Владимир Качан - Юность Бабы-Яги

• Название: Юность Бабы-Яги
• Автор: Владимир Качан
• Жанр: Современная проза

---

Герасим все пытался сделать осторожно, опасаясь причинить ей боль, он ведь наивно полагал, что имеет дело с девочкой, которая с его помощью сейчас станет женщиной. Он не знал, что в Севастополе Вета уже прошла первый интенсивный курс обучения постельному мастерству, которое Герасиму незамедлительно и продемонстрировала. Она уже совсем перестала притворяться девочкой, отбросила прочь все свои формальные «не надо» и отдалась процессу с чувством, которое было выстрадано и имело право на выход, но все же с умеренным исступлением. Герасим был озадачен, был в недоумении, но недолго. Ему так все нравилось, что было не до анализа. Девочка она, не девочка… и когда успела – какая разница, когда так хорошо! Совершенно неумелая девчонка вызвала бы только досаду и запоздалое раскаяние. А тут!… Хотя, конечно же, Герасиму хотелось бы отнести Ветины умения скорее к врожденному таланту любить, нежели к блядскому опыту, но выяснять природу ее поведения или еще хуже – ревновать к тому, что у нее было до него, – представлялось ему сейчас совершенно неуместным и глупым. Наоборот, надо было длить это свободное парение на крыльях гармонии, совпадения тел и чувств… пока мама-Лиза не пришла. Такого изысканного секса в жизни Герасима еще никогда не было. Думать о будущем, о какой-нибудь там ответственности, как он привык, сейчас тоже совершенно не хотелось, а хотелось повторять и парить дальше.

Нежный и глупый рэп-речитатив сопровождал в постели вакхическую песнь их любви:

– Гера, тебе хорошо со мной?…

– Ты еще спрашиваешь, моя хорошая…

– Ты мой, Гера, слышишь, ты теперь мой, Герочка, Гера, Герасим. Можно, я буду твоей Муму?

– Ты что, издеваешься?

– Нет, правда, давай ты меня будешь звать Муму.

– При маме?

– Нет, когда мы будем вдвоем.

– Ну хорошо, если тебе так хочется.

– Очень! Очень-очень!…

– Договорились.

Герасим, весь переполненный благодарностью за неиспытанную доселе радость обладания, не знал, как это выразить, не умел. И тут он вспомнил «шалунью» из Петербурга, которая вместе с напарником выцыганила у него все деньги, вспомнил, как она себя вела, что говорила и как возбуждающе это на него действовало. Он наклонился над Ветой и неумело прорычал:

– Ты хочешь раствориться во мне? Хочешь? Я сделаю это сейчас, – и замолчал, увидев вдруг, как она поморщилась, не понимая, почему такая реакция, что он такого сказал.

А Вете в этот момент стало стыдно – и за него, и за себя. «Неужели же он, которого я люблю уже целых три года, – такой же штампованный дурак, как и другие? – думала она. – Неужели и я такая же дура? Как я могла Сашке пороть такую высокопарную чушь? Что он обо мне мог подумать тогда? И ведь подумал, наверное», вспоминала она Сашу, ни к месту и не ко времени. Если бы она только знала, в каких альковах почерпнул Герасим этот стиль, эти бессмертные слова, – ей бы стало еще гаже. Но все же и такой малости, такой песчинки тоже было достаточно, чтобы крылья детской мечты надломились и ее летучая, но хрупкая конструкция начала падать вниз. Всегда (или почти всегда) мечта о чем-то или тем более – о ком-то – оказывается в результате намного лучше ее реализации. Интересный и азартный путь к достижению цели заканчивается в момент ее осуществления, и исполненная мечта, как правило, разочаровывает. Вот и сейчас – сбылось, вершина взята, гора покорена, теперь надо спускаться, дальше дороги нет, только вниз, и хорошо бы – не камнем.

Глава 15-я, в которой бедный Герасим становится уже ненужным

Талантливый художник видит пейзажи и пишет картину, насыщая ее своим настроением, своим личным видением. Теперь закройте глаза и попытайтесь описать даже не увиденную картину, а восхитивший вас пейзаж – словами. Что, трудно? То-то! Но есть мастера, которые умеют поместить величественную и прекрасную картину в слова и добиться при этом удивительной живописности. Человек читает – и видит! И мало того, что видит, еще и дополняет прочитанное – своим воображением, создает свою собственную картину. Имена таких мастеров, умеющих рисовать словами, всем широко известны, они входят в писательскую элиту и называются классиками. Некоторые еще не называются, но уже умеют. Для них – описать закат солнца в Тибете или на Карибском море – не труд, а одно удовольствие. Но вот писывать закат любви – занятие, согласитесь, тоскливое и неблагодарное. Восход – куда веселее, чем закат, даже если речь идет о солнце, потому что в первом случае – все еще будет, включая высшую точку – зенит, а во втором – все уже было. Подробно живописать закат отношений – не что иное, как мучить и себя, и читателя. И поскольку автор – гуманист, и к тому же оптимист – да что там! – просто добряк и все – то он и не станет этим заниматься. Поэтому мы и с Сашей Велиховым простились быстро (но не навсегда!), а уж с Герасимом Петровичем и подавно – простимся легко и непринужденно.

Но справедливость (а также добрый нрав автора) требуют все же уделить ему несколько обнадеживающих слов на прощание. Ведь в обоих случаях, что с Сашей, что с Герасимом, не было заката взаимных отношений, был закат одного лишь отношения – Виолетты к ним. А далее по жизни – ее отношения ко всем мужчинам (да и к женщинам тоже) строились всегда с потребительской точки зрения: что они могут мне дать? От Саши она получила любовный романс. В лице Герасима она обрела свершение давней детской мечты, а также средство отмщения матери и всему ее колдовскому гнезду. У обоих мужчин никакого заката-то и не было, у них все только-только разгоралось, и надо же! – оба остались ни с чем. Хотя у Саши и было некоторое преимущество: как человек чуткой душевной организации, он предвидел нечто подобное: что Вета исчезнет из его жизни неожиданно, и был к этому отчасти подготовлен, правда, единственное, чего он никак не ожидал – что так скоро.

Герасиму же было сложнее. Он был в полной, слепой эйфории от их тайной связи с острым привкусом греха. Невозможное оказалось возможным, но только строго между ними. Вкус запретного плода был сладок, как никогда, и Герасим пожирал этот плод с невероятным аппетитом. Виолетта же становилась все холоднее и холодней, ей становилось уже скучновато, она уже строила дальнейшие планы, среди которых побег из дому (только когда и как?) – был самым важным. Герасим Петрович не замечал перемен в ней, он наслаждался ею по утрам, пользуясь отсутствием законной жены, и не чувствовал, что в руке у него остался один огрызок от того самого запретного плода. Он все пытался воспроизвести в постели все то, чему обучила его теоретически (и частично практически) «шалунья» Лаура, надеясь, как и многие другие мужчины, что таким широким диапазоном телодвижений и поз он покорит Виолетту навечно. Да-да, в тот период Герасим хотел именно навечно, ведь он чувствовал себя впервые влюбленным и счастливым, и поэтому он очень старался. Так старался быть этаким секс-монстром, что во время своих разнообразных действий сильно потел, что тоже, прямо скажем, шарма ему не прибавляло. И однажды Вета, прямо во время очередного соединения тел, с удивляющей ее саму холодностью потянулась за своим платочком и вытерла ему со лба пот. Герасим и этого не заметил. Нет, нет, нельзя сказать, что она лежала, как надувная баба из секс-шопа, она не без удовольствия продолжала обучаться и фиксировать все новое, что Герасим предлагал. Хотя оно и было, если по правде, – обучением у далекой Лауры, но какое это имеет значение, если уроки полезны, а ученица способная. Лаура могла бы гордиться своей заочной ученицей. Более того, Вету саму теперь без экзамена можно было бы смело принимать в ТОО «Шалунья». Но для Веты 200-300 долларов за ночь – это был не ее размер, не ее формат, ей нужно было мир завоевать, а не то, что город Петербург или какого-то там Герасима Петровича, пусть даже такого хорошего и славного.

По-прежнему она называла его Герочка, а он ее, как она и просила – своей Муму, но это был как раз тот редчайший случай, когда Муму утопила Герасима, а не наоборот. Она охладела, а Герасим был при этом не только нем и глух, но еще и слеп: не видел, не замечал ни одного симптома, хотя их совали ему буквально под нос.

А теперь – те самые обещанные оптимистичные слова в адрес Герасима, всего несколько страниц на прощанье с этим, не лишенным обаяния, персонажем. Да, действительно Муму-Виолетта утопила Герасима, но камень на шею не вешала. А как раз напротив! С камнем на шее, в виде коварного приворота мамы-Лизы – он до сих пор ходил, а Вета этот камень с него сняла. Она расколдовала его, он был теперь свободен. Свобода на первых порах была горькой и ненужной. Вот как у крестьян, которым царь Александр даровал свободу от крепостного права, а они не знали, что с этой свободой делать, на кой она им, и чувствовали себя сначала неуютно. Но вскоре ощутили все же дыхание свободы и стали жечь помещичьи усадьбы. Да, горечь и сердечная пустота какое-то время угнетали Герасима Петровича. Он потерял и любимую, и дом. Он ушел из дома, но это был еще один верный шаг к освобождению. Он был уже расколдован, у него появилась свобода выбора, длинный поводок был обрезан и ошейник приворота – снят. Он переживал остро внезапный уход Виолетты и все перечитывал еще и еще раз ее прощальное послание, оставленное ему в кармане его пальто (а для Веты прощальные записки становились уже своего рода традицией): «Герочка, мой дорогой! Я уезжаю. Я не могу больше оставаться в этом доме. Не могу объяснить тебе всего, но я должна уехать от матери и всей ее родни куда-нибудь подальше. Я обязана, иначе мне не жить. Не ищи меня, не жди, я должна исчезнуть. Если что – я сама тебя найду. Теперь главное: ты тоже уезжай, лучше в другой город. Слышишь! Не оставайся здесь НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ! И никому, особенно маме, не говори – куда уехал. Это моя последняя к тебе просьба. Я желаю тебе только хорошего, поэтому уезжай. И чем быстрее, тем лучше. Почему – долго объяснять, да ты и не поверишь, но умоляю, собирай вещи и уходи! Немедленно! Как только это прочтешь! Тебе здесь оставаться даже на день очень опасно. Я всегда буду помнить тебя. Целую тебя, мой хороший. Не грусти. По таким, как я – грустить нечего. У меня своя, особенная дорога. И вот еще: женись поскорее. На молодой, красивой девчонке. Тебя полюбят, я знаю. Еще раз целую. Твоя бывшая Муму. Виолетта».