Айрис Мердок - О приятных и праведных

• Название: О приятных и праведных
• Автор: Айрис Мердок
• Издательство: Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-144-9

Айрис Мёрдок (1919–1999) — классик английской литературы XX века, удостоенная звания «Дама Британской Империи», автор философских сочинений, пьес, стихов и великолепных романов. Каждое ее произведение — шедевр, образец тончайшего психологизма, мудрой иронии и блистательной, кристально прозрачной формы. Романы Айрис Мёрдок шесть раз номинировались на «Букер», переведены на 26 языков, многие из них экранизированы.

В основе романа «О приятных и праведных» лежит расследование самоубийства одного из служащих Министерства внутренних дел, совершенное прямо в служебном кабинете. Шантаж и супружеская неверность, черная магия и роковая женщина-вамп, предательство и преступление, сложные хитросплетения человеческих отношений, сопряженные с захватывающими приключениями, романтическими и опасными, составляют канву повествования. Блистательные диалоги, неожиданные повороты сюжета, глубокие и тонкие психологические портреты героев, великолепная проза — все это позволяет с полным основанием отнести роман «О приятных и праведных» к лучшим образцам творчества Айрис Мёрдок.

---

Кейт».

Дьюкейн бросил страницы письма одну за другой в пылающий камин. Кейт писала таким размашистым почерком, что письма от нее приходили толстыми кипами. Он подумал, как не идет женщине этот тон уязвленного самолюбия и как трудно даже неглупой женщине скрыть его. И тут же спросил себя, почему он строже судит Кейт, чем Джессику. Ответ был очевиден. Потому что Джессика сильней его любила. Вечное самодовольное «я» — вот что важней всего в конечном счете. Дьюкейн рассеянно взял лежащий на столике лист бумаги с криптограммой Радичи. Машинально пробежал ее глазами. Присмотрелся внимательней. Что-то знакомое начинало проглядывать в центральной ее части. И вдруг до Дьюкейна дошло. Центральную часть квадрата составляли на латыни слова древней христианской криптограммы.

ROTAS

OPERA

TENET

AREPO

SATOR

Эта элегантная фигура читается как в прямом порядке, так и в обратном, так и по вертикали и состоит вместе с добавочными «А» и «О» (альфой и омегой) из букв, образующих первые два слова молитвы «Отче наш», расположенные в виде креста.

А

Р

А

Т

Е

R

APATERNOSTERO

О

S

T

Е

R

О

Кто изобрел и на какой закоптелой стене нацарапал, чародействуя, эти магические письмена, какие силы — наверняка более темные и, пожалуй, более реальные, чем христианское Божество, — тщился вызвать их изысканной формой и тайным содержанием? И что проделывал с ними Радичи, пытаясь направить их могущество по иному руслу и завладеть их талисманной ценностью? Дьюкейн переключил свое внимание на буквы, окаймляющие квадрат. Опять дважды «А» и «О», только в другом порядке. И тогда остальные буквы попросту складывались в RADEECHY PATER DOMINUS[49].

Дьюкейн отбросил прочь лист бумаги. Разочарование, сострадание, грусть смешались в его душе. Было что-то мальчишеское, жалкое в эгоцентризме, с которым Радичи присвоил латинскую формулу. Нечто подобное мог бы вырезать школьник на крышке своей парты. Вероятно, во всяком эгоцентризме, если докопаться до самой его основы, присутствует доля ребяческого. Острая жалость к Радичи овладела Дьюкейном. Разгадывая криптограмму, он словно бы вступил в разговор с Радичи, но разговор невнятный, бессвязный. После стольких нагромождений вокруг служения силам зла — и перевернутый крест, и убитые голуби — сердцевина всего этого выглядела такой ничтожной и пустой. Но при всем том Радичи был мертв, а силы зла — достаточно неподдельны, коль скоро дважды побудили его насильно оборвать человеческую жизнь. Проникнуть взором в этот мир Дьюкейн был неспособен. Он видел там одно лишь нелепое, ребяческое, а то, чему полагалось бы внушать страх, представлялось каким-то слабеньким, убогим. Возможно, некие силы и впрямь существуют и это, возможно, силы зла, но они — так, мелкая сошка. Истинное же зло, огромное, грозное, — то зло, что порождает войны и рабство, и бесчеловечность одного по отношению к другому, — заключено в уверенном, бестрепетном, несокрушимом себялюбии вполне обычных людей, таких, как Биранн и как он сам.

Дьюкейн встал и прошелся по комнате. Окружающее пространство определенно расчистилось. Нет Файви и Джуди, нет Биранна, нет Джессики и Кейт, и Полы. Он посмотрел на себя в зеркало. Лицо, которое он привык аттестовать про себя как «сухое», осунулось и заострилось, у волос, заметил он, — сальный, неопрятный вид, седая прядь, спадающая на лоб, потускнела. Глаза мутные, слезятся. Нос покраснел от солнца и блестит. И так нужен хоть кто-нибудь рядом! Побриться, кстати, тоже не мешало бы…

Завершилась эпоха в моей жизни, сказал себе Дьюкейн. Он потянулся за писчей бумагой, сел и начал писать:

«Дорогой Октавиан!

С искренним сожалением сообщаю Вам, что я вынужден подать в отставку…»

Глава тридцать восьмая

Не хватало лишиться чувств при виде него, подумала Пола.

Нелепая мысль — увидеться в Национальной галерее! В своей открытке он предложил ей встретиться у картины Бронзино. Пола была тронута. Но все равно идея была сумасбродная, типично в духе Ричарда. Пришли он ей письмо, а не открытку, она могла бы предложить со своей стороны что-то другое. А так казалось естественным отозваться тоже открыткой с коротким «да». Слава богу, что в этот ранний час здесь еще никого не было, не считая смотрителя, который находился в соседнем зале.

Пола пришла раньше времени. Поскольку Ричард, с его неумением подумать о других, назначил встречу ни свет ни заря, ей пришлось переночевать в гостинице. Проситься к Джону Дьюкейну или к Октавиану и Кейт не хотелось. Откровенно говоря, Октавиану и Кейт она вообще ничего не сказала. Кроме того, ей требовалось побыть одной. Ночь она провела без сна. За завтраком не смогла заставить себя проглотить ни крошки. Потом сидела в вестибюле, ломая пальцы и следя за стрелками на стенных часах. Один раз пришлось бежать в уборную из опасения, как бы ее не вырвало. Кончилось тем, что она пулей вылетела на улицу и вскочила в такси. И вот теперь ей предстояло ждать еще полчаса.

Могу и лишиться, думала Пола. Ее по-прежнему мутило, над самой головой, казалось, навис черный полог, грозя вот-вот опуститься ей на глаза. Если ее накроет эта мгла, ее поведет всем телом вбок, и она, потеряв равновесие, полетит вниз головой в темный провал. Пола очень ясно представила себе, как у нее закружится голова и поплывет почва из-под ног. Надо сесть, подумала она. Она осторожно приблизилась к квадратной, с кожаными сиденьями, скамье в центре зала и опустилась на нее.

Насилие, акт насилия по-прежнему стоял между ними, как гора — или, вернее, сделался словно бы уродливой принадлежностью самого Ричарда, чем-то вроде пугающего увечья, как, например, металлическая нога. Странно, что это сравнение пришло ей в голову. Потому что на самом деле металлическая нога была у Эрика. Что же, та сцена в биллиардной перечеркнула Ричарда для нее раз и навсегда? Она не задумывалась над этим, но, судя по всему, считала, что да. Иначе никогда не ушла бы от Ричарда. А так у нее даже мысли не возникло, что можно остаться. Разумно ли, не безрассудно ли было придать этому эпизоду такое значение, такую, в сущности, физиологическую значимость?

Пола посмотрела на картину Бронзино. С тех пор как на нее заявил свои права Ричард, она сознательно воздерживалась от знакомства с теоретическими изысканиями, посвященными этому полотну, но все же смутно помнила кое-что из прочитанного раньше. Две фигуры в верхней части картины, Время и Правда, раздвигают синий занавес, открывая взору сладострастный поцелуй, которым награждает свою мать Купидон. Скорбная фигура за спиной Купидона — это Ревность. За пухлым Наслаждением с розами в руках — зловещая фигура девы с фарфоровым личиком и чешуйчатым хвостом, олицетворяющая Фальшь. Пола впервые обратила внимание на некую странность в изображении рук у этой фигуры и, приглядевшись, увидела, что они написаны неверно: у левой руки — правая кисть и наоборот. Правда глядит, Время идет. А невесомый поцелуй все длится, губы едва касаются губ, удлиненные сияющие тела сопряжены в почти что угловатой нежности, в почти что — но не совсем — объятии. До чего же все это в духе Ричарда, думала она, такая изощренность, такая чувственность…

В дверях появился мужчина. Казалось, что не пришел, а как бы возник ниоткуда. Полу будто с силой пригвоздило к спинке сиденья. Он быстро подошел и сел рядом.

— Здравствуй, Пола. Ты рано пришла.

— Здравствуй, Ричард…

— Я, как видно, тоже. Ничем не мог себя занять, не выдержал.

— Да.

— Ну, здравствуй…

Пола не делала попытки поддержать разговор. Она старалась выровнять дыхание. Долгий вдох — и выдох, вдох — и выдох. Совсем не трудно, в общем. Она немного отодвинулась и покосилась на Ричарда: он сидел, облокотясь одной рукой на колено и глядел на нее без улыбки. Мимо прошел смотритель. Больше в зале никого не было.

— Слушай, Пола, — сказал Ричард, понизив голос, — будем говорить по-деловому, хотя бы для начала. Дьюкейн рассказал тебе про этот кошмар с Радичи?

— Да.

— Про меня и Клодию тоже? Все?

— Да.

— Давай тогда разделим два вопроса, ладно? Первый — должен ли я, по-твоему, отдать себя, как говорится, в руки правосудия, заявить в полицию с тем, что меня потом выгонят с работы и будут судить как соучастника. И второй — как нам с тобой поступить в отношении нас самих. Если не возражаешь, я хотел бы прежде всего покончить с первым вопросом.

Господи, как это похоже на Ричарда, думала Пола, пронзенная то ли щемящей нежностью, то ли жалом воспоминаний. Черный полог над нею исчез, дыхание как будто наладилось. Только больно колотилось сердце.

— А разве эти два вопроса не связаны?

Пола обнаружила, что смотреть на него не может, и потому смотрела себе под ноги.