Михаил Салтыков-Щедрин - Том 10. Господа «ташкентцы». Дневник провинциала

• Название: Том 10. Господа «ташкентцы». Дневник провинциала
• Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1970

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.

В десятый том входит одна из наиболее известных книг Салтыкова — «Господа ташкентцы», которая возникла на рубеже 60-х и 70-х годов прошлого века и, как всегда у этого писателя, была нерасторжимо связана с тогдашней русской действительностью. Также в том входит «Дневник провинциала в Петербурге».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Некоторые из сослуживцев-генералов облизнулись при этом, а один из них сказал:

— Вы обязаны исполнить волю покойного! Быть может, его высокопревосходительство тронется этим и хотя в отношении к другим будет не столь взыскателен!

— Непременно-с! непременно-с! — уверял Прокоп, — помилуйте! какого еще к черту губернатора надо!

По сцеплению идей, зашел разговор о губернаторстве, о том, что нынче от губернаторов все отошло и что, следовательно, им нужно только иметь такт. Прокоп стал было утверждать, что и совсем их не нужно, но потом сам убедился, что, во-первых, некому будет взыскивать недоимки, а во-вторых, что без хозяина, во всяком случае, как-то неловко. От губернаторства разговор опять возвратился к покойному и к славнейшему подвигу его жизни: к переходу через Валдайские горы.

— Скажите, пожалуйста! вы были свидетелем этого перехода? — обратился к Прокопу один из генералов.

— Еще бы! Я тогда юнкером в Белобородовском полку состоял*; но так как покойный всегда особенно меня жаловал, то я у него почти за адъютанта служил. Только вот стоим мы, как сейчас помню, в Яжелбицах…

— Так, так! Это было при Яжелбицах! — воскликнули в один голос все генералы, словно чем-то обрадованные.

— Ну-с, стоим мы этак в Яжелбицах, а в это время, надо вам сказать, рахинские крестьяне подняли бунт за то, что инженеры на их село шоссе хотели вести[445]. Ну-с, хорошо. Только смотритель Яжелбицкой станции и говорит покойному: не угодно ли, говорит, вашему высокоблагородию — он тогда еще полковником был — ухи из форелей откушать? у нас, говорит, преотменные в озере ловятся! Разумеется, сейчас за мной: так и так, как ты думаешь, успеем ли мы уху съесть? «И думать, говорю, об ухе нечего!» Ну, поморщился мой полковник — сами вы знаете, господа, какой он охотник покушать был, — однако видит, что моя правда, воздержался! Было это дело у нас, доложу вам, пятого июля, немного спустя после полдён…

— Так, так! Пятого июля! Так и в истории этого похода сказано!

— Ну, вот видите! Не лгу же я! Да и зачем лгать, коли сам собственными глазами все видел! Только вот, смотрю я, солнышко-то уж книзу идет, а нам в тот же день надо было покончить с Рахиным, чтобы разом, знаете, раздавить гидру — да и шабаш!

— Совершенно справедливо! Бунты — тут первое дело натиск и быстрота! А потом — вольным шагом, и по домам! — воскликнули генералы.

— Ну-с, только вот и говорит мой полковник смотрителю: нет, говорит, старик! мне, говорит, надо к двум часам вот эту гору взять, а к пяти часам чтобы в Рахино! Когда там покончим, тогда и уху к вам есть прибудем. А вы, господа, изволите ли знать Яжелбицкую-то гору?

— Как же, как же! ужаснейшая гора! — воскликнули генералы, из которых некоторые даже отмеривали руками.

— Ответивши таким манером смотрителю, покойный улыбнулся этак и говорит солдатикам: «А что, ребята, к пяти часам будем в Рахине?» Ну, разумеется: ради стараться! Сейчас — барабаны! Песенники вперед! на приступ! гора к черту! — и к пяти часам у нас уж кипел горячий бой под Рахиным! К шести часам гидра была при последнем издыхании, а в девять полковник уж был в Яжелбицах и говорил мне: ну, теперь я надеюсь, что и ты не скажешь, что я ухи не заслужил? И скушал разом целых три тарелки!

— Браво! браво! ну и нам теперь самое время выпить за покойного!

Быть может, время так и прошло бы в мирном веселии, если б Прокоп не выпил несколько лишних рюмок хересу и под их наитием не вздумал вступить в религиозный спор.

— Одно жаль, — сказал он, — не в нашей русской вере помер! Говорил я ему еще накануне смерти: окрестись, говорю, Карл Иваныч! Вспомни, куда ты идешь! По крайности, в царство небесное попадешь! с людьми будешь!

Генералы, из которых большинство были немцы, обиженно переглянулись между собой.

— Но позвольте узнать, — спросил один из них, — какие основания вы имеете, чтобы так низко ставить нашу святую евангелическую религию?

— Да такие основания, что она и не религия совсем!

— Однако имеете ли вы доказательства в пользу вашего мнения?

— Каких там еще доказательств! Не религия — и все тут! Ну, первое доказательство: ваша вера таинства погребения не признает — на что похоже!

— Но позвольте вам доложить, что такого таинства и в вашей русской религии не находится!

— Ну, уж это дудки!

— Однако ж это ужасно! — воскликнули хором генералы.

— У нас над покойником-то поют! — упорствовал Прокоп, — и дьякон и поп — честь честью в могилу кладут! А у вас что! пришел ваш пасто́р, полопотал что-то, даже закусить с нами не захотел! На что похоже!

— Позволь, душа моя, — вступился я, — ведь действительно и у нас таинства погребения нет!

— Ну, нет так нет — не в том штука! А вот мы в святого духа верим, а вы, немцы, не верите!

— Позвольте же вам доложить…

— Нечего тут докладывать! Этак вы скажете, что и чухна белоглазая — и та в бога верит!

— Но это ужасно!

— Ужасно-то оно ужасно, только не нам! Вам будет ужасно — это так!

— Но позвольте вам сказать, милостивый государь, что мы так точно верим в святого духа, как бы он сейчас между нами был!

— Ну, между нами-то, пожалуй, сейчас его и нет! Это, брат, враки! А вот, что вы в Николая Чудотворца не верите — это верно!

— Но Николай — это совсем другое дело! Николай — это был очень великий человек!

— Боговдухновенный*, сударь! Не «великий человек», а боговдухновенный муж! «Правило веры, образ кротости, воздержания учителю!»* — вот что-с! — произнес Прокоп строго. — А по-вашему, по-немецки, все одно: Бисмарк великий человек, и Николай Чудотворец великий человек! На-тко выкуси!

Глаза у генералов постепенно расширялись; чиновники похоронного ведомства потихоньку посмеивались, а Прокоп разгорячался все больше и больше.

— Скажи это я, русский, — ораторствовал он, — давно бы у меня язык отнялся! А с вас, с немцев, все как с гуся вода!

Слово за слово, генералы так обиделись, что прицепили палаши, взяли каски и ушли. Прокоп остался победителем, но поминовенная закуска расстроилась. Как ни упрашивал казначей-распорядитель еще и еще раз помянуть покойного, строптивость Прокопа произвела свое действие. Чиновники боялись, что он начнет придираться и, пожалуй, даже не отступит перед словом «прохвосты». Мало-помалу зала пустела, и не более как через полчаса мы остались с Прокопом вдвоем.

— Ну, скажи, пожалуйста, какая тебе была охота поднимать всю эту историю? — укорял я Прокопа.

— А по-твоему, в рот им смотреть?

— Как ты странно, душа моя, рассуждаешь! совсем с тобой правильного разговора вести нельзя!

— Нет, ты мне ответь: в рот, что ли, им смотреть! А я тебе вот что говорю: надоела мне эта немчура белоглазая! Я, брат, патриот — вот что!

— Но ведь здесь…

— И здесь, и там, и везде… везде я им нос утру! Поди-тка что выдумали: двести лет сряду в плену у себя нас держат!*

Спорить было бесполезно, ибо в Прокопе все чувства и мысли прорывались как-то случайно. Сегодня он негодует на немцев и пропагандирует мысль о необходимости свергнуть немецкое иго; завтра он же будет говорить: чудесный генерал! одно слово, немец! и даже станет советовать: хоть бы у немцев министра финансов на подержание взяли — по крайности, тот аккуратно бы нас обремизил!

Когда мы вышли, солнце еще не думало склоняться к западу. Я взглянул на часы — нет двух. Вдали шагали провиантские и другие чиновники из присутствовавших на обеде и, очевидно, еще имели надежду до пяти часов сослужить службу отечеству. Но куда деваться мне и Прокопу? где приютиться в такой час, когда одна еда отбыта, а для другой еды еще не наступил момент?

— К Дороту, что ли? — раздумывал Прокоп, — да там, поди, и татары еще дрыхнут! А надо где-нибудь до пяти часов провести время! Ишь чиновники-то! ишь, ишь, ишь, как улепетывают! Счастливый народ!

Делать нечего, я должен был пригласить его ко мне.

— Ну, вот, и спасибо! Вздремнем часок, другой, а там и опять марш!

Но надежде на восстановляющий сон не суждено было осуществиться с желаемою скоростью. Прокоп имеет глупую привычку слоняться по комнате, садиться на кровать к своему товарищу, разговаривать и вообще ахать и охать, прежде нежели заснет. Так было и теперь. Похороны генерала, очевидно, настроили Прокопа на минорный тон, и он начал мне сообщать новость за новостью, одна печальнее другой.

— Да ты знаешь ли, — сказал он, — что на этих днях в Калуге семнадцать гимназистов повесились?*

— Что ты! Христос с тобой!*

— Верно говорю, что повесились. Не хотят по-латыни учиться* — и баста!

— Да врешь ты! Если б что-нибудь подобное случилось, неужто в газетах не напечатали бы!

— Так тебе и позволили печатать — держи карман! А что повесились — это так. Вчера знакомый из Калуги на Невском встретился: все экзамены, говорит, выдержали, а как дошло до латыни — и на экзамен не пошли: прямо взяли и повесились!