Ярослав Пеликан - Христианская традиция. История развития вероучения. Том 2. Дух восточного христианства (600-1700)

• Название: Христианская традиция. История развития вероучения. Том 2. Дух восточного христианства (600-1700)
• Автор: Ярослав Пеликан
• Издательство: Духовная библиотека
• Жанр: Религия
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-88060-180-6

Настоящий том — второй — том исследования Ярослава Пеликана посвящен восточно-христианской традиции. В нем автор прослеживает развитие вероучения на византийском, сирийском и древнерусском материале, охватывая период с VII века вплоть до конца XVII века. Особое внимание уделяется сопоставлению процессов, происходивших на христианском Востоке и на христианском Западе, а также отношению православных богословов к вероучительным представлениями других религий.

Эта книга адресована не только тем, кто изучает историю Церкви и богословия, но также философам, религиоведам и широкому кругу специалистов-гуманитариев.

Настоящее издание русского перевода пятитомного исследования Ярослава Пеликана «Христианская традиция: История развития вероучения» (1971–1989) осуществлено в рамках совместного научно-издательского проекта «Христианское богословие. XX век» Синодальной Богословской комиссии Русской Православной Церкви и Культурного центра «Духовная библиотека».

Ярослав Пеликан — выдающийся современный знаток христианства разных эпох. Он глубоко изучил древнее святоотеческое наследие Востока и Запада и исследовал его сложные отношения с классической мыслью и культурой. В то же время предметом его научного интереса были и великие теологические синтезы Средневековья, а также эволюция христианской доктрины в период Реформации и позднее вплоть до XX столетия.

Особый вклад ученого состояит в том, что он смог донести до западного читателя сложное и богатое наследие восточно-христианской традиции, все еще недостаточно хорошо известной за пределами православных церквей. В этом ему помогли русские богословы как дореволюционной эпохи, так и работавшие в эмиграции, труды которых он, знаток многих языков, в том числе славянских, читал в оригинале.

---

Разъясняя природу образа и его связи с первообразом, богословы иконопочитания получили возможность защищать иконописание в контексте гораздо более полного перечня изображений. Опираясь на Псевдо-Дионисия, они толковали вселенную как иерархию образов, в которой наличествует тесная связь и творческая соотнесенность образа первообразу, однако нет их единосущия. По-разному описывая эту иерархию, Иоанн Дамаскин дает несколько определений "образа" в его богословско-христианском контексте: Сын Божий как образ Отца; предвечная воля Отца, творящая образы видимого мира; все видимое, предстающее как вещественные образы незримых первообразов; человек, сотворенный "по образу Божию" и посему "призванный Богом к бытию в подражание"; ветхозаветные "образы", прообразовавшие новозаветные реалии; образы как напоминания, будь то книги или картины, слова или предметы, содействующие памятованию о славных деяниях прошлого и указующие назад, как ветхозаветные тени указывали на грядущее [1197]. Будучи конкретным примером последней категории образов, иконы сами могут постоять за себя, когда в них начинают усматривать христианские идолы [1198]. Несмотря на явно неоплатонический контекст, чувствующийся всякий раз, когда речь заходит о предсуществующих образах, на основании которых Бог творит конкретные реалии видимого мира, приведенная классификация создавала общий фон, укреплявший позицию иконопочитателей.

С их точки зрения она укреплялась и тем, что можно назвать "психологическими" доводами в пользу икон. К ним стали прибегать в самом начале иконоборческих споров. Например, Леонтий Неапольский в своем труде, относящемся к первому или второму десятилетию 7-го века, спрашивает читателя, можно ли, вспоминая о почившей жене, целовать ее одеяние, и далее утверждает, что иконы Христа — не что иное как живые примеры такого памятования [1199]. Вторя ему, Иоанн Дамаскин пишет: "Я часто вижу тех, кто в тоске, увидев облачение своего возлюбленного, припадает к нему, словно это сам любимый" [1200]. Христианское поклонение иконам — образец такой же преданности, в которой любовь и почитание, воздаваемые одеянию, на самом деле обращены к отошедшим, будь то Христос, Его матерь или какой-либо другой святой. Именно это он имел в виду, когда говорил, что образ — это тусклое зерцало, подобающее непросветленному физическому состоянию человека [1201]. Поскольку состояние таково, использование таких вспомогательных средств, как образы, вполне уместно. Если, например, язычник скажет христианину: "Покажи мне свою веру, чтобы и я уверовал", христианин может начать прямо там, где стоит его собеседник, возводя его от предметов чувственного мира к вещам невидимым. Далее он может взять его в церковь и показать иконы, дабы

друг-язычник, расспросив о них, открыл для себя Христово благовестие [1202]. Такие доводы предполагали, что использование икон в христианском богослужении означает не возврат к язычеству, а учет психологического состояния всех нормальных людей, будь то христиане или язычники.

Одна из особенностей этой психологии, весьма актуальная для Христовых изображений, заключалась в той роли, какую среди прочих чувств играло зрение. Рассматривая эти чувства и их конкретное предназначение, в классической античности эту роль стремились определить многие авторы [1203]. Унаследовав интерес к "различным чувствам", христианская мысль пришла к выводу, что "слух — одно, зрение — другое, и равным образом все прочее" [1204]. Говоря об иконе Пресвятой Девы [1205], Фотий пишет, что "благодаря излитию световых лучей зрение, коснувшись предмета и вобрав его в себя, передает разуму сущность зримого" [1206]. Все это подтверждает и Писание. Сказав "блаженны очи, что видят и уши… что слышат" [1207], Христос одобрил стремление созерцать красоту и, следовательно, обращаться к иконам как к нынешней замене тех чудес и прочих деяний, созерцать которые удостоились Его ученики [1208]. В своем предначинательном видении [1209] Исайя говорит о том, что он видел Господа на престоле в храме, и это является доказательством того, что зрение "благодаря своему местоположению и чувственному естеству" превосходит слушание [1210]. Изначально зрение и слух были согласованы, ибо евангельское благовестие изустно пришло к тем, кто видел описываемые им события [1211]. Теперь же иконы могут стать заменой такому созерцанию [1212]. "Первенствует око", — утверждает Феодор, а Никифор подчеркивает, что во многих случаях зрение более действенно, чем слух [1213], поскольку сегодня с его помощью можно созерцать животворящее древо креста вместо губительного созерцания древа познания добра и зла, росшего в раю [1214]. Поэтому каждое чувство освящено спасительным деянием Бога [1215], но что касается зрения, то оно, будучи первым среди прочих, освящено зримым явлением Бога во Христе, равно как слух освящен Божиим словом. Икона — средство для того, чтобы святить зрение в сочетании со слушанием слова [1216].

Подчеркивая значение той роли, которую наши чувства играют в богопоклонении, иконопочитатели обращали внимание и на значимость тела в деле спасения: физического тела Христа, служащего средством для достижения этого спасения, и человеческого тела как соучаствующего в нем вместе с душой [1217]. Иконоборцы настаивали на одном лишь духовном, чисто умозрительном поклонении невидимому Богу, презирая все наглядное и, в частности, иконы. Однако "как можешь ты, будучи видим, поклоняться невидимому?" [1218]. Душа, конечно, может поклоняться единому Богу, незримому и невещественному, однако для этого необходимо нечто наглядное, ибо только благодаря ему можно поклоняться в духе и истине. Библейский закон и предметы христианского поклонения вещественны, однако "они чрез вещество возводят нас к Богу, который вне вещества" [1219]. Человек — не только душа, но и тело, и с этим соразмерены возможности наделения благодатью; вот почему крещение совершается водою и Духом, а человеку потребно созерцать божественное, явленное в образах [1220]. Ведь по словам Иоанна Дамаскина, в значительной мере явившегося автором этой аргументации, "ты, быть может, возвышен и способен превзойти вещественное… но что до меня, то я, будучи человеком, носящим тело, хочу иметь святые предметы и созерцать их телесно" [1221]. По-видимому, спиритуализм иконоборцев уравнивал их с древними гностиками, утверждавшими, что Христово тело было не физическим, а небесным, и с презрением относившимися к тем, кто был обращен к физическому миру и кого они считали менее духовными [1222]. Приведенные высказывания согласовывались со стремлением иконопочитателей использовать образы вместо книг для наставления неученых собратьев.

Основываясь на этих убеждениях, они с негодованием отвергали обвинения в идолопоклонстве. "Истина непреложна, и мы не возвращаемся к идолам" [1223]. Обвинение коренилось в неспособности провести некоторые основополагающие различия. Не отличая сакрального от профанного, иконоборцы не понимали, что между храмом истинного Бога и идолопоклонством в капище нет никакой связи [1224]. "Какое разумение надобно, чтобы не постичь различия между идолом и иконой?" [1225]. Идол представляет людей или предметы, лишенные реальности или сущности, тогда как на иконе изображены реальные люди; в идолопоклонстве надо винить тех, кто не в силах уразуметь этого различия [1226]. В конце концов, различие таково: языческие изображения посвящены для служения дьяволу, тогда как иконы посвящены служению во славу истинного Бога. В одном из своих акростихов Феодор Студит говорит, что изображение Христа на иконе служит не для восстановления идолопоклонства, но для его изгнания [1227]). Древо креста вытеснило дерево языческих идолов, и на смену языческим ритуалам пришла евхаристийная жертва; равным образом святые напоминания о Спасителе низвергли нечистые языческие памятники [1228]. Справедливо ли обвинять всю Церковь вместе с теми верными, кто уже почил, в позорном соучастии в идолопоклонстве? [1229]. Ведь "если я поклонялся идолам, зачем мне чтить тех мучеников, которые их разрушали?" [1230]. Неверно усматривать идолопоклонство в поклонении иконам, так как "соделывать бога" значит поклоняться как Богу чему-то такому, что на самом деле таковым не является [1231]. Те, кто истинно поклоняется Святой Троице, в своем служении истинному Богу отвергают всякое идолокоплонство [1232]. Их православие — это средний путь между лжедуховностью иконоборцев и ложным материализмом идолопоклонников [1233]. В православном исповедании и незапятнанном богопоклонении отвергается любое проявление "языческого, бренного разумения" [1234].

Поскольку истинное православное богослужение именно таково, иконоборцы искажают Писание, соотнося с ним те библейские отрывки, в которых запрещается поставление лжебогов и поклонение им, а также вопрошая, где именно в Писании сказано, что надо поклоняться иконе Христа. Вопрос риторический, и ответ на него таков: "Везде написано, что Христу должно поклоняться" [1235]. Стремясь обосновать свое гонение икон, иконоборцы превратно толковали как само Писание, так и "речения тайноводителей Церкви" [1236], ее отцов. "Соотнося с иконою Христа" те "библейские речения, которые были направлены против идольских изображений греков" [1237], они превратно толковали замысел Писания. Пришествие Христа, образ которого почитается православной Церковью, положило идолопоклонству конец; слова о том, что "потрясутся от лица Его идолы египетские" [1238], стали предсказанием о бегстве младенца-Иисуса в Египет [1239]. Отрывок из Исайи (Ис.63:7-14; LXX), [1240] который в прошлом защитники веры [1241] использовали для того, чтобы доказать единосущие Отца и Сына, служил для православных доказательством того, что в идолопоклонстве они неповинны [1242]. Согласно Писанию Бог Сам, по сути дела, был первым, кто имел образы Себя Самого [1243]. Сначала "образом Бога невидимого" [1244] был предвечный Сын Божий, а затем Адам, сотворенный сообразно Богу [1245].