Ванесса Диффенбах - Язык цветов

• Название: Язык цветов
• Автор: Ванесса Диффенбах
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-386-03482-5

Виктории восемнадцать лет, и она боится. Боится прикосновений и слов – своих и чужих, боится любить. Только в ее тайном саду, который стал ее домом и убежищем, все страхи испаряются. Только через цветы она может общаться с миром. Лаванда – недоверие, чертополох – мизантропия, белая роза – одиночество… Ее цветы могут вернуть людям счастье и излечить душу, но подходящего цветка для того, чтоб заживить ее собственные раны, Виктории найти никак не удается…

История о девушке, говорящей на языке цветов, покорила читателей по всему миру – теперь и на русском языке.

Книга выходит в четырех обложках с разными цветами: роза – изящество, тюльпан – признание в любви, гербера – радость, бугенвиллея – страсть.

---

Пять ночей я спала безмятежно, а потом настала шестая. Резкий запах текилы ворвался в мой сон. Была ночь с пятницы на субботу. Я открыла глаза. Над моей головой простирал игольчатые руки вереск, пересаженный с аллеи на Дивисадеро. Меж новой порослью и мерцающими колокольчатыми соцветиями проглядывали контуры мужской фигуры. Мужчина нагнулся и обломил стебель моего гелениума. При этом бутылка текилы накренилась, и жидкость выплеснулась на куст, за которым скрывалась я. Девушка за его спиной потянулась за бутылкой, села на землю ко мне спиной и запрокинула голову, глядя на небо.

Мужчина сорвал цветок, и в лунном свете я увидела, что он совсем юн – слишком юн, чтобы пить и чтобы гулять так поздно. Он провел лепестками по волосам девушки и ее щеке.

– Ромашка для моей малышки, – произнес он с сильным южным акцентом. Он был пьян.

– Это подсолнух, тупица, – со смехом ответила спутница. Ее волосы, перевязанные ленточкой под цвет блузки и плиссированной юбки, раскачивались перед моими глазами. Она выхватила у него цветок и понюхала. У маленького оранжевого соцветия облетела половина лепестков; она оборвала уцелевшие, пока не осталась одна сердцевина, одиноко покачивавшаяся на ночном ветру, и кинула цветок в чащу.

Парень присел рядом; сквозь дешевый одеколон пробивался запах пота. Девушка выбросила пустую бутылку в кусты. В ее смехе слышалась нервозность.

Потом мальчишка с хлюпаньем и чмоками стал целовать ее шею, лихорадочно нащупывая застежку лифчика. Так и не сумев ее расстегнуть, он попытался стянуть его через голову, и на уровне шеи лифчик застрял. Я надеялась, что он перекроет ей кислород и в панике я смогу сбежать незамеченной, но, глядя, как парень с голодным остервенением продолжает целовать ее лицо, засомневалась, что он заметит, даже если она потеряет сознание. Языком он проник ей в рот, и я подумала, что она подавится, но она лишь фальшиво застонала и схватила его за жирную шевелюру. Тут подавилась я; кусок салями двигался назад по пищеводу. Зажав одной рукой рот, а другой – глаза, я, тем не менее, все слышала. Их звуки были влажными и агрессивными и долетали до меня с чудовищной отчетливостью, как жадные лапы впиваясь в мои губы, шею, грудь. Я свернулась плотным комочком, и листья под тяжестью тела хрустнули. Но парочка продолжала целоваться.

Стоя на остановке следующим утром, я следила за высокой женщиной с ведром белых тюльпанов в руках. Та отперла дверь местной цветочной лавки, включила свет, и в большом окне зажглось слово «Бутон», сложенное из неоновых веток. Я перешла через дорогу и приблизилась к ней.

– Не сезон. – Я кивнула на тюльпаны.

Женщина взглянула на меня удивленно:

– Невестам все равно. – Поставив ведро на пол, она посмотрела на меня вопросительно, словно ждала следующей реплики.

Я подумала о влюбленных, сцепившихся под моим вереском. Ночью они придвинулись еще ближе, чем когда я заснула, и в темноте, не разобрав, я случайно наступила парню на плечо. Ни он, ни подруга даже не шевельнулись. Девушка лежала, прижавшись губами к его шее, словно заснула посреди поцелуя; он же спал, запрокинув голову и помяв мой спутавшийся гелениум, с видом полного счастья на лице. Мои мечты о безопасности и одиночестве растаяли вмиг.

– Я могу вам чем-то помочь? – спросила хозяйка и нетерпеливо пригладила торчащие седые волосы.

Тут я вспомнила, что забыла уложить волосы гелем с утра, и взмолилась, чтобы в них не было листьев. Неуверенно встряхнув головой, спросила:

– Вам помощники не нужны?

Она оглядела меня с головы до ног:

– Опыт есть?

Проведя носком ботинка по глубокой трещине в бетоне, я обдумала ответ. Банки из-под варенья с букетами чертополоха и ветки алоэ, прикрепленные к стене скотчем, вряд ли считаются за опыт в мире флористики. Еще я могла выдать название любого цветка на латыни и наизусть прочесть тенденции составления свадебных букетов из журналов десятилетней давности, но и это едва ли кого-нибудь бы впечатлило. Я покачала головой:

– Нет.

– Значит, нет. – Она снова взглянула на меня: взгляд у нее был немигающим, как у Элизабет. Мое горло сжалось, и я подхватила юбку из пледа, испугавшись, что булавки расстегнутся и у ног разольется коричневая шерстяная лужица.

– Дам пять долларов, если поможешь разгрузить машину, – сказала она.

Я закусила губу и кивнула. Наверное, в волосах все-таки были листья.

5

Ванна уже ждала. Мне стало не по себе при мысли, что Элизабет знала, что я приеду грязной.

– Помощь нужна? – спросила она.

– Нет.

Ванна сверкала белизной, а мыло лежало на зеркальной металлической тарелочке, среди морских ракушек.

– Оденешься – спускайся, и, чур, не копаться.

На белом туалетном столике ждала чистая одежда.

Подождав, пока она выйдет, я попыталась запереться, но выяснила, что замок сняли. Тогда я придвинула низкий стул, стоявший у комода, и подсунула спинку под ручку – так я, по крайней мере, услышу, что она идет. Раздевшись как можно скорее, я залезла в горячую воду.

Когда я поднялась наверх, Элизабет сидела за кухонным столом, не трогая еду и сложив на коленях салфетку. На мне была купленная ею одежда: белая блузка и желтые брюки. Элизабет уставилась на меня, видимо поражаясь тому, как велики вещи. Брюки я закатала на талии и снизу, и все равно они свисали так, что трусы были бы видны, если бы не рубашка до колен. Я была на голову ниже большинства девочек в третьем классе и за июнь похудела на пять фунтов.

Когда я рассказала Мередит, почему похудела, та обозвала меня врушкой, но из приюта все равно забрала, дав ход официальному расследованию. Судья выслушал мою версию, а затем миссис Андерсон. В своем заявлении та написала: я не позволю вам называть себя преступницей за то, что отказалась потакать капризной девчонке, которая ничего не хочет есть. В итоге судья признал, что мы обе в чем-то правы, все время не сводя с меня суровых глаз, говоривших «сама виновата». Но он ошибся. Миссис Андерсон лгала. Мои недостатки не уместились бы и в книжечке Мередит, но кем-кем, а привередливым едоком я не была никогда.

Весь июнь миссис Андерсон заставляла меня доказывать, что я действительно голодна, а не придуриваюсь. Все началось с первого дня, как я попала в ее приют, – дня окончания школьных занятий. Джеки еще несколько недель назад заявила, что отказывается от меня, но согласилась оставить до конца учебного года. В новой комнате миссис Андерсон помогла мне разобрать вещи и спросила добреньким голоском, чем сразу вызвала мое подозрение, что из еды я люблю больше всего и меньше. Пиццу и замороженный горошек, ответила я. В тот вечер на ужин она подала мне тарелку гороха, заледенелого, из морозилки. Если я действительно голодна, сказала она, то съем все как миленькая. Я ушла. Миссис Андерсон повесила замки на холодильник и все кухонные шкафы.

В течение двух дней я выходила из комнаты лишь в туалет. Запахи еды регулярно проникали под дверь, звонил телефон, телевизор шумел то громче, то тише. Миссис Андерсон не приходила. Через сутки я позвонила Мередит, но та так привыкла к моим жалобам на голод, что не перезвонила. Потея и дрожа, вечером третьего дня я вернулась в столовую. Трясущимися руками попыталась отодвинуть тяжеленный стул от стола, а миссис Андерсон наблюдала. Бросив попытки, я проскользнула в щель между столом и спинкой стула, благо была тоненькой, как лист бумаги. Из тарелки на меня смотрели сморщенные заледенелые горошины. На плите шкворчало масло, и миссис Андерсон, глядя на меня поверх кухонного полотенца, начала читать лекцию о том, как сироты едят, чтобы залечить душевные раны. Но еда не должна служить утешением, проговорила она, когда я сунула в рот первую горошину. Та скатилась по языку и камнем застряла в горле. С усилием сглотнув, я съела вторую, все время считая. Меня поддерживал лишь запах жира и жареной пищи. Тридцать шесть. Тридцать семь. На тридцать восьмой я выблевала все обратно в тарелку. Попробуй еще раз, сказала она, кивнув на полупереваренную жижу. А сама села на барный табурет и стала доставать из сковородки дымящиеся куски мяса, откусывала и не сводила с меня глаз. Я попробовала. Так продолжалось несколько недель, пока Мередит не приехала для ежемесячной проверки, но к тому времени от меня осталась лишь тень.

Когда я вошла на кухню, Элизабет улыбнулась.

– Какая ты красавица, – сказала она, даже не пытаясь скрыть удивление. – А то под кетчупом и не видно было. Тебе лучше?

– Нет, – ответила я, хоть это и была неправда. Я и не припоминала дом, где мне бы разрешили принять ванну; у Джеки была ванна наверху, но детям на второй этаж подниматься запрещали. А до того я жила в малогабаритных квартирах с узкими душевыми кабинками, загроможденными гелями и кремами и поросшими многослойной плесенью. Помыться в горячей ванне было очень приятно, но сейчас, глядя на Элизабет, я думала лишь о том, чем мне придется заплатить за это удовольствие.