Марина Фьорато - Мадонна миндаля

• Название: Мадонна миндаля
• Автор: Марина Фьорато
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-49456-9

Италия. Начало XVI века. Время, подарившее нам знаменитых воинов, великих художников и незабываемую историю о любви.

Звездам было угодно, чтобы Бернардино Луини, любимый ученик гениального Леонардо да Винчи, и прекрасная Симонетта ди Саронно встретились и полюбили друг друга. Однако их пути надолго расходятся. Казалось, их любовь обречена.

Гонимый художник увековечивает свою возлюбленную в образах Мадонны на фресках монастырей Ломбардии, а его избранница, тоскуя по любимому, из зерен миндаля создает напиток, вкус которого напоминает о сладости и горечи любви.

Их судьба и даже сама жизнь находятся под угрозой…

---

ГЛАВА 30

ПОГРОМ

Манодората, закутавшись в свой медвежий плащ, шел через центральную площадь Саронно. Сегодня он просто не замечал, когда кто-то из добропорядочных горожан плевал ему под ноги или нарочито крестился при виде его. Сегодня он был поглощен своими весьма тревожными мыслями, ощущение нависшей беды все возрастало с тех пор, как они вместе Ребеккой и детьми перестали поститься. День был холодный, ясный, и ничто, казалось, не предвещало нарушений обычного распорядка, но все же Манодората не находил успокоения ни дома, сидя в любимом кресле, ни даже в саду. А поскольку у него не получалось ни спокойно сидеть, ни спокойно стоять, он решил немного пройтись и постараться во время прогулки унять свои страхи. Однако дурные предчувствия следовали за ним, как тень. Он сегодня не надевал жабо, и все равно шея как-то неприятно чесалась. Стараясь унять жжение, он провел рукой под воротником, но и это облегчения не принесло. Он чувствовал себя, точно приговоренный к смерти на плахе: горло обнажено и подставлено холодному ветру и остается только ждать, когда упадет топор.

Проходя мимо церкви, Манодората краем глаза заметил, что на дверях ее трепещет какой-то белый листок. Он подошел ближе, и ужас, и без того царивший в его душе, всплеснулся с новой силой. Вон он, источник его страхов! Та тревога, что с утра не давала ему покоя, те приступы непонятного ужаса, которые жалили, точно осы, — все это теперь получило объяснение. И с каждой минутой этих жалящих «ос» становилось все больше, и вскоре они превратились в кипящий черный рой, казалось вылетавший из небольшого объявления, написанного изящным почерком на хорошей латыни и скрепленного печатью самого кардинала. То, что Манодората прочитал на дверях церкви, заставило его немедленно повернуть к дому.

Захлопнув за собой дверь, украшенную шестиконечной звездой, он сбросил меховой плащ и кликнул Ребекку. Уже во второй раз за их недолгую совместную жизнь ему приходилось говорить ей, что они должны покинуть свой дом и бежать, чтобы спасти себе жизнь. Ибо, разъяснил жене Манодората, кардинал Милана особым декретом отменяет право евреев на владение собственностью и ведение дел в его епархии, и каждый, кто попытается противиться этому указу, будет сожжен на костре. Ребекка в страхе крепко обняла мужа и прижалась к его груди, и ему на мгновение даже стало немного легче. Манодората тут же принялся успокаивать жену, заверяя ее, что у них вполне хватит времени, чтобы уложить вещи и завтра утром покинуть свой дом.

Увы, это оказалось фатальной ошибкой.

Чтобы не тревожить маленьких сыновей, они провели вечер, как обычно: вместе поужинали, вместе помолились и мальчики отправились спать. Илия, держа в руках две белые свечи, произнес вечернюю молитву, даже покраснев от столь редкой привилегии. «Уложи нас спать, Адонай, Бог наш, чтобы спали мы спокойно, подними нас бодрыми, Правитель наш, готовыми к жизни, и раскинь над нами покров Твоего покоя». Детский голосок Илии звенел как колокольчик, огромные светло-кремовые свечи были почти с него самого, и их свет, казалось, целовал золотистые кудри мальчика, делая его похожим на ангела. На лице его, впрочем, отражались вполне земные чувства — гордость и самоуверенность, — и родители не могли сдержать улыбку, глядя на него. Однако сердце Манодораты нестерпимо болело. Никогда он не любил сына сильнее, чем в тот вечер! Илия, ясноглазый и умненький, заметил, конечно, что служанка Сара зачем-то укладывает вещи, но он полностью доверял отцу и матери и был уверен: в свое время они, разумеется, скажут ему все, что нужно.

Вскоре мальчики уснули, и Ребекка, вернувшись к мужу, спросила с улыбкой, чуть изогнув темную бровь:

— Хочешь, я лягу с тобой сегодня?

Манодората вдыхал запах ладана, исходивший от ее кожи, и чувствовал, что, несмотря на игривый тон, она вся дрожит от затаенного страха. Улыбнувшись ей в ответ, он покачал головой:

— Сегодня не стоит, сокровище мое. Нам нужно хорошенько отдохнуть, чтобы завтра уехать как можно дальше отсюда. — Манодората притянул жену к себе, крепко обнял и поцеловал, нежно поглаживая по черным, толстым, как канаты, косам — в точности как когда-то, в самом начале их супружеской жизни.

Когда Ребекка ушла, к Манодорате заглянул поздний гость. Это был облаченный в обычные для еврейского ученого черно-белые одежды Исаак, сын Абиатара и его большой друг. Манодората предложил ему сесть и подал чашу с вином. Исаак сел, взял чашу, но тут же снова вскочил на ноги. Его некрасивое лицо горело от возбуждения.

— Заккеус, ты слышал? Слышал, какой против нас издали декрет? Куда же вы теперь?

— В Геную, — вздохнул Манодората. — А там сядем на корабль и поплывем на восток, возможно в Оттоманскую империю. Все зависит от того, куда я смогу купить пропуск.

— В Геную. — Исаак почесал подбородок. Он словно взвешивал это слово. — В Геную, где ненавидят евреев и свирепствует чума? Мрачное это место.

— Да уж, не самое приятное. И все же это ближайший крупный порт. Тем более в наши времена трудно понять, кто в действительности захочет помочь еврейской семье.

Исаак печально кивнул.

— Так что же ты медлишь? Если выехать прямо сейчас, то уже к субботе можно оказаться в Генуе.

Манодората слегка усмехнулся, не поднимая глаз, которые слепил яркий огонь в камине.

— Исаак, друг мой, ты просто не знаешь, каково это — иметь жену и малолетних детей. Мне никак нельзя среди ночи тревожить маленьких сыновей. Да и несколько часов особой роли не сыграют.

Исаак одним глотком осушил свой бокал и кивнул.

— Надеюсь, ты прав. Ну а я прямо сегодня ночью отправляюсь в Павию. — Он протянул Манодорате руку. — Вряд ли нам с тобой суждено еще свидеться, но ты всегда был мне добрым другом, и я желаю тебе всего хорошего. Шалом.

— Шалом, — откликнулся Манодората. — И спасибо тебе за дружбу. Я снова оказался в неоплатном долгу перед твоей семьей за помощь и добрые советы, ибо некогда именно твой отец Абиатар, да покоится он с миром, спас меня, предупредив, чтобы я немедленно покинул Толедо.

Ученый согласно кивнул, но тут же сказал:

— Однако именно та, причем немалая, денежная сумма, которую ты безвозмездно передал моему отцу, не только спасла нас от жестокой нужды, но и дала возможность тоже бежать сюда. Так что не будем говорить о долгах.

И Манодората, пожав Исааку руку своей здоровой рукой, крепко обнял его на прощание. Когда же ученый ушел, он еще, наверное, с час просидел в одиночестве, глядя на остывающие угли, но ничего перед собой не видя. Наконец, продрогнув у погасшего очага, он прошел к себе в спальню и прямо в одежде лег на постель поверх мехового одеяла. Он вдруг почувствовал себя слишком усталым, чтобы раздеваться.

Сны Манодораты были странными, полными неясной угрозы. Ему снилось, что он, одетый в красный бархатный дублет, в такую же шляпу и голубые узкие штаны, привязан к дереву, а рядом с ним стоит какая-то черная приставная лестница, высоченная, уходящая прямо в небо. Внизу, к дереву и его ногам веревками прикручены его сыновья, Илия и Иафет, оба в черном. Глядя на них сверху, он видел только их сияющие, золотоволосые головки. Мальчики плакали. Вокруг Манодората различил десяток мужчин и четыре лошади. Лошади и их всадники были тех же мастей, что и всадники Апокалипсиса, и столь же равнодушно смотрели, как вершится его судьба. Над головой у Манодораты раскинулся черный купол небес, и звезды, казалось, свисали с него, точно цветы с ветвей миндального дерева. А на дереве, чуть повыше, покачивались на ветру точно такие же цветы. Под ногами Манодората ощутил вершину какого-то большого округлого камня. Затем почувствовал жар и ожог — это его мучители подожгли веревки, которыми он был привязан к дереву, и пламя опалило его плоть. Задыхаясь в дыму, он слышал вопли сыновей, к которым уже подбиралось пламя. Его золотая рука стала очень горячей, запястье было уже обожжено, и, почувствовав резкую боль, он проснулся.

Постель была охвачена огнем, занавеси и столбики балдахина пылали вовсю, языки пламени уже лизали меховое одеяло. Огонь успел даже коснуться его золотой руки, просто он не сразу это почувствовал. Манодората одним прыжком вскочил с постели и бросился в комнату Ребекки, но путь туда преграждало ревущее пламя. Там полыхало, как в топке. Отчаявшись, он кинулся в детскую и чуть не заплакал от облегчения, увидев, что сыновья спокойно спят, а огонь туда пока не добрался. Манодората схватил мальчиков в охапку вместе с одеялами и ринулся вниз по лестнице. Уже подбежав к входным дверям, украшенным шестиконечной звездой, он услышал зловещее, монотонное пение толпы. Недолго думая, он резко повернул назад, пробежал через двор, умоляя Илию помолчать или хотя бы задавать вопросы потише, а Иафета не плакать, затем пинком вышиб дверь, ведущую в огород и, ломая изгородь, выбрался в темный переулок, куда выходила его помойка и помойки остальных соседей. Поднимая ребятишек как можно выше над чавкавшей под ногами грязью, Манодората долго брел в ночи, пока не выбрался на окраину Саронно и тогда уже, так ни разу и не оглянувшись, быстро пошел по хорошо знакомой тропе, ведущей на виллу Кастелло.