, где ручей ворчливо строг
И стелется трава.
И вслед за мудростью старух
Я мог бы повторить:
В ней было нечего хвалить
И мало что любить.

Фиалка крохотная на
Камнях, где мягкий мох.
Звезда вечерняя — она
Одна среди дорог.
Как тихо жизнь она жила,
Как тихо умерла,
Как мало радости с собой
В могилу унесла.

К жаворонку[139]

Ethereal minstrel! pilgrim of the sky!

Эфирный бард, небесный пилигрим!
Презрел ли ты забот обитель — землю?
Забыл ли ты свой дом в траве росистой?
Или пока ты плещешь, голосистый,
Твои глаза и сердце — там, внизу?
Одни и те же крылья лепят песню
В траве росистой и на небесах.

Оставь садовый сумрак соловью!
Тебе довольно солнечного света.
Вот образец для мудрого поэта:
Пой в небесах, люби свою семью.

Мальчик-идиот Баллада.[140]

Знаменитая баллада Уильяма Вордсворта «Мальчик-идиот» была написана в Англии в 1798 году. В том же году она была издана в книге «Лирические баллады», включающей поэтические произведения Вордсворта и Кольриджа и являющейся, по сути, первым литературным памятником европейского романтизма. Одиннадцать лет назад баллада Вордсворта в переводе А.Карельского под названием «Слабоумный мальчик» была напечатана в журнале «Иностранная литература». Перевод А.Карельского, достаточно добросовестный, все же весьма приблизителен в целом ряде мест и небезгрешен в техническом исполнении (множество неточных рифм, совершенно недопустимых в передаче европейского подлинника эпохи романтизма). Новый перевод И.Меламеда сделан специально для готовящегося ныне полного издания «Лирических баллад» Вордсворта и Кольриджа 1798 года на русском языке. Соответственно и перевод этот отличается от прежнего тем, что выполнен по ранней, первой редакции баллады.

Бьет восемь. Мартовская ночь
Светла. Луна плывет вверху
Среди небесной синевы.
Печальный, долгий крик совы
Звучит в неведомой дали:
У-ху, у-ху, у-ху, у-ху!

Что, Бетти Фой, стряслось? Тебя
Как будто лихорадка бьет!
Зачем в терзанье ты таком?
И почему сидит верхом
Твой бедный мальчик-идиот?

Под безмятежною луной
Ты ошалела от хлопот.
Что проку в этом, Бетти Фой?
Зачем в седло посажен твой
Любимый мальчик-идиот?

Скорей сними его с коня,
Чтоб не случилась с ним беда!
Урчит он — весело ему,
Но, Бетти, парню ни к чему
Подпруга, стремя и узда.
Весь мир сказал бы: что за вздор!
Одумайся, ведь ночь вокруг!
Но разве Бетти Фой не мать?
Когда б ей все предугадать —
Ее был с ног свалил испуг.
Что ж гонит в дверь ее теперь?
Соседка Сьюзен Гейл больна.
Ей, старой, жить одной невмочь,
Ей очень плохо в эту ночь,
И стонет жалобно она.
От них жилища за версту.
А Сьюзен Гейл слегла совсем.
И никого вблизи их нет,
Кто б им хороший дал совет,
Чем ей помочь, утешить чем.
И мужа Бетти дома нет —
С неделю, несколько уж дней
Он в дальней роще рубит лес.
Кто ж к старой Сьюзен интерес
Проявит, сжалится над ней?

И Бетти пони привела —
Всегда он кроток был и мил:
Болел ли, радостно ли ржал,
Или на пастбище бежал,
Иль хворост из лесу возил.

В дорогу пони снаряжен.
И — слыханное ль дело? — тот,
Кто Бетти всей душой любим,
Сегодня должен править им —
Несчастный мальчик-идиот.

Пусть едет в город через мост,
Где под луной вода светла.
Близ церкви дом, живет в нем врач, —
За ним и надо мчаться вскачь,
Чтоб Сьюзен Гейл не умерла.

Не нужно парню ни сапог,
Ни шпор, ни хлесткого бича.
Лишь веткой остролиста Джон,
Как шпагою, вооружен
И машет ею сгоряча.

Любуясь сыном, в сотый раз
Твердила Джону Бетти Фой,
Куда свернуть и как свернуть,
Куда ему заказан путь,
Какою следовать тропой.

Но главная ее печаль
Была: «Родимый Джонни, ты
Потом скорей скачи домой,
Без остановок, мальчик мой,
А то недолго ль до беды!»

В ответ он так взмахнул рукой
И закивал, что было сил,
Так дернул поводом, что мать
Его легко смогла понять,
Хоть слов он не произносил.

Давно уж Джонни на коне —
У Бетти все болит душа,
И Бетти всё полна тревог
И нежно гладит конский бок,
Расстаться с ними не спеша.

Вот пони сделал первый шаг —
Ах, бедный мальчик-идиот! —
От счастья с головы до пят
Оцепенением объять,
Поводьями не шевельнет.

С недвижной веткою в руке
Застыл завороженный Джон.
Луна в небесной вышине
Над ним в такой же тишине,
Безмолвна так же, как и он.

Он так всем сердцем ликовал,
Что и о шпаге позабыл
В своей руке, забыл совсем,
Что он ездок на зависть всем, —
Он счастлив был! Он счастлив был!

И Бетти счастлива сама, —
Пока он не исчез во мгле,
Горда собой, гордилась им:
Как вид его невозмутим!
Как ловко держится в седле!

В молчанье доблестном своем
Он удаляется сейчас,
Минуя столб, за поворот.
А Бетти все стоит и ждет,
Когда он скроется из глаз.

Вот заурчал он, зашумел
Подобно мельнице в тиши.
А пони кроток, как овца.
И Бетти слушает гонца
И радуется от души.

Теперь ей к Сьюзен Гейл пора.
А Джонни скачет под луной,
Урчит, бормочет и поет
Веселый мальчик-идиот
Под крики сов во мгле ночной.

И пони с мальчиком в ладу:
Он так же будет тих и мил
И не утратит бодрый дух,
Хотя бы стал он слеп и глух,
Хотя бы сотни лет прожил.

Конь этот мыслит! Он умней
Того, кто едет на коне.
Но, зная Джонни, как никто,
Сейчас он не рассудит, что
Творится на его спине.

И так они сквозь лунный свет
Долиной лунной скачут в ночь.
Близ церкви дом, и в дверь стуча,
Джон должен разбудить врача,
Чтоб старой Сьюзен Гейл помочь.

А Бетти Фой, к больной придя,
Ведет о Джонни свой рассказ:
Как он отважен, как смышлен,
Какое облегченье он
Доставит Сьюзен Гейл сейчас.

И Бетти, свой ведя рассказ,
Принять стремится скорбный вид,
С тарелкой сидя над больной —
Как будто Сьюзен Гейл одной
Душой она принадлежит.

Но Бетти выдает лицо:
В нем можно явственно прочесть,
Что счастьем в этот миг она
Могла бы одарить сполна
Любого лет на пять иль шесть.

Но Бетти выглядит слегка
Тревожной с некоторых пор,
И слух ее настороже:
Не едет кто-либо уже?
Но тих и нем ночной простор.

Вздыхает, стонет Сьюзен Гейл.
А Бетти ей: «Они в пути
И — в этом я убеждена,
Как в том, что на небе луна, —
Приедут после десяти».

Но тяжко стонет Сьюзен Гейл.
Часы одиннадцать уж бьют.
А Бетти ей: «Убеждена,
Как в том, что на небе луна, —
Наш Джонни скоро будет тут».

Вот полночь бьет. А Джонни нет,
Хотя и на небе луна.
Крепится Бетти что есть сил,
Но ей уж, бедной, свет не мил,
И Сьюзен трепета полна.

Всего лишь полчаса назад
Бранила Бетти Фой гонца:
«Ленивый маленький балбес,
Куда, несчастный, он исчез?» —
Теперь же нет на ней лица.

Прошли блаженные часы,
И нет лица на ней теперь.
«Ах, Сьюзен, верно, лекарь тот
Заставил ждать себя, но вот
Они уж мчатся к нам, поверь!»

Все хуже старой Сьюзен Гейл.
А Бетти — что же делать ей?
Как поступить ей, Бетти Фой?
Уйти, остаться ли с больной?
Кто скажет, что же делать ей?

И вот уж пробил первый час,
Надежды Бетти хороня.
Луна сиянье льет кругом,
А на дороге за окном —
Ни человека, ни коня.

И Сьюзен пробирает страх,
И представляется больной,
Что Джонни может утонуть,
Пропасть навеки где-нибудь —
Все это станет их виной!

Но лишь она произнесла:
«Спаси, Господь, его в пути!»
Как Бетти, встав с ее одра,
Вскричала: «Сьюзен, мне пора!
Ты, бедная, меня прости!

Мне нужно Джонни отыскать:
Умом он слаб, в седле он плох.
Я больше не расстанусь с ним,
Лишь будь он цел и невредим!»,
А Сьюзен ей: «Помилуй Бог!»

А Бетти ей: «Как быть с тобой?
И как мне боль твою унять?
Быть может, мне остаться все ж?
Хотя недолго ты прождешь —
Я скоро будут здесь опять».

«Иди, родимая, иди!
И как ты можешь мне помочь?..»
И молит Бога Бетти Фой
О сострадании к больной
И тотчас выбегает прочь.

Она бежит сквозь лунный свет
Долиной лунной в поздний час.
О том же, как она спешит
И что при этом говорит, —
Не скучен будет ли рассказ?

На темном дне и в вышине,
В столбе дорожном и в кусте,
В мерцании далеких звезд,
В шуршании вороньих гнезд —
Ей Джонни чудится везде.

Вот Бетти по мосту бежит,
Себя терзая мыслью: он
Спустился с пони, чтоб луну
Поймать в потоке, — и ко дну
Пошел ее несчастный Джон!

Вот на холме она — с него
Широкий ей обзор открыт.
Но на просторе и в глуши,
На горе Бетти, — ни души,
И конских не слыхать копыт.

«О Боже! Что случилось с ним?
Залез на дуб и слезть не смог?
Или какой-нибудь цыган
Его бесстыдно ввел в обман,
А после в табор уволок?

Иль этот вредный конь завёз
Его в пещеру гномов злых?
Иль в замке, не жалея сил,
Он привидения ловил
И сам погиб в плену у них?»

И Бетти в город все спешит,
Теперь уж Сьюзен Гейл виня:
«Не будь она такой больной —
Мой Джон остался бы со мной,
Всегда бы радовал меня».

В расстройстве тяжком не щадит
Она и самого врача,
Его отчаянно браня.
И даже кроткого коня
Ругает Бетти сгоряча.

Но вот и город, вот и дом —
У двери лекаря она.
А город, что пред ней возник, —
Он так широк, он так велик,
И тих, как на небе луна.

И вот она стучится в дверь —
О, как дрожит ее рука!
И распахнув оконный створ,
Бросает лекарь сонный взор
Из-под ночного колпака.

«Ах, доктор, доктор, где мой сын?»
«Я сплю давно. Тебе чего?»
«Но, сударь, я же Бетти Фой,
Пропал мой Джонни дорогой,
Вы часто видели его.

Он малость не в своем уме…»
Но лекарь стал уж очень зол
И грозно молвил ей в ответ:
«В уме ли он — мне дела нет!» —
Закрыл окно и спать пошел.

«О горе мне! О горе мне!
Увы, приходит смерть моя!
Искала Джонни я везде,
Но не нашла его нигде, —
Всех матерей несчастней я!»

Она стоит, глядит вокруг:
Повсюду тишь, повсюду сон.
Куда спешить на этот раз?
И вот на башне третий час
Гремит, как погребальный звон.

Она из города в тоске
Бежит, помешанной под стать.
Своею горестью полна,
Забыла лекаря она
К болящей Сьюзен Гейл послать.

И Бетти снова на холме:
Отсюда виден каждый куст.
«Как пережить мне — вот беда! —
Такую ночь в мои года?
О Боже, путь все так же пуст!»

Людская речь и звон подков
В безмолвном не слышны краю.
Ей легче в тишине дубрав
Услышать прорастанье трав,
Ручья подземного струю.

А в синем сумраке окрест
Не умолкают клики сов:
Так и влюбленные подчас,
Во тьме полночной разлучась,
Друг другу шлют печальный зов.

Пруда зеленая вода
Мысль о грехе внушает ей.
И, чтоб не броситься туда,
От края страшного пруда
Она отходит поскорей.

И плачет, сидя на земле,
И все сильнее слезы льет:
«Мой пони, пони дорогой,
Ты Джонни привези домой,
И жить мы будем без забот».

И, плача, думает она:
«У пони добрый, кроткий нрав,
Он Джонни любит моего
И ненароком в лес его
Завез, в дороге заплутав».

С земли она, окрылена
Надеждой, вскакивает вмиг.
От грешных мыслей у пруда
Уж не осталось и следа —
Да и соблазн был невелик.

Читатель, я-то знаю все
О Джонни и его коне,
Я рад их вывести на свет,
Но столь блистательный сюжет
Как рассказать стихами мне?

Быть может, со своим конем
Опасной горною тропой
Он на скалу крутую влез,
Чтобы достать звезду с небес
И привезти ее домой?

Иль, развернувшись на коне,
Спиною к холке обращен,
В чудесной дреме нем и глух,
Как бестелесный всадник-дух,
Блуждает по долине он.

Нет, он охотник, враг овец!
Он злобен, он внушает страх!
Ему всего полгода дай —
И этот плодородный край
Он в пепел превратит и прах.

Иль с ног до головы в огне,
Он демон, а не человек, —
Он мчится, грозен и крылат,
И сеет ужас, сеет ад,
И будет мчаться так вовек.

О Музы, помогите вновь
Мне вдохновенье обрести,
Позвольте — пусть не в полноте —
Мне описать событья те,
Что с ним произошли в пути.

Ах, Музы, что же вы моей
Пренебрегаете мольбой?
За что же без моей вины
Ко мне не расположены
Вы, столь возлюбленные мной?

Но кто же это вдалеке
Глядит на шумный водопад
И при сияющей луне
Сидит беспечно на коне,
Оцепенением объят?

Пасется вольно конь его,
Как бы узды своей лишен.
На лунный диск, на звездный рой
Не смотрит вовсе наш герой, —
Но это Джонни! Это он!

А где же Бетти? Что же с ней?
Она, как прежде, слезы льет,
Ей гулкий слышится поток,
Но ей покуда невдомек,
Где бедный мальчик-идиот.

Она спешит на шум воды,
Сквозь чащу темную идет.
Вздохни свободней, Бетти Фой,
Вон пони твой и Джонни твой,
Любимый мальчик-идиот.

Что ж ты стоишь остолбенев?
Конец страданьям настает!
Не призрак он, не злобный гном,
А отыскавшийся с трудом
Твой сын, твой мальчик-идиот.

Всплеснув руками, Бетти Фой
Крик ликованья издает,
Несется, точно тот поток,
Чуть не сшибает пони с ног, —
С ней снова мальчик-идиот!

А он урчит, хохочет он,
От радости ли — Бог поймет!
А Бетти счастлива, она
От голоса его пьяна:
С ней снова мальчик-идиот!

И то она к хвосту коня,
То к холке кинется опять, —
В таком блаженстве Бетти Фой,
Что задыхается порой
И слезы трудно ей унять.

Она в восторженном чаду
Целует сына вновь и вновь,
Покоя Джонни не дает:
С ней снова мальчик-идиот,
Ее душа, ее любовь.

И незаметно для себя
Она ласкает и коня —
И пони, вероятно, рад,
Хоть, кажется на первый взгляд,
Застыл, бесстрастие храня.

«Забудь о лекаре, сынок!
Все хорошо, ты молодец!»
И вновь урчит веселый Джон,
И пони ею отведен
От водопада наконец.

Уж звезд на небе нет почти,
Луна поблекла над холмом.
И с каждым мигом все слышней
Шуршанье крыльев средь ветвей
В лесу, пока еще немом.

И путники идут домой,
Уставшие, как никогда.
Но кто ж спешит к ним в час такой,
Хромает, машет им рукой,
Неужто Сьюзен Гейл? О да!

В постели мучилась она,
Со страхом думала всю ночь:
Что с Бетти, где несчастный Джон?
И ум ее был омрачен,
А немощь отступала прочь.

Полна сомнений и тревог,
Она ворочалась всю ночь.
Предположений тяжких тьма
Сводила бедную с ума,
Но немощь отступала прочь.

Она промолвила с тоской:
«Как жить мне в ужасе таком?
Пожалуй, я отправлюсь в лес!»
И вдруг — о чудо из чудес! —
С постели поднялась рывком.

Лесной тропой навстречу ей
Выходят Бетти, конь и Джон.
Она зовет друзей своих…
Как описать свиданье их?
О, это был волшебный сон!

А совы уж изнемогли
И пенье кончили свое,
Пока домой брели друзья.
С тех сов балладу начал я —
И с ними завершу ее.

Пока друзья брели домой,
Расспрашивала Джонни мать:
«Где ты блуждал средь темноты,
Что видел ты, что слышал ты?
Попробуй верно рассказать».

А Джонни часто в эту ночь
Прислушивался к пенью сов
И поднимал глаза к луне —
В сиянье лунном на коне
Он девять странствовал часов.

И потому, взглянув на мать,
Он дал решительный ответ,
И вот что произнес он вслух:
«В пу-ху, в пу-ху! — кричал петух,
И холоден был солнца свет», —
Так молвил Джонни удалой.
И тут рассказ окончен мой.

[141]