Александр Шалганов - «Если», 2001 № 06

• Название: «Если», 2001 № 06
• Автор: Александр Шалганов
• Издательство: ООО "Любимая книга"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2001
• ISBN: 0136-0140

ФАНТАСТИКАЕжемесячный журнал
Содержание:

Александр Шалганов. ЗДРАВСТВУЙТЕ, УВАЖАЕМЫЕ ЧИТАТЕЛИ!

Вл. Гаков. СОЗДАТЕЛИ ЖАНРА

Марина и Сергей Дяченко. КОН, повесть

Андрей Столяров. КАК ЭТО ДЕЛАЕТСЯ, рассказ

Эдуард Геворкян. ВОЗВРАЩЕНИЕ МЫТАРЯ, повесть

Владимир Михайлов. ТРИАДА КУРАНТА, повесть

Евгений Лукин. ТРУЖЕНИКИ ЗАЗЕРКАЛЬЯ, повесть

Сергей Лукьяненко. ОТ СУДЬБЫ…, рассказ

МАСТЕР

*Кир Булычев. ВЫ МЕНЯ ЕЩЁ НЕ ЗНАЕТЕ!

ВИДЕОДРОМ

*Адепты жанра

-- Наталья Милосердова. КУ, РОДНЫЕ!..

*Хит сезона

-- Дмитрий Караваев. ГДЕ ДРАКОН?

*Рецензии

*Фестиваль

-- Дмитрий Байкалов. ПОБЕДНОЕ ФИАСКО

Евгений Харитонов. «РУССКОЕ ПОЛЕ» УТОПИЙ

КРУПНЫЙ ПЛАН

*Наталия Мазова. ПОИСКИ ХАОСА, рецензия на несуществующий роман Алины Лещининой «Путь, уводящий в облака»

РЕЦЕНЗИИ

КУРСОР

АНКЕТА «ЕСЛИ»

ПЕРСОНАЛИИ

_{Оформление обложки: Игорь Тарачков (с. 1, 4); Алексей Филиппов (с. 2, 3)Иллюстрации: О. Васильев, С. Голосов, А. Филиппов, А. Балдин, С. Шехов}

---

И уж совсем невероятен другой факт: не перестают появляться новые журналы фантастики! В Англии это респектабельный «Interzone» (выходит с 1982 года), в США — «Aboriginal Science Fiction» и «Science Fiction Age»; во Франции — «Antares» (с 1981); даже в далекой Австралии появился свой высококачественный во всех смыслах журнал «Eidolon».

Наверное, на то она и фантастика, чтобы постоянно удивлять чем-то необычным, невероятным и непредсказуемым…

Марина и Сергей Дяченко КОН

Меня зовут Тимур Тимьянов.

Тишина. Полумрак большого пустынного холла; за невысокой стойкой угадывались очертания никелированных вешалок для одежды — старомодных растопыренных стоек, в наготе своей напоминавших осеннюю рощицу.

— Я пришел…

Тимур запнулся.

Он бывал под этой крышей много раз, но никогда прежде — со времен очень раннего детства — не входил со служебного входа. Здесь было пусто и чисто, на стене против входа помещалось одно-единственное зеркало, а над лестницей, ведущей налево и вверх, слабо фосфоресцировал один-единственный циферблат.

В прихожей не было ни души, но ощущение возникало такое, будто стоишь голый перед огромной молчаливой толпой и все взгляды слились в один тяжелый Взгляд, лишенный злобы, но и симпатии. В первый момент Тимур даже отшатнулся, да что там — готов был ринуться обратно на улицу; пришлось приложить значительное усилие, чтобы скрыть испуг.

Кон не любит трусов.

— Я пришел… Я хотел бы договориться о премьере.

Главное сказано. Теперь — ждать ответа. О том, что ответа может не быть, Тимур не думал.

Длинная стрелка на зеленоватом циферблате дернулась, перескакивая с деления на деление, и целой секундой позже Тимур услышал звонкое «цок».

Все ли он сказал? Нет, он ухитрился пропустить самое важное!

— Я режиссер. Постановщик. Я хотел договориться…

Где-то на лестнице, этажом выше, резко скрипнула дверь. И снова воцарилась тишина; Тимур ждал. Длинная звонкая стрелка снова вздрогнула; одиннадцать часов три минуты. Лучшее время для визита.

— Мне можно войти?

Тихо. Но напряжение взгляда едва заметно ослабело. Внезапный сквознячок едва ощутимо подтолкнул Тимура по направлению к лестнице — и исчез.

Поколебавшись, Тимур двинулся вверх по истертым мраморным ступенькам. Перила были деревянные, Тимур боялся дотронуться до них — при мысли, сколько великих людей полировали это дерево своими прикосновениями, рука отдергивалась сама собой.

Этажом выше он остановился. Можно было повернуть налево или направо, а можно продолжать подниматься.

Ощущение чужого взгляда вернулось с новой силой, и тут же в коридоре слева — ох, какой длинный и темный коридор! — мелькнул свет. Мелькнул снова. И, разгоревшись, уже не гас. Борясь с неприятным холодом в животе, то и дело оступаясь на складках ковровой дорожки, Тимур двинулся на огонек.

Обнаружилась желтоватая лампочка под потолком, тусклая, в оплетке из проволоки. Круг света лежал на крашеной стене. Тимур вздрогнул.

Пьеса? — было написано на стене мелом. Хитрой гадюкой выгибался вопросительный знак.

— «Три брата», — торопливо сказал Тимур. И тут же добавил, будто оправдываясь: — Есть смысл браться за классику, потому что…

Хлопнула дверь за его спиной; Тимур невольно вздрогнул. Обернулся, оторвав взгляд от меловой надписи; на этот раз дверь приоткрылась с длинным скрипом — недвусмысленно приглашая.

Тимур вошел.

Гримерная на четверых. Со времен детства Тимуру не доводилось видеть столь уютных гримерок; на одном из зеркал таяла испарина. Он едва успел разобрать слова на запотевшем стекле: Восемнадцатое — устроит?

— Восемнадцатое ноября?

Ощущение чужого взгляда оставалось, Тимур чуял его зудящей кожей щек, но страх прошел, почти полностью вытесненный предчувствием удачи. Легкостью первого успеха; до премьеры оставалось две недели, а восемнадцатое ноября приходилось на субботу — лучший для спектакля день.

— Спасибо, — сказал он, еще не веря собственному счастью.

Огляделся.

Мягкие кресла, кожаный диван, загородка для душа; гримерка походила на ординарный номер недешевой гостиницы. Вместо обоев стены были оклеены афишами — старыми, пожелтевшими, и новыми, в росчерках автографов.

«Дианочка! В день твоего торжества…

«Потому что театр — наш дом, наша жизнь…

«Поздравляю!»

«Поздравляем с триумфом… это день… торжество на Коне…

Тимур перевел взгляд.

В свободном углу какой-то из афиш имелась крупная надпись красным фломастером: Прогон даю утром восемнадцатого числа. Сцена будет ваша с девяти утра. В любое удобное время занеси мне фонограмму, партитуру для света и все технические пожелания. Ты понял, Тимур Тимьянов?

— Я понял, — сказал Тимур.

Страх испарился окончательно. В зеркалах отражался тощий молодой человек с глупой улыбкой на лице — скуластый, темноволосый и большеротый; чем больше рот — тем шире улыбка, говаривала когда-то мать. Синий костюм, надетый специально в честь визита, сидел мешковато; я ужасно выгляжу, подумал Тимур, не переставая улыбаться. Интересно, составил ли Кон свое мнение обо мне? Или составит только после премьеры? А может быть, я понравился ему, и потому премьера назначена так скоро и выбран такой удачный день?

Он шагнул к двери — но уходить не стал. Потоптался на месте; афиши притягивали его.

— Можно, я…

Включился, будто грянул, свет. Тимур, привыкший к полумраку, зажмурился; да, Кон поощрял его любопытство. Тимур слышал, что Кон, как правило, любезен с вежливыми незнакомцами — но куда приятнее было думать, что это не просто вежливость, а нарождающаяся симпатия…

Он подошел поближе к оклеенной афишами стене.

Названия. Имена. Даты. Витиеватые автографы. Затейливые графические картинки. И среди всей этой великолепной пестроты — вдруг простая афиша, знакомая до мельчайших деталей.

«Шторм». Сотое представление. В главной роли — Грета Тимьянова…»

Тимур шагнул вперед. Поднялся на цыпочки.

Случайно ли в этой гримерке оказалась именно эта афиша? Или новая любезность Кона?

На афише стояла дата — сотое представление знаменитого спектакля случилось десять лет назад. Тимур был тогда пятнадцатилетним подростком, не особенно прилежным в учебе, а мать играла восемнадцатилетнюю девушку, естественную и неискушенную, из зала ей можно было дать лет двадцать. Зал рукоплескал стоя; директриса Тимуровой школы, преподававшая также и физику и поэтому приглашенная — в порядке взятки — на юбилейный спектакль, долго не могла прийти в себя от изумления и зависти. В результате Тимур едва перешел в десятый класс: никакие пятерки по литературе, истории и пению не могли искупить обоймы двоек по физике, а директриса изводила сына блистательной Греты Тимьяновой, своей ровесницы, выглядевшей на сцене девчонкой…

В какой-то момент ему показалось, что в гримерке за его спиной кто-то есть. Обернулся резко, будто желая поймать на своеволии собственную тень; ящик ближайшего гримировального столика был чуть приоткрыт, хотя Тимур прекрасно помнил, что он был плотно задвинут еще две минуты назад…

В ящике лежали бумажное полотенце, мыло в мыльнице и распечатанная пачка салфеток. Ты хорошо понимаешь условия? — прочитал Тимур на салфетке, лежавшей сверху. — Отказаться можно в любой момент, я не обижусь. В любой момент, до третьего звонка. Только после третьего звонка твой поступок станет необратимым. Ты понял, Тимур Тимьянов?

— Я понял, — сказал Тимур, сдерживая внутреннюю дрожь. — Спасибо…

Свет погас. Недвусмысленное предложение уйти.

Тимур на ощупь выбрел в коридор; желтая лампочка в оплетке все еще горела, и на стене под ней было написано мелом: Я жду.

* * *

— Ты влюбился?

Тимур оторвал взгляд от пустой тарелки из-под супа:

— Что?

Мать убрала тарелку. Поставила не ее место другую, с котлетой и рисом. Вытерла руки полотенцем:

— Ты ведешь себя как влюбленный. Молчишь и улыбаешься.

— А-а-а… — Тимур растерялся. — Не знаю.

Мама молчала. Над головой у нее, на стене против окна, помещалась знакомая с детства афиша: «Шторм». Сто двадцатое представление».

— Ты немножко пугаешь меня, Тима, — сказала мать задумчиво. — Уверен, что не влюбился?

— Что же плохого во влюбленности? — он откусил сразу половину котлеты. — У-у, как вкусно… И лука в меру как раз… Булку в молоке вымачивала?

— Не уводи разговор в сторону, — мать усмехнулась. — У тебя все в порядке?

— Ну да. — Тимур жевал.

— С работой есть какие-то новости?

Он буднично пожал плечами:

— Ничего особенного. Репетируем…

— Я имею в виду — с настоящей работой. С трудоустройством.