Александр Карнишин - Еще вчера была война

• Название: Еще вчера была война
• Автор: Александр Карнишин
• Жанр: Научная Фантастика

---

— Эх, испортили девку, — сокрушался дедушка и все твердил, что вот наступит мир, и все болезни тогда сами пройдут. И можно будет жить долго-долго.

Когда в селе останавливались свежие немецкие войска перед последним броском к Сталинграду, то немцы часто ночевали в убежище, выгоняя всю семью на улицу. Было лето и было не холодно. Немцы спали на этих же матрацах, но покрывали их сверху бумагой и газетами. После них в убежище оставался запах одеколона и чужого табака.

Фронт остановился. Грохотало за Мамаевым курганом. А над Городищем по ночам стали летать наши "кукурузники" и бомбить немцев. Днем бывали артиллерийские обстрелы. А еще появились снайперы. Немцы даже останавливали движение на какое-то время. Стоял регулировщик и все поворачивал, пока обстрел не прекращался. Они очень боялись снайперов.

По балке из города пришел дядя Толя. Оказывается, он уже два дня пробирается домой. Его тут сразу чуть не застрелили немцы, потому что у него была татуировка на правой руке возле большого пальца. Там была синяя пятиконечная звездочка.

— Комиссар! — кричали на него немцы.

И только выбежавшая на крики мама и выкарабкавшаяся наверх бабушка отбили его, показывая руками, что он еще вот такой, что маленький он еще. Дяде Толе было тогда семнадцать.

В убежище постоянно заглядывали немцы, и поэтому дядя Толя поселился отдельно. Они с Колей выкопали другое убежище, попроще и поменьше, в овраге, прямо в стенке. И Коля тоже стал там ночевать. Там был свежий воздух и не так душно.

Уже никто не боялся мин и снарядов, узнавая издали, кто стреляет и чем.

Самым же страшным был голод.

Ели один раз в день. Очень редко, когда два. И этот второй обычно был чаем — пустым кипятком, заправленным сушеной морковкой. Голод был мучительным. И мучительнее всего было ждать с утра, что же найдут Коля с дядей Толей по старым огородам. Дедушка уже не мог ходить далеко, у него начали опухать ноги.

Очень боялись мародеров, потому что они могли не только взять, что угодно, но и убить. Мама была молодой, всего тридцать пять. Она одевалась под старуху и мазала лицо сажей.

Поток беженцев со стороны Сталинграда не уменьшался. Каждый день мимо развалин дома по улице шли группами и по одиночке куда-то в степь. Говорили, что в Гумраке есть место, где кормят, а потом отправляют дальше, туда, где есть еда и жилье.

Несколько раз приходили мародеры, причем явно не немцы. Немцы, заглянув в убежище и поморщив носы, видя нищету, уходили. А эти, другие, протыкали узлы с барахлом тонкими прутьями, похожими на велосипедные спицы. Видимо, думали, что там прячут какие-нибудь драгоценности. Один в немецкой форме, скорее всего не немец, а русский или украинец, бесцеремонно вытолкнул всех из убежища и начал выбрасывать узлы и узелки и разбрасывать одежду. Узелки с остатками манки, пшена и крупы развязывал и все высыпал на пол убежища, не обращая внимания на плач мамы и укоры бабушки.

Бабушка начала стыдить его и под конец высказала, что даже немцы не позволяли себе так издеваться над нами.

— Ты, видно, не немец вовсе, а какой-то выродок из наших!

Солдат пришел в ярость и даже щелкнул затвором винтовки, направив ее на бабушку. Все закричали в голос, солдат выскочил из убежища, ничего с собой не взяв, хотя отложил сначала что-то из нашей запасной одежды. Из этого все и поняли, что это действительно был не немец, а какой-то их служака из русских или украинцев.

***

— И ты кричала?

— Да. Просто "а-а-а" тянула. Махала руками, сидя. Было очень страшно. У него винтовка — мог и выстрелить. И ничего бы ему потом не было. И было обидно. Мы потом эту крупу собирали по зернышку, по щепотке, сдувая песок…

— А потом что?

— А потом мы "переехали". Снова начались обстрелы. Стали прилетать снаряды от наших дальнобойных орудий. Это когда мы от немцев прятались, мы были за кручей от них, за бугром. А тут — как на ладони и вход в убежище и вообще все. Страшно было погибнуть от своих. Дядя с братом выкопали новое убежище в глиняном карьере, где все брали глину раньше. Выкопали такую узкую нору, а там расширили в пещеру. И когда мы переехали, перетащились, в первый раз спали спокойно. Там было тихо-тихо. И даже ближний разрыв всего лишь покачивал землю. И еще там было жарко. Поэтому в первую же ночь все разделись, засунув одежду под себя.

— Погоди, ба! Я сейчас наступление подготовлю, — снова убежал Димка.

У него уже наступление. А у нас тогда до наступления было еще очень далеко

***

…Надо было что-то решать, потому что еды совсем не было. Питались тем, что приносили в самодельных сумках-зембелях Коля и дядя Толя. Они с утра уходили по балке к местам, где раньше были огороды, и буквально просеивали землю между пальцами, разыскивая сморщенную морковку или пригоршню мелкой картошки.

А потом однажды пришел пожилой немец с бляхой и сказал, показывая пальцем на часы, чтобы через двенадцать часов тут никого не было. Иначе — он снял с плеча короткую винтовку и показал, как стреляют.

Немцы готовились к зимовке под Сталинградом, и лишние люди в собственном тылу им были не нужны.

Уходить было необходимо, и уходить было страшно. Вся война была — этот страх. Боишься снарядов и бомб. Боишься пуль. Боишься немцев. Боишься наших — оттуда стреляли теперь по Городищу. Боишься остаться голодным и ослабеть до смерти. Боишься отравиться, потому что лечить будет некому. Всю семью фельдшера завалило в погребе. Никто не спасся.

Поутру на тележку с двумя колесами погрузили свои матрацы, одеяла, одежду, всякие узлы, сколько хватило места, посадили сверху бабушку и Нюрку. Она могла уже ходить, но мало и медленно. За ручки взялись Коля с дядей Толей. Мама с дедушкой толкнули сзади.

По натоптанной дороге они двинулись через степь. И тут же стали падать первые медленные снежинки.

К Нюрке часто приходил ее Димка. Никто из взрослых его не видел. А он старался веселить ее, тормошил. Иногда говорил, присмотревшись:

— Эй, а ты ведь замерзаешь! Ну-ка, марш-марш с повозки! Походи немного, помоги остальным!

Она сползала без возражения и шла какое-то время рядом, держась рукой. А он шел рядом и повторял:

— Нюрка, ты только не бойся! Все будет хорошо! Я точно знаю — все будет хорошо! Наши все равно победят! И папка твой обязательно вернется домой! Ты мне верь! Я точно знаю!

Дедушка делал большие глаза маме, подмигивал потом и улыбался. Выправляется девка!

В степи было очень холодно. Путешествие запомнилось на всю жизнь этим постоянным нутряным каким-то холодом. Сыростью. Запахами. Никто не раздевался. Спали прямо на земле, нарубив камыша, а сверху накидав тряпок. Укрывались одним большим тяжелым ватным одеялом и прижимались друг к другу. Кто был с краю — замерзал. Чаще всего там были Коля и дядя Толя. Они вставали среди ночи, отходили в сторону, чтобы не шуметь, прыгали на месте, пока кровь снова не начинала бегать по жилам. Устав, ложились. И снова мерзли.

И еще больше мерзли от голода. Съели все свои небольшие запасы. Все мамины крупы, с таким трудом спасенные от мародеров, были брошены в котел. По дороге обследовали поля. Иногда находилась картошка или морковь. Мама не давала их запечь в костре. Обязательно варила, кидала какие-то травки для вкуса и заставляла не только овощи есть, но и хлебать горячую жижу. Не было соли. Не было хлеба. Не было ничего.

Прямо на дороге лежали лицом вниз трупы. Было даже не страшно уже. Устали бояться. Сильнее донимал холод и голод.

Дедушка с дядей Толей сталкивали их в канаву, Коля присыпал землей. На полях она еще не замерзла до каменного состояния. А дорога как раз подмерзла, и стало легче идти.

Однажды утром не проснулась бабушка. Она не жаловалась ни на что. Ей было очень всех жалко. Сидела на тележке и потихоньку молилась. И вот не проснулась после ночевки в степи. Наступило какое-то полное отупение. Нюрка даже не плакала. Просто стояла и смотрела. И ее Димка стоял и смотрел. И в этот раз молчал.

Мама хотела везти бабушку с собой до ближайшей церкви. Но где та церковь? А тащить — очень тяжело. Дедушка шел уже совсем плохо. У него распухли ноги, и пришлось разрезать старые валенки. Теперь он не толкал тележку, а держался за нее.

Бабушку закопали тут же у дороги, где провели ночь, поставив небольшой крест из прихваченных с собой обломков досок. В костре раскалили гвоздь, и Коля написал…

***

— Ба, ну ты что? Чего ты? Это уже прошло все давно! Чего ты теперь-то плачешь?

— Бабушка, она была такая добрая… Она меня очень любила — я же первая внучка у нее была.

— А я — твой первый внук, да?

— Ты у меня первый правнук.

***

Потом они дошли до казачьей станицы.

Вокруг стояли высокие тесовые заборы. За воротами, обитыми полосами железа, рвались с цепей огромные сытые собаки. В Городище собак совсем не оставалось. Каких постреляли немцы, а какие просто убежали, когда народ расходился.