Н. Сильченко - Каменный пояс, 1975

• Название: Каменный пояс, 1975
• Автор: Н. Сильченко
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Публицистика
• Год: 1975

Литературно-художественный и общественно-политический сборник. Его подготовили Курганская, Оренбургская и Челябинская писательские организации.

Особое место в книге отводится статьям и очеркам, посвященным 30-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне.

---

Когда солдат извлек командира из окопа, тот был без сознания. Что делать? Разведчик стремглав кинулся в штаб бригады, доложил о беде комбригу. Василий Федорович Жидков торопливо приказал:

— Санитаров в мою машину. Показывай, где Денисов.

И на этот раз спасли медики отважного разведчика.

Десятки раз витала над ним смерть. Гибли товарищи, близкие друзья-фронтовики, а сам все-таки остался жив. Недаром написала ему недавно фронтовичка Нелли Федоровна Середа такие удивительно-задушевные строки:

«Коля, славный ты наш разведчик! А ведь ты в сорочке родился. Теперь можно признаться, что часто, когда тебе отдавали приказы на задание, я содрогалась от мысли, что не выбраться тебе оттуда живым. Всегда смотрела на стриженый ежик и думала, что не сносить тебе головы. А ты назло всем смертям выжил».

...Николай Дмитриевич давно снял военную форму. У него очень мирная профессия на Челябинском заводе железобетонных изделий. Цех, которым руководит бывалый фронтовик, носит почетное звание цеха высокой культуры, а коллектив — коммунистического труда. В прошлом году Денисову вручили диплом и нагрудный знак «Ветеран труда».

Но по-прежнему чувствует себя солдатом этот пожилой человек с пристальным взглядом серых глаз. Многое видели эти глаза. Он выжил в страшную войну. Выжил, сражаясь. Только остались на теле глубокие шрамы — символ высокого солдатского мужества и верности России.

ДИМ ДАМИНОВ ВДОВЬИ ПЕСНИ

Нет, не ослабнет наша память, если

Однажды крепким связана узлом...

Ах, эти песни, эти вдовьи песни

Над тихим вечереющим селом!

Как будто ветры заблудились в поле

И плачут, на траву лицом упав,

И вот встают невысказанной болью

Над сонмом трав, деревьев и купав,

...А за столом сгорит, наверно, скатерть —

Так яростно сияет самовар!

Поют.

         И удивительно некстати

Той песни довоенные слова!

И те слова подхватывает ветер,

А травы — не поднять им головы.

Нет ничего тревожнее на свете

Зеленого волнения травы...

АЛЕКСАНДР ЛОЗНЕВОЙ ИВАН ДАНИЛОВИЧ (Рассказ)

Рис. В. Курбатова

Нас было трое. Мы шли по лесам и болотам. Шли, путаясь, в камышах и осоке, а присев отдохнуть, боялись потерять лишнюю минуту. Шли обеспокоенные, настороженные. И никто из нас толком не знал — далеко ли идти, где свои и когда все это кончится.

У нас были сухари, и мы делили их поровну. Но каждый раз, смотря на Чинкова, прибавляли к его доле: Алексей совсем ослаб. Потом и сухари кончились: питались клюквой, грибами, постоянно чувствуя голод. Но страшнее голода была обстановка, неопределенность нашего положения. Вчера еще гремели орудия, а сегодня и орудий не слышно. Где фронт? Куда идти?

— Ты командир, — говорили бойцы. — Тебе виднее. Веди.

И я вел.

Бойцы доверяли мне, надеялись на меня, а я и сам не знал, куда их выведу. Однако признаться в этом, значило, расписаться в своей слабости. И я, подняв голову, шагал впереди, как бы говоря: пустяки, мне все известно, на то и учили меня в школе сержантов! Одно я хорошо понимал — наши уходят на восток, и теперь, наверное, уже у Припяти, а может, даже у Днепра...

Утром, когда мокрые, облепленные грязью, мы выбрались на один из холмов, Чинков обхватил руками сосну, припал к ней грудью и, задыхаясь, прохрипел:

— Сержант, не могу...

— Что ты! — кинулся к нему Каримов. — Так мало идем... Много идти надо!

Но Алексей, прижимаясь к сосне и дрожа, как в ознобе, начал сползать вниз, сдирая со ствола коричневую шелуху. На секунду задержался у комля и упал на спину, бессильно уронив белую, как лен, голову.

— Попей, Алеша, — расплескивая воду из пилотки, потянулся к нему Каримов. — Попей...

Алексей дотянулся обветренными губами до пилотки, притих. Капли воды, скатываясь с подбородка, падали на гимнастерку.

Мы с трудом сняли с него сапог, пробитый пулей чуть повыше щиколотки. Нога распухла, посинела. Сквозь марлю проступала темная, смешанная с грязью кровь. Перебинтовывая рану, я стал было утешать Алексея, успокаивать его, что все будет хорошо, но сам понял — говорю не то. Да и что можно было сказать! Все, чем мы жили, — это была дорога к своим. Глухая, неизведанная, которую во что бы то ни стало надо пройти. Но кто знал, где она, эта дорога, как выбраться на нее, и есть ли она вообще...

Алексей лежал на спине и, не мигая, смотрел в небо. Мы присели рядом. По его волосам скользнул луч солнца, и они, льняные, приняв свет, слегка отливали золотом.

Мы подняли его и, пригибаясь под ветвями еловника, понесли. Казалось, еще немного — и лес кончится. И там, где-то на опушке, а может, на окраине села, стоят свои. Но лесу, как и нашим мыслям, не было конца.

Сумерки застали нас в чаще.

Наступала третья лесная ночь. Когда совсем стемнело, прилегли у ручья. Алексей тяжело дышал и, чуть слышно, просил пить. Я поднимался: черпал воду пилоткой. Он делал два-три глотка и успокаивался.

Боясь потревожить раненого, мы с Каримовым больше молчали. Думали: Алексей отдохнет, ему станет легче, и тогда пойдем. Спать не решались. Я старался представить себе, как будем переходить линию фронта. Дорога к своим и радовала, и устрашала. Шагая вслед за немцами, по захваченной ими земле, было нетрудно оказаться в плену. И я впервые подумал, а что если оставить Алексея где-нибудь на хуторе или в лесной сторожке? Но тут же спохватился, негодуя на себя: «Оставить друга?»

Мы подружились с Алексеем еще до войны, в Орле, где служили в воинской части. Наши койки в казарме стояли рядом. Мы читали с ним одни и те же книги, за которыми вместе ходили в библиотеку. Не расставались даже в выходные дни и, как правило, добивались увольнения в город в одни и те же часы.

Потом — война... И мы опять вместе.

Страшно было в первом бою. Кончились мины, и мы растерялись. А когда немцы ринулись на батарею, опасность сама подсказала, что делать. Били в упор из винтовок, забрасывали врагов гранатами. И как обрадовались, увидя, что фрицы отступили! Однако радость была недолгой. Фашисты отошли, но тут же появились снова. И тогда подбежал Каримов:

— В лес!.. Уходить в лес! — прокричал он.

Алексей все время был с нами: шел прихрамывая. Но вот совсем сдал. Он теперь лежал, как пласт, у ручья.

— Смотри, смотри! — толкая меня в бок, поднял голову Каримов.

Над вершинами сотен вспыхнула и медленно рассыпалась красная ракета. Вслед за этим донесся гул орудий. Он нарастал, усиливался.

Чьи это были орудия — мы не знали, но решили идти на выстрелы. Стреляют, значит, там фронт...

Приладив скатки, осторожно подняли Алексея и оцепенели.

Алексей был мертв.

На рассвете мы с Каримовым вышли на поляну и оказались в расположении одного из полков нашей дивизии. С этим 121-м полком вырвались из огненного кольца. Многие погибли. Оставшиеся в живых через три дня были в Гомеле. Там я заменил командира взвода. Командовать взводом было нелегко, не было опыта, но в ходе боев — отходов и наступлений — понемногу освоился.

Спустя год, пришло звание лейтенанта. А еще немного погодя, к осени, когда наша часть уже была на Северо-Западном фронте, меня назначили командиром батареи.

Порой, в минуту затишья, я вспоминал старых друзей, которых уже никогда не встретить, и особенно жалел Алексея. «Нам бы тогда с Каримовым поторопиться: пройти еще немного... — размышлял я. — Но кто же знал!»

Думы об Алексее не покидали меня. Я часто видел его во сне, веселым, улыбающимся. А проснувшись, страдал от мысли, что его уже нет.

Утром я отправился в штаб.

Мы несли большие потери... И ждали пополнения.

Мне казалось: там, в овраге, у штаба полка, бойцы пополнения стоят тесным строем и ждут, когда их разведут по батареям. Но спустившись в овраг, я увидел всего-навсего одного солдата. Что бы это значило? Солдат сидел под кустом, задумавшись, и смотрел куда-то в сторону. Погруженный в свои мысли, он вовсе не заметил моего появления. Я решил, что это — раненый, ожидающий отправки в госпиталь. Молча прошел мимо, и уже был готов войти в штабную землянку, как навстречу вышел сам начальник штаба.

— А-а, Степанов! — воскликнул он. — Где же вы были? — и, не дав опомниться, продолжал: — Вам десять человек? Да вы с ума сошли!..

— У минометов не хватает прислуги.

— Ставьте по два человека на ствол.

— Не выходит.

— А я что вам, запасной полк? — строго бросил начальник, но тут же помягче добавил: — Можете взять одного, — и показал на солдата, сидевшего под кустом.

Солдат поднялся, козырнул, и я увидел на его груди рядом с гвардейским значком две алые нашивки за ранения. Видать, бывалый. Лицо солдата в морщинах, он выглядел пожилым, и только светлые шильца усов, торчавшие чуть вверх, придавали ему бравый, молодцеватый вид.