Жедеон Таллеман де Рео - Занимательные истории

• Название: Занимательные истории
• Автор: Жедеон Таллеман де Рео
• Издательство: Наука
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1974

В истории французской литературы XVII в. имя Таллемана де Рео занимает особое место. Оно довольно часто встречается и в современных ему мемуарах, и в исторических сочинениях, посвященных XVII в. Его «Занимательные истории», рисующие жизнь французского общества эпохи Генриха IV и Людовика XIII, наряду с другими мемуарами этого времени послужили источником для нескольких исторических романов эпохи французского романтизма, в частности, для «Трех мушкетеров» А. Дюма.

Относясь несомненно к мемуарному жанру, «Занимательные истории» отличаются, однако, от мемуаров Ларошфуко, кардинала де Реца или Сен-Симона. То были люди, принадлежавшие к верхним слоям потомственной аристократии и непосредственно участвовавшие в событиях, которые они в исторической последовательности воспроизводили в своих воспоминаниях, стремясь подвести какие-то итоги, доказать справедливость своих взглядов, опровергнуть своих политических врагов.

Таллеман де Рео был фигурой иного масштаба и иного социального облика. Выходец из буржуазных кругов, отказавшийся от какой-либо служебной карьеры, литератор, никогда не бывавший при дворе, Таллеман был связан дружескими отношениями с множеством самых различных людей своего времени. Наблюдательный и любопытный, он, по меткому выражению Сент-Бева, рожден был «анекдотистом». В своих воспоминаниях он воссоздавал не только то, что видел сам, но и то, что слышал от других, широко используя и предоставленные ему письменные источники, и изустные рассказы современников, и охотно фиксируя имевшие в то время хождение различного рода слухи и толки.

«Занимательные истории» Таллемана де Рео являются ценным историческим источником, который не может обойти ни один ученый, занимающийся французской историей и литературой XVII в.; недаром в знаменитом французском словаре «Большой Ларусс» ссылки на Таллемана встречаются почти в каждой статье, касающейся этой эпохи.

Написанная в конце семнадцатого столетия, открытая в начале девятнадцатого, но по-настоящему оцененная лишь в середине двадцатого, книга Таллемана в наши дни стала предметом подлинного научного изучения — не только как исторический, но и как литературный памятник.

---

Альбер де Гонди, впоследствии маршал и герцог де Рец, был первым камер-юнкером при Карле IX; когда на престол взошел Генрих III, он, будучи тонким придворным, сразу уразумел, что его принудят отказаться от этой должности, ибо она создана для людей, способных нравиться, и не подходит тому, кто неприятен лицом. И вот он является к Королю и подает ему прошение об отставке. Король назначил на эту должность г-на де Жуайеза, а на следующий день послал грамоту на герцогский титул г-же де Рец с любезной припиской, «что она из слишком хорошей семьи, чтобы не быть причисленной к рангу, к коему причислены менее знатные, нежели она». И это было гораздо более учтиво, чем ежели бы Король послал грамоту ее мужу. Г-жа де Рец была вдовой сына адмирала д'Аннебо. Ее мать, г-жа де Дампьер из рода де Вивон, (Дочь же была из рода Клермон-Таллар де Тоннер.) не сумев помешать дочери выйти замуж за г-на Реца, прокляла ее. Г-жа Дампьер была в свое время фрейлиной королевы Елизаветы[52]. Рассказывают об одном весьма мудром ее поступке. Она сделала одну из своих племянниц фрейлиной королевы Луизы и, заметив в одно прекрасное утро, что Король больно уж ласков с молодой девушкой, посадила ее в карету и отправила к отцу. Король не посмел ничего сказать. Даму эту весьма почитали, и все питали к ней уважение.

Г-жа де Рец, невзирая на материнское проклятье, имела множество детей. Маркиз де Белиль, ее старший сын, женился на девице из рода Лонгвиль, которая отличалась красотой и приятным сложением; она пожелала отомстить за смерть мужа, убитого в Мон-Сен-Мишеле[53], а потом постриглась в монахини, став настоятельницей в Фонтевро, а затем основательницей общины Кальвэр. Она ввела там новые реформы и умерла в святости…

Г-н де Бельгард велел учинить на своем надгробии надпись, что имел честь состоять в числе друзей покойного Графа[54].

Кардинал де Ришелье сослал г-на де Бельгарда в Сен-Фаржо, где он пробыл лет восемь или девять. Покойный Принц[55], управлявший Бургундией, пожелал приобрести поместье Серр, которое г-н де Бельгард купил у г-жи де Меркер, дабы сделать из него герцогство, и дал ему свое имя[56]. Покупка была совершена так, чтобы земля перешла к брату г-на де Бельгарда, г-ну де Терму, и его сыновьям, которые были тогда еще живы. Г-н де Терм умер первым, оставив после себя единственную дочь, которую г-н де Бельгард выдал за г-на де Монтеспана (ныне г-на де Бельгарда) сына своей сестры. Итак, покойный Принц купил поместье Бельгарда, а г-н де Бельгард приобрел Шуази, в Орлеанском лесу, родовую землю семьи Лопиталь, и дал ей название Бельгард. Именно на этом основании нынешний г-н де Бельгард, сын его сестры, носящий фамилию Гондрен (поначалу Монтеспан), претендует на герцогский титул. У него детей нет, но у его братьев, маркизов д'Антен и Терм-Пардайан, они есть. Правда, умом эти отпрыски не отличаются. Архиепископ Санский тоже его брат.

При нас г-н де Бельгард вновь появился при Дворе после смерти кардинала де Ришелье и носил траур по этому правителю, который не переносил его насморка. Вскоре после этого, правда, г-н де Бельгард умер.

Принцесса де Конти

Принцесса де Конти была дочерью того герцога де Гиза, который по приказу Генриха III был убит в Блуа[57]. Но прежде, чем рассказывать о ее любовных связях, скажу несколько слов о шалостях ее прабабки и ее матери. Г-жа де Гиз, (Ее звали Антуанетта Бурбонская. Она была порядочной женщиной; этот рассказ мало правдоподобен.) мать Франциска, герцога де Гиза, убитого при осаде Орлеана Жаном Польтро, будучи влюблена в некоего придворного кавалера, дабы, наслаждаясь любовью, избежать огласки, требовала, чтобы его приводили ночью к ней в спальню с завязанными глазами и точно так же выводили. Один из друзей кавалера посоветовал ему отрезать кусок бахромы от покрывала постели, а затем посетить всех знакомых ему дам и посмотреть, не найдется ли где-нибудь подобной бахромы. Таким образом тот обнаружил, кто эта дама, и при первом же свидании сказал ей об этом, но его безрассудное любопытство положило конец их связи. Г-н д'Юрфе вывел героя этой истории в своей «Астрее»[58] под именем Альсиппа, отца Селадона, то есть отца самого г-на д'Юрфе; и это в самом деле вполне мог быть кто-то из его семьи, ибо то, что он говорит далее о вызволении своего друга, соответствует истине, и когда король Франциск I узнал об этом, он воскликнул: «Экий пайяр!»[59]. В дальнейшем тот же г-н д'Юрфе, который вызволил своего друга, в письме к одному из придворных игриво подписался: «Пайяр». Впоследствии кое-кто из этой семьи получил сие прозвище в качестве второго имени; по крайней мере я так слышал. Это напоминает мне об одном почтенном овернском роде, носящем фамилию д'Аше, — так во всяком случае подписываются его представители; истинная же их фамилия звучит весьма неприлично: «Мердезак»[60]; говорят, будто это прозвище было дано одному из их предков в не знаю уж каком сражении, где, несмотря на случившийся с ним понос, он не покинул ратного строя и явил чудеса храбрости.

Генрих «Меченый», отец принцессы де Конти, был гораздо незадачливее в браке, нежели его дед. Его жена (Она была из рода де Клев, младшая сестра г-жи де Невер, матери герцога Мантуанского.) вела себя весьма дурно. Один его приятель, полагая, что он ничего не замечает, решил попробовать, можно ли ему об этом сказать; он заявил Герцогу, что у него есть друг, жена которого недостаточно блюдет его честь, и попросил у Герцога совета, открывать ли этому другу глаза. «Ибо я настолько в сем уверен, — добавил он, — что могу легко это доказать». «Меченый», который сразу почуял, в чем дело, ответил ему: «Что до меня, я заколол бы того, кто бы мне такое сказал». — «Клянусь честью! — откликнулся его приятель, — тогда я ничего не скажу и своему другу: у него, может статься, тот же нрав, что и у вас».

И все же, говорят, Герцог нагнал на жену страху; как-то раз, когда той немного нездоровилось, он, выказывая всем своим видом, что сильно чем-то удручен, заявил каким-то странным тоном, что ей надобно съесть бульону; жена отвечала, что потребности в сем не чувствует. «Извините, сударыня, вам надобно его отведать». И тотчас же послал на кухню за бульоном. Жена, у которой совесть не слишком была чиста, твердо решила, что муж хочет спровадить ее на тот свет, и стала слезно упрашивать его, чтобы он позволил съесть этот бульон хотя бы через полчаса. Рассказывают, будто она все эти полчаса готовилась к смерти, ничего, однако, о том не говоря, после чего поела принесенного ей бульону, каковой оказался самым обыкновенным.

Сен-Мегрен, коего считали отцом покойного г-на де Гиза только потому, что тот, как и Сен-Мегрен, был курносым, состоял ее любовником. Г-н де Майенн, не любивший шуток, приказал его убить. Точно так же он поступил с Сакремором, которого обвиняли в том, что тот живет с дочерью г-жи де Майенн. (Г-жа де Майенн была наследницей земель Танда. Граф де Танд был бастардом Савойским. Она была вдовой г-на де Монпеза. Когда она вступила в права наследства, г-н де Майенн женился на ней.) Этот Сакремор был дворянином; ничего другого о нем мне узнать не удалось.

Г-н де Майенн, дабы обмануть свою жену, которая весьма тревожилась, что муж отлучается по ночам, сажал лакея в своем халате за стол, заваленный бумагами, будто работает над чем-то важным; лакей издали делал госпоже знак рукой, чтобы она шла к себе, и та почтительно удалялась.

За м-ль де Гиз, впоследствии принцессой Конти, ухаживали многие, в том числе и отважный Живри. (Он был из рода д'Англюр.) Рассказывают, будто, назначив ему свидание, она из озорства вздумала переодеться монахиней. Живри поднялся к ней по веревочной лестнице, но был настолько поражен, встретив вместо м-ль де Гиз монахиню, что никак не мог придти в себя и поневоле вернулся не солоно хлебавши. Второго свидания он так и не добился; красавица прониклась к нему презрением, и дело завершил Бельгард. (Бельгард нанял человека, который бежал из Парижа. Этот человек вручил ему карандашный портрет м-ль де Гиз. В пору написания портрета ей было всего пятнадцать лет. Именно с этого и началась любовь к ней Бельгарда. За шесть лет до смерти м-ль де Гиз снова обрела свой портрет и сказала о том г-же де Рамбуйе, навестившей ее в этот самый день; м-ль де Гиз была весьма обрадована.) В «Любовных проказах Алькандра»[61] рассказывается о зарождении этой любовной истории. Правда, опасаясь повторения неожиданного конфуза, м-ль де Гиз уже монахиней не переодевалась. Я слышал, будто все произошло на полу, в спальне самой г-жи де Гиз, которая лежала уже в кровати и, чувствуя, что ее клонит ко сну, велела задернуть полог, чтобы покрепче заснуть. М-ль де Витри, наперстница м-ль де Гиз, была Дариолеттой[62]. Когда дело дошло до любовного поединка, у красавицы вырвалось: «Ух!». Мать, проснувшись, спросила, что случилось. «Да нет, ничего, — ответила наперстница, — просто Мадемуазель накололась за работой». Еще до этого, во время краткого перемирия, Бельгард и Живри пришли к воротам тюильрийского сада поболтать с г-жой и м-ль де Гиз. Г-н де Немур, (Тот, кто потом был тираном Лионским. Он был братом (по — А. Э.) матери г-на де Гиза, убитого в Блуа. Их мать, дочь герцогини Феррарской, французская принцесса крови, вышла замуж за г-на де Гиза, а потом за г-на де Немура.) влюбленный в молодую принцессу, (Г-н де Немур женился бы на ней, получи он церковное разрешение.) приказал по ним стрелять. Бельгард отошел, а Живри, более храбрый, крикнул ему: «Как, Бельгард, ты отступаешь перед этой красавицей!». Под конец, видя, что принцесса с ним порывает, Живри написал ей любовное письмо, которое я здесь приведу, ибо это одно из самых прекрасных любовных писем, какие только могут быть на свете.