Айрис Мердок - О приятных и праведных

• Название: О приятных и праведных
• Автор: Айрис Мердок
• Издательство: Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-144-9

Айрис Мёрдок (1919–1999) — классик английской литературы XX века, удостоенная звания «Дама Британской Империи», автор философских сочинений, пьес, стихов и великолепных романов. Каждое ее произведение — шедевр, образец тончайшего психологизма, мудрой иронии и блистательной, кристально прозрачной формы. Романы Айрис Мёрдок шесть раз номинировались на «Букер», переведены на 26 языков, многие из них экранизированы.

В основе романа «О приятных и праведных» лежит расследование самоубийства одного из служащих Министерства внутренних дел, совершенное прямо в служебном кабинете. Шантаж и супружеская неверность, черная магия и роковая женщина-вамп, предательство и преступление, сложные хитросплетения человеческих отношений, сопряженные с захватывающими приключениями, романтическими и опасными, составляют канву повествования. Блистательные диалоги, неожиданные повороты сюжета, глубокие и тонкие психологические портреты героев, великолепная проза — все это позволяет с полным основанием отнести роман «О приятных и праведных» к лучшим образцам творчества Айрис Мёрдок.

---

— Бедный Тео, — сказала Кейт. — По-моему, он расстроен из-за Мэри и Вилли, вам не кажется?

— В смысле, чувствует, что теряет Вилли? Возможно. Подозреваю, что Вилли — единственный, с кем Тео по-настоящему находит общий язык.

— Бог знает, о чем они там беседуют друг с другом! Я так рада за Мэри и Вилли, это как-то очень правильно! Такой союз не назовешь безоглядным шагом, так ведь и их не назовешь людьми, склонными к безоглядным шагам. Вот истинно мудрыми, на мой взгляд, их обоих назовешь. А Мэри — такой душевный человек!

— Мало сказать — душевный, — сказал Дьюкейн. — Повезло Вилли.

— Ужасно повезло, и я до ланча схожу и сообщу ему об этом. Удачно, что мне пришло в голову их сосватать, вы согласны? Это удержит их обоих здесь.

— Вы думаете? — сказал Дьюкейн. — Не удивлюсь, если они вдвоем уедут.

— Ой, нет-нет-нет! Что мы будем делать без Мэри? И вообще, уезжать никому не разрешается. Все вы — мои дорогие… скажем, дети.

— Рабы.

— Какой вы нынче брюзга! Нам бы теперь еще подобрать достойного человека для Полы. Высокоинтеллектуального, понятно. Придется, очевидно, построить еще один домик. Мэри и Вилли будут жить в коттедже. Что ж, Октавиан и так подумывал о том, чтобы возвести второй, неподалеку от кладбища, где он не будет виден из дома. Только мне-то нравится, когда мы все под одной крышей. Знаете, я так боялась, что вы влюбитесь в Полу! Она же куда умней меня! Я не на шутку тревожилась.

— Я обожаю Полу, — сказал Дьюкейн. — Восхищаюсь ею, уважаю ее. Иначе и быть не может. Но…

— Но — что?

— Она — не вы.

— Милый, сегодня вы прямо-таки блистаете красноречием! Ах, смотрите, вон двойняшки пошли купаться. Двойняшки! Ау! Разыщите-ка дядю Тео и составьте ему компанию! Он только что зашел в лес.

Волоча белые купальные полотенца по тусклой зелени колючих кустов, близнецы помахали им и проследовали дальше в сопровождении скачущего, мечущегося Минго, который время от времени заливался лаем — не купальным, а охотничьим.

— Единственные среди нас представители людской породы, в которых не к чему придраться, — сказал Дьюкейн.

— Строги вы по отношению к нам! Да, близнецы — это чудо. Супер, как выразилась бы Барби. Грустно сознавать, что вырастут — и уподобятся несносным существам вроде Барб и Пирса.

— Половозрелым, вы хотите сказать. Да, мы — несносные существа.

— Это вы — несносное существо! Ладно, давайте, я лучше расскажу вам про Танжер. Удивительно было видеть всех этих женщин под чадрой. Причем носят они свои чадры на разный манер… Или нужно говорить — «чадру», как говоришь — «килт»?.. И поверьте, далеко не всегда она их красит. А что еще поразительно — это рыночная площадь…

— Я бывал в Танжере, — сказал Дьюкейн.

— Ну хорошо, не стану вам рассказывать!

Кейт, которая всегда с восторгом отправлялась отдыхать, неизменно и возвращалась с восторгом. Она любила тех, кто с нею рядом, и ей приятно кружило голову то особенное ощущение, что им ее не хватало, — та искорка, какая проскакивает, когда включается электрический ток. Она радовалась тому, что по ней скучают, и дорожила той первой минутой, когда с очевидностью подтверждалось, что — да, по ней скучали. На этот раз, однако, о чем она уже упомянула Джону, кое-что слегка нарушилось в привычной схеме. Обнаружилось, что подданные ее чем-то озабочены, и озабочены слишком серьезно, чтоб надлежащим образом возликовать по поводу ее приезда и затевать вокруг нее радостную возню. Она решила, что должна обойти весь дом, побывать у каждого и с каждым потолковать с глазу на глаз, включая Тео. Как врач во время обхода. При этой мысли к ней вернулось хорошее настроение.

Нельзя, впрочем, сказать, что до этого она пребывала в дурном настроении. Просто с тех пор как Кейт после короткого сна разбудила в четыре утра кукушка, ее не покидало ощущение неудобства, дискомфорта. Спустя немного она установила, что порождает это непривычное чувство присутствие Дьюкейна — даже присутствие Дьюкейна в ее сознании. Если другие предстали перед ней не в лучшем виде, это было поправимо. Она воспринимала их нервозность, по ее определению, как нечто отстоящее от нее самой — нечто такое, с чем можно справиться, оперируя, так сказать, на внешнем поле. Меж тем как подавленность Джона, его склонность вести себя как «несносное существо» относились к области личного. В отношениях между нею и Джоном на данный момент — и, конечно, лишь на данный момент — что-то застопорилось, разладилось. Кейт поймала себя на покаянной мысли, что наверняка прекрасно знает, чем объясняется этот сбой. Оставалось только надеяться, что Джон этого не знает.

Кейт действительно провела две недели в Танжере великолепно. Подробность, о которой она рассказывать не собиралась, — это то, что значительную часть этих двух недель она провела в постели с Октавианом. Такое уж действие оказывал на Октавиана жаркий климат. Да и на нее, признаться, он тоже оказывал такое действие. Каждый день после долгого, уснащенного возлияниями ланча они буквально опрометью устремлялись назад в гостиницу. Октавиана обуревало нетерпение. Кейт забавляла мысль, что, узнай об этом Дьюкейн, он был бы, при естественном чувстве ревности, пожалуй, еще и скандализован. Ведем себя ничуть не лучше тех же кукушек, размышляла она, хотя, конечно, мы-то — праведники, поскольку исповедуем единобрачие, а они практикуют многобрачие, и потому достойны осуждения! Да, это правда, она поправилась и загорела, она здорова, заряжена энергией, дала своим нервам отдохнуть и, как сказал Джон, еще полна всем этим — вином, оливками, средиземноморским солнцем… Возможно ли, что Джон все-таки знает? Должно быть, он страшно по ней скучал. И вот теперь, по ее возвращении, в момент, когда включился снова электрический ток, он мог вдвойне болезненно ощутить, что она принадлежит другому, и неким образом уловить в ней блаженное подтверждение этой принадлежности. Нюхом чует, подумала она. А что, если это можно в буквальном смысле слова учуять нюхом? Возможно ли такое с научной точки зрения? Надо будет спросить… Хотя нет, за подобного рода научной справкой к двойняшкам тоже не обратишься.

Кейт рассмеялась.

— Что это вы? — спросил Дьюкейн.

Какой он все-таки бука сегодня!

— Нет, ничего. Просто вспомнились те собачки. Неважно, вряд ли их выкрутасы годятся для ваших ушей. Да я и слов таких не знаю, пришлось бы изображать это на бумаге!

Дьюкейн, впрочем, не обнаруживал желания углубляться в сюжет о собачках. Вперив взгляд в чащу леса перед собой, он принялся охаживать себя по носу носовым платком. Мимо, беспорядочно сбиваясь в сторону, вновь пронеслись шалые от вожделения кукушки. Ку-ку, ку-ку…

В это время года он выглядит хуже всего, думала Кейт. Терзает без конца свой несчастный нос, он уже стал совсем багровый, и глаза слезятся постоянно. Сходство с герцогом Веллингтонским исчезло без следа. Зато — приятный цвет лица, с румянцем сквозь загар, а кожа так глянцево лоснится в том месте, где выступают скулы, — видно, он еще больше похудел. Вообще говоря, ему это идет. У волос жирный блеск, и потому они, как крысиные хвосты, кажутся темнее — это, наверное, от жары, от пота. Потеет, бедненький. И для чего в такую погоду надевать эту нелепую фланелевую рубашку? Надо подарить ему нейлоновую.

Мы сейчас настроены не в лад, думала она. Я не могу взять с ним верный тон. Но это пройдет. Даже просто помолчать вот так вдвоем — уже полезно. Я с самого начала предвидела, что тут потребуется приложить усилия. Чисто мужская тупость — не понимать, что отношения не складываются без труда. Чуть что не клеится — немедленно брюзжание и мрак. О поцелуях с ним пока что и речи быть не может! Он не хочет меня, сказала себе Кейт, в настоящий момент — не хочет. Откуда берется в нас эта уверенность?.. И я его не хочу, подумала она. Но это облачко между нами рассеется. Мы должны просто вновь понемногу привыкнуть друг к другу. Я не стану ни тормошить его, ни торопить. Пускай побудет сам с собой некоторое время, а я займусь чем-нибудь еще.

— Джон, ничего, если я для очистки совести просмотрю свою почту? — сказала она. — Такие горы писем накапливаются, когда приезжаешь после отдыха, что разгрести — целое дело! Они у меня все с собой, в корзинке, я только разберу их, если не возражаете. А вы пока побудьте тут или, хотите, пройдитесь к морю. Может быть, встретитесь с Барби, ей как раз время возвращаться с прогулки верхом.

Кейт перевернула вверх дном испанскую корзинку, и десятка три писем разлетелись по бледно-желтым коврикам сухого сена. Она нагнулась и начала переворачивать и раскладывать их рядками.

Дьюкейн с внезапным интересом тоже нагнулся вперед, рассматривая письма. Затем, присвистнув, протянул руку и схватил коричневый конверт, лежащий в конце одного ряда. Ощупывая письмо, он повернул голову к Кейт, сдвинув брови и сощурив от солнца голубые глаза. С нахмуренными бровями лицо его словно бы осунулось и исхудало еще заметнее, напоминая деревянный, смазанный елеем тотем.