Николай Лохматов - Листопад

• Название: Листопад
• Автор: Николай Лохматов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Буравлева мучило любопытство: "Неужели старик до сих пор не узнал? А ведь когда-то близкими людьми были... На что обижаться: почти тридцать лет минуло".

- Куй червонцы! - после каждого чихания приговаривал Прокудин. А когда кончил чихать, проговорил: - Ну вот, теперь чище в колгашке-то стало...

Буравлев, разглядывая старика, поинтересовался:

- Значит, говорите, охотников развелось больно много?

- Шляются тут. Кто с разрешения, а кто и так. Всех не проверишь. Прокудин запрятал в карман табакерку и начал подбирать в кучу нарубленный осинник. Когда все было собрано, перетянул вязанку натуго веревкой, выпрямился. - По первозимку тут один, Сенька Зырянов, пудов на двадцать пять рогаля свалил. Составить акт пришлось, а тушу отвезти на мясокомбинат. Сенька до сих пор на меня дуется. - Старик покосился на Буравлева, поинтересовался: - Что без собаки? По сугробам зайца не догонишь, за хвост птицу не поймаешь.

Буравлев невольно улыбнулся.

- Командировочный, видимо, - усмехнулся старик.

- Да, приезжий, - соврал Буравлев. - Лес захотел посмотреть.

- Занятие не пустое. - Прокудин рывком перебросил себе за плечо связку осинника и, как медведь, расталкивая кусты, зашагал к опушке по едва заметной в снегу тропке.

Буравлев пошел вслед за ним.

За кустарником, ощетинясь, встал сосняк. Опушенный инеем, он искрился-переливался на солнце разными красками.

- Сюда и таскаю, мил человек, - сбросив на снег ношу, проговорил Прокудин. - Лоси каждую ночь приходят, как в столовку.

Он подошел к одной пушистой сосенке, осторожно провел ладонью по встопорщенной хвое.

- Будь на то моя воля, всю бы землю вот этими красавицами засеял, не пожалел бы рук. - Он оглядел свои заскорузлые от работы ладони.

- Руки беречь надо, - возразил Буравлев. - А для чего машины тогда? Век техники.

Прокудин сузил глаза:

- Не для всех он, этот век-то, мил человек. Кому и бульдозеры, и трелевочные тракторы. А кому - шиш под нос. Такова постановка дела в нашем лесхозе. Руками ведь многого не выработаешь... Оттого и народ в лесничестве не держится. - Он хлопнул ладонью по стволу сосенки, улыбнулся.

Уголки губ Буравлева дрогнули в усмешке.

- Что, не прав? - уловив в глазах незнакомца недоверие, вдруг загорячился Прокудин. - А механизация нам нужна. Хотя бы посадить ту же сосну... А то подуй сейчас северный ветер, кто его задержит? Сосна! Не будь ее, мил человек, - по всей земле сквозняки пойдут. А суховеям кто дорогу закрывает? А песок кто усмиряет? Скажешь, березки или осинки? Дудки!.. Только дохнет жарой - листья тут же пожухнут, ветки сникнут и стоят ни живы ни мертвы. Дубы вроде богатырями считаются, и они не выдерживают. А сосняк стоит себе, обливается смолистым потом. Она - наша матушка-защитница. И только!..

Зимний день творил свои чудеса. Стволы сосен, облитые морозным солнцем, казались янтарными. Было тихо. Лишь иногда из хвойных сумерек доносилось цоканье клестов. На придорожной березе спелыми лимонами повисла стайка овсянок. Наклонив головки, они с любопытством поглядывали на двух шагающих людей.

- Что вам еще надо? - приостанавливаясь, проворчал на птиц Прокудин. - Порцию получили, а теперь погодите до утра.

Овсянки, словно бы поняв речь старика, сорвались с веток и исчезли в березняке.

- На поле стреканули, - провожая взглядом улетающих птиц, заметил Прокудин. - А что там найдешь? Пургой все бурьяны обило. Мало их стало. Выведутся - тогда лесу говори крышка, мил человек. А почему их стало меньше - понять не могу. То ли на чужбине теряются, то ли ребята летом гнезда разоряют? Ученые пишут разные непонятные книги, а вразумить нас потолковее, как сохранить птичек, не спешат. Я уже и кормушки для них делал, и домики. Живите только...

Солнечные блики смолистыми стружками ложились под ноги. Прокудин шел неторопливой, размеренной походкой, часто оборачивался, по-мальчишески задорно блестел глазами. Он словно был насквозь пронизан лучами. Буравлеву показалось, будто и не разделяли их эти три десятка лет жизни.

За светлым сосновым бором потянулся сумрачный ельник. Снег потемнел. На нем уже не было живых солнечных пятен. Над головами нависли широкие рукаве елей.

- Дальше пойдут дубравы, березняки - места сухие, веселые, рассказывал Прокудин. - А тут, гляди, какая волчья хмарь... Жуть берет. Дед мой, помню, говорил: "По еловому лесу иуда с петлей бродит, на удав толкает. В сосновом - сами персты ко лбу тянутся. На каждое деревце, как на икону, смотришь. В березняке да дубняке - хоть в пляс пускайся". Я, правда, с ним не согласен. По мне, каждый лес хорош, кроме осинника.

- Напрасно, - возразил Буравлев. - Осина - великое дерево! Из нее и сруб что надо, и кровля подходящая. Знал я одного кочегара. На пароходе по Оке плавал. Так этот кочегар просто обожал осиновые дрова. Сажи от них не бывает. Значит, трубы всегда чистые. И жару эти дрова, если сухие, дают не меньше березовых.

Прокудин потер ладонью потное лицо и, заглянув Буравлеву в глаза, сбил на затылок шапку. На изъеденный морщинами лоб сползла белесая прядь. Внимательным взглядом по пути ощупывал он, опознавая, каждый сучок, каждую можжевелку, слух его был насторожен и чуток. Старик то улыбался, то вдруг, хмуря брови, затаивал дыхание, к чему-то прислушивался.

Ели таинственно шумели над головой. И что-то в их робком шорохе вновь напоминало Буравлеву тот прощальный вечер, бледный полусвет, падающий через окно на лицо Кати, и хрустящий под ногами снежок...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Зима оказалась капризной. Неожиданно потеплело, вместо снега кропила морось, по просекам потянули студеные юго-восточные ветры. Земля во многих местах оголилась, и пожухлые, мокрые травы раскосматились на полянах. Сырость пронизывала до костей. Все зверье старалось укрыться в убежище. На краю Касьянова брода под сухими корневищами сосны лежала матерая волчица. Она тоскливо прислушивалась к завыванию ветра.

Над вершинами сосен послышался лопот крыльев больших птиц. Волчица прижала к затылку треугольники ушей, поползла от болота к чащобе. На спуске, у небольшого ложка, вытянула когтистые передние лапы и положила на них голову. В глубине глаз застыли зеленоватые угольки. Из кустов, воровски ступая по мокрому, потемневшему снегу, вышел Корноухий широколобый, щекастый вожак стаи. Осторожно приблизились еще четыре взрослых зверя, а вслед за ними шестеро волчат. Подняв морды, они внюхивались в воздух.

Из-за верхушек сосняка показались глухари. Огромный пестрый петух круто пошел вниз. За ним, плавно описывая круги, стали снижаться остальные птицы.

По немому приказу Корноухого звери, осторожно ступая, потянулись к зеленевшим за логом кустарникам. Проваливаясь по брюхо в сырой, липкий снег, впереди шла матерая, за ней - переярки, дальше шествовали прибылые. Строй замыкал Корноухий. Волчата нетерпеливо вскидывали длинные морды, выскакивали в стороны. Но грозный взгляд вожака сразу же наводил порядок. От болота из ивняка выскользнул и поплелся позади стаи отставший криволапый волчонок. Ребра выпирали из-под кожи. Непомерно большая голова и тонкое тело делали его уродливым. Он спешил догнать сородичей. И каждый раз, предупрежденный злобным взглядом Корноухого, припадал тощим брюхом к скользкому, выпирающему из-под снега мху. Дойдя до можжевеловой заросли, волки разделились надвое. За ложком, у прогалины, постояли, словно обдумывая, как быть дальше, и во главе со старшими окружили можжевельник, в котором беззаботно кормились глухари.

Сумерки синевой наполнили промокший, стылый лес. В стороне, в сосняке, вскрикнула какая-то птица. Гнилое урочище погружалось в долгий, сторожкий сон. И вдруг тишину прошил тоскливый, тревожный всхлип и торопливый лопот крыльев. Из можжевельника, рассекая путаные пряди тумана, поднимались тяжелые глухари. С отчаянным шумом закружились они над зарослью. Волки пружинисто подскакивали, сшибались, ловко хватали в тумане потерявших ориентировку, перепуганных птиц. Поодаль с поднятой мордой стоял Корноухий. Зорко следил за работой прибылых.

Ночь сковала лес тишиной. Не треснет сучок, не зашуршит ветка молодой сосенки... Разве в чащобе раскатисто прохохочет филин или тоскливо проплачет одинокая сова.

С раздутыми, потяжелевшими боками волки лениво потянулись к логову старой, протоптанной тропой. Из-под коряжины выбрался худой, трясущийся от страха и озноба криволапый волчонок. Смешно выбрасывая тонкие лапы, он семенил за своей стаей.

Спал старый лес. Черно все вокруг. Над оголенным потемневшим болотом медленно таял туман.

2

Гнилое урочище затаилось в самом центре Барановских лесов. Дремотные старые ели с седыми бородищами мхов обступили обрывистые склоны топких оврагов. Непролазные буреломы скрывали обрушившиеся бывшие партизанские землянки. Стоило ступить кому-либо на одну из валежин, как она с треском и пылью рушилась, пугая обитателей урочища. Здесь в годы немецкой оккупации обитал отряд народных мстителей. Мало кто из людей помнил про эти места. Партизаны соединились с войсками и ушли дальше, на запад, и немногие из здешних вернулись домой. А кто вернулся, тот, занятый делами, лишь изредка вспоминал о былом.