Иван Рахилло - Первые грозы

• Название: Первые грозы
• Автор: Иван Рахилло
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

Повесть Ивана Спиридоновича Рахилло «Первые грозы» (1933)

---

— Ого-го-го, стой, гадюка! — не своим голосом закричал Василёк.

Казак, покручивая над головой шашкой, догнал раненого; остановив коня, он о чем-то спросил его, тот схватился за кинжал. Казак рубанул его по голове, и человек рухнул на траву.

Повернув коня и пригибаясь к его гриве, казак поскакал в лес. Со скалы его безуспешно обстреливали из винтовок.

Трое беглецов, благополучно обогнув скалу, уже пробирались лесом. Взмыленные кони, дрожа от напряжения, с трудом брали подъём. Сидевшие в засаде партизаны спешили им навстречу.

Непроходимыми тропами, усталые и разбитые, Никита, Митя и сестра, в сопровождении Филиппа и Василька, добрались к обеду к месту расположения отряда. Дорогой Никита рассказал партизанам о всех ночных злоключениях.

— Если бы не этот черкес, нас наверняка отослали бы в штаб Духонина...

— А звать его как? — любопытствовал Василёк.

— Кажется, Хаджи...

— И шо ж, совсем незнаемый? — таращился Филипп.

— Чужой. Отобрал револьвер. Был бы он свой — отпустил бы сразу, а то привёл. Привёл и сам же заступился, говорит, мирные... О револьвере умолчал. Сопровождать в станицу сам согласился, а в дороге такой необъяснимый поступок. Не понимаю...

— Зарубили беднягу.

Перейдя вброд торопливый, кипящий поток, спугнули за кустами кривоногого щекастого парня, державшего в зубах ремень. Парень обескураженно уставился на сестру и, признав в ней знакомую, распахнул удивлённо губастый рот, выронив ремень на траву.

— Сестрёнка, — произнес он пугающей октавой.

Она задержалась.

— Ты откуда меня знаешь?

— Не угадала? — осклабился парень.— Вместе до полустанка отходили. Часть наших сюда метнулась, вместях с Забей-Воротой.

— Припоминаю! Вы ушли наступать на город?

— Нам такого наступления задали! Пришлось тикать подобру-поздорову до лесу.

Митя не удержался и спросил:

— А Дядько там не видали?.. Из типографии. Наборщик он. В очках.

Парень наклонился за ремнём, и лицо его побагровело от натуги.

— Дядько?.. Рази там усех упомнишь?.. Разгромили так — щепки не осталось. Може, он по железной дороге отступил. Часть людей туда повернула. Ты не горюй, — успокоил парень, — отец он твой, што ли?

— Товарищ...

— Товарищей и без него много, — сострил парень. — Полон лес набито, не провернёшь.

— Оно факт, — добавил Филипп, — даже присесть тебе нема места...

— Ладно, ладно зубы скалить! — сердито огрызнулся кривоногий.

— Это наш пулемётчик, — немного пройдя, сказал Василек. — В своём деле большой мастак.

За камнем раскорячился на треноге пулемет, около него прогуливался часовой с карабином.

Под ветвистым каштаном, засучив рукава, свежевал барана смуглый, загорелый боец с давно небритой, обросшей шеей. С первого же взгляда Митя узнал круглую, черноволосую, с жёсткой, как сапожная щетка, щетиной голову Аншована.

— Аншо, бареф! — с неистовым восторгом приветствовал он друга на его родном армянском языке.

— Ассу бари! — ответил непроизвольно Аншован но, обернувшись и увидев земляка, бросил свежевать барана и, облапив Митю, закружил его под одобрительный смех партизан.

— Прямо к шашлыку! Ой, какой ты молодец, Митька! И Никита с тобой...

Да, это был он, Аншо, с той же крупнозубой улыбкой, с тем же кирпично-румяным лицом. Отступая из города, он задержался у сгоревшего моста — помочь переправить через Кубань тяжело раненных товарищей. Здесь его и схватили белые.

— Хотели расстрелять, но я дал ходу. «Неужели,— думаю,— ишаки бородатые, вы расстреляете меня в родном городе, на своей улице? Ведь я здесь вырос, знаю здесь каждый двор, каждую калитку. Каждый камень здесь мой друг, А вы, куркули лопоухие, хотите меня забить, как глупого барана». Как дал конвоиру ногой в зад, он бултых в лужу, а я через забор, и алла-верды! Так и убежал сюда в горы...

И действительно, разве можно было допустить, чтобы казаки убили Аншована на своей улице? Никогда! Митя был горд отвагой своего закадычного друга.

Партизаны с нескрываемым любопытством встречали новоприбывших. Особенно Лелю.

— Словили, кум? — справлялись они у Филиппа. Он не находил нужным отвечать на праздные вопросы, проходя мимо с откровенным достоинством.

— Чи засватал? — с насмешливой нежностью подтрунивали бойцы.

— Филько, подпояшь поясом бороду, а то жинка усю оборвет, хо-хо!

Около землянки повстречали человека с такой же, как и Филиппа, бородой, с висевшим за спиной башлыком. Митя с трудом признал в нем Забей-Вороту. Угадав гармониста и сестру, он подошёл и сердечно пожал им руки. Сестра слезла с лошади.

— Позарастали, как медведи! — засмеялся с седла Никита.

— Бриться нечем, да и некогда, — отмахнулся Забей- Ворота. А где твоя нога? — спросил он, любуясь породистой выправкой серого жеребца.

— Нога моя в раю,— ответил Никита, сползая на животе с коня, — ангелы унесли...

Поддерживая гармониста под руку, Забей-Ворота помог ему спуститься в землянку.

— Это чей хлопец? — кивнул он на Митю.

— Неужто не знаешь?.. Это Митька Муратов. Наш разведчик.

— Ого, тогда давай знакомиться!

Митя конфузливо сунул руку в шершавую ладонь командира. Забей-Ворота кому-то зычно крикнул:

— Дитё, задай коням овса!

— Знаю сам! — ответил откуда-то Филипп.

— Почему Дитё? — спросил Никита, присаживаясь на лежавшее в углу запылённое седло.

— Прозвище у него такое... Ну, выкладывай всё подробно! Небось проголодались?.. Скоро обед будет.

Никита снял фуражку и, обтерев ею лоб, начал рассказывать.

— К морю, под видом груза сельскохозяйственных машин, следует состав с оружием и снарядами. Он пройдёт через нашу станцию. Сведения получены из Ростова.

Забей-Ворота насторожился.

— Сведения проверены?

— Да. Их получил от своего знакомого Фёдор Иваныч, кондуктор и член нашей подпольной организации.

Забей-Ворота нервно похлопывал висевшей на руке плетью по голенищу своего стоптанного сапога.

— Так, так... туман проясняется. Недавно наши ребята поймали одного офицерика, который на допросе сообщил, что в районе предгорных станиц сосредоточился корпус генерала Покровского в количестве не менее одиннадцати тысяч сабель. Это не зря. Офицер рассказывал, что по Черноморскому побережью движется несметная сила войск, называемая «черной армией», которая бьёт всех — и белых и красных. На днях они разгромили у Архипо-Осиповской десант добровольцев, захватив в свои руки батарею. Понятно, почему белые направляют оружие к морю. По некоторым, ещё не проверенным слухам, эта «черная армия» бьёт только белых. Мы и раньше слышали об этой армии. Наши хлопцы называют её «чёрной хмарой». После обеда надо обмозговать положение сообща. Я всё же думаю, что наша задача — всеми силами подрывать белый тыл... Поэтому связь с городской подпольной организацией в данное время является особенно желательной.

Согнувшись, в землянку вошёл Филипп.

— Товарищ командир, обед готов. Приглашай гостей!

— Я и то думаю, — спохватился Забей-Ворота, похлопывая Митю по плечу, — а то хлопчик совсем тут заскучал...

Митя зарделся от удовольствия.

— Я хоть до вечера могу протерпеть!

— Молодец! Хвалю...

По лужайке проходили бойцы с дымными котелками.

— Кума, обедать! — позвал Филипп сестру, окружённую партизанами.

Глава семнадцатая

Город метался в горячке. По вечерним улицам мимо гудевших духанов проходили войска, у витрины Освага толпились обыватели, читая последнюю сводку с фронта. Свеженаписанные плакаты призывали жителей к спокойствию, сообщая о том, что «доблестная добровольческая армия по стратегическим соображениям верховного командования временно оставляет город и что герой — казак станицы Преградной — вышел победителем из неравного боя, зарубив одиннадцать большевиков и захватив два пулемета».

По мостовой пролетали на извозчиках подвыпившие офицеры в обществе всем известных девиц.

В театре ставились «Осенние скрипки».

Из богатых домов выносили мебель и грузили на подводы.

Расстроенный отъездом сына, Хорьков поссорился с Полиной матерью и так толкнул её в грудь, что Анна Егоровна упала и разбила о дверной косяк голову. Поля ухаживала за матерью, накладывая на рану смоченное полотенце. Анна Егоровна беспомощно плакала, уткнувшись лицом в подушку. Сверху, из хозяйской квартиры доносились нервные повизгивания Хорькова, упрашивающего сына остаться.

Сашка что-то отвечал негромким, но упрямым голосом. Хорьков кипятился, и Поле слышны были отдельные слова:

— Я покажу!.. Зараза... Не потерплю!.. Хозяин я в своём доме или нет?

С вечерним поездом прибыл и сам кондуктор. Узнав о поступке Хорькова, он так разгневался, что, схватив утюг, побежал расправляться с хозяином, но его задержал матрос, столкнувшийся с ним в дверях.