Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-3

• Название: Трагедия казачества. Война и судьбы-3
• Автор: Николай Тимофеев
• Издательство: Невинномысск
• Жанр: О войне
• Год: 2003
• ISBN: 5-895-71-031-Х

В настоящем сборнике, как и в предыдущих, показаны судьбы участников Русского Освободительного Движения, существовавшего в годы Второй Мировой войны. Особую ценность представляют воспоминания еще живых свидетелей трагических событий.

Читатель, увлекающийся историей, познакомится с рядом неизвестных или до сих пор замалчиваемых сведений об участии в войне на стороне национал-социалистической Германии русских и казачьих формирований, а также о причинах побудивших подсоветских людей выступить с оружием в руках на борьбу с большевизмом.

Составители: Н.С. Тимофеев, С Д. Бобров.

---

«У войны не женское лицо». Это, конечно, справедливо. Но женщины в Красной Армии были, и на фронте тоже. Я считаю, что пребывание женщины на фронте в любом качестве — это уже подвиг, но когда я читаю в каких-нибудь фронтовых воспоминаниях, что санитарка Люся Иванова вынесла из боя тридцать раненных красноармейцев с оружием, меня охватывает гнев и возмущение. Ни одна женщина физически не может вынести откуда бы то ни было взрослого мужчину. Нам приходилось выносить раненных из боя и после боя, мы делали это вчетвером, на шинели или плащ-палатке. Можно было сделать это и вдвоем, если бы у нас были носилки. Носилок у нас не было. Я однажды тащил раненного волоком по земле метров двадцать, начисто выбился из сил и, пристроив его в небольшом углублении, вернулся к своему любимому миномету. Считаю, что в нашей роте вынести человека в одиночку мог только Григорян, человек сложения богатырского.

У нас в батальоне было три женщины. Все они были медицинскими работниками и постоянно находились в батальонном медпункте, куда или приходили сами, или приводились, приносились раненные, которым там и оказывалась первая помощь.

Первая была батальонным врачом, женщина уже пожилая на мой семнадцатилетний взгляд. Пребывание ее в батальоне закончилось трагикомической историей. Мы привели раненного и видим во дворе, где находится медпункт, такую картину. Врач стоит навытяжку, а командир дивизии, комбриг, размахивая перед самым ее носом пистолетом, кричит:

— Я тебя сейчас, сука, расстреляю, мать, мать, мать…

— Так, товарищ комбриг, ведь «мандавошки»…

— Сама ты «мандавошка», мать, мать… Полбатальона вывела из строя, сука, мать, мать…

А дело произошло такое. У одного курсанта были обнаружены лобковые вши, по-солдатски «мандавошки». Это считалось очень опасным, врач раздала старшинам по банке мази и приказа обработать всех курсантов без исключения. А дальше уже каждый старшина действовал по своему разумению. Наш, например, пришел к нам на позицию и спросил, есть ли у кого эти самые лобковые. Мы ответили, что таковых не имеется, а если нужны обыкновенные нашенские, то мы двумя расчетами можем обеспечить количественно пару дивизий, что вполне соответствовало истине. Он повернулся и ушел со своей банкой. Не знаю, как было в пулеметной роте, а в стрелковых ротах старшины действовали просто: построят человек десять, прикажут опустить брюки и кальсоны, и собственноручно мажут от души, кому как придется. А мазило это зловредное и ядовитое, у многих появились язвы, а у некоторых так разъело, что, извиняюсь, главное мужское достоинство, болталось как на какой-то красной веревочке. И когда появилась необходимость перебросить стрелковые роты на другое место, обнаружилось, что сделать это невозможно: многие курсанты ходили враскорячку, а некоторые вообще ходить не могли. Вот такая, и смешная, и грустная история. Комдив ее, конечно, не расстрелял, ее отправили куда-то, а на ее место прибыл врач-мужчина, тоже пожилой.

Вторая имела звание «санинструктор» и носила в петлицах четыре треугольника. Была она немолода, под тридцать, сложением низенькая и толстая. А особенно на фронте, в обмотках, ватных брюках и ватной телогрейке она и на женщину не была похожа. Постоянное место ее было в медпункте, но она бывала и у нас на передовой, и однажды приползла через мокрую пахоту вся в грязи с головы до ног. Спрашивала, что кого беспокоит, кому-то давала таблетки, а мне, когда у меня загноился большой палец правой ноги и стало трудно ходить, она прямо в окопе намазала его вонючей мазью, перевязала и велела через два дня прийти на медпункт. Медичкой она была умелой и опытной, с раненными обращалась заботливо и ласково, и в батальоне пользовалась полным и безоговорочным уважением. Но и она в атаки с нами не бегала и раненных из боя не выносила.

Третья была самой младшей по чину, рядовой санитаркой, но выглядела по меньшей мере артисткой: высокая эффектная блондинка с тонкой талией и высокой грудью. На фронте я ее ни разу не видел, хотя она тоже постоянно была на медпункте, но в Маджалисе она щеголяла в новенькой гимнастерке, коротенькой юбочке из синего комсоставского сукна и в изящных сапожках на стройных ногах, что совсем не соответствовало ее статусу рядовой санитарки. Поговаривали, что она была ППЖ комбата. Точно я этого не знаю, но уже по грязи она бы не поползла.

После Нарта мы еще несколько раз принимали участие в таких же ночных атаках и всегда с таким же успехом, то есть без всякого успеха. Только однажды нам удалось значительно продвинуться вперед.

Нас, как обычно, подняли ночью, и мы пошли на немецкие позиции. Встречный огонь был слабый, и стрелки продвигались, по-моему, без потерь, тоже отвечая огнем. Продвигались и мы, с остановками: выпустим три-четыре мины и вперед. Мы уже приспособились вести огонь в темноте, без установки прицела, наводя приближенно и по направлению, и по дальности. Стрелковый ротный хвалил нас, говоря, что наши мины рвались именно там, откуда стреляли немцы.

Метров за пятьдесят до предполагаемой немецкой позиции ротный командует: «Вперед, за Родину, за Сталина!» Рота бросается вперед, готовая переколоть всех немцев. «Пуля дура, штык молодец», но колоть некого, немцы уже ушли. Идем дальше.

Идем уже довольно долго, и начали испытывать беспокойство. Конечно, хорошо, что идем «вперед, на запад», но ни слева, ни справа не слышно стрельбы, и что это значит? Выходит, наша рота в одиночку гонит немцев?

Наконец, ротный дает приказ окапываться. Мы прошли километра полтора, много это или мало? Не знаю, как этот наш успех был отражен в военных сводках, но только на следующую ночь мы отошли назад и закрепились на брошенной немцами позиции. Немецкую позицию мы видели в первый раз и, естественно, это вызвало у нас большое любопытство. Чего только там не было: стреляные гильзы, длинные немецкие гранаты с деревянной ручкой, пачки из-под сигарет, консервные банки, разные бумажки и тряпки и, что меня особенно заинтересовало, обрывки немецких газет. Я подобрал два крупных, в пол-листа и попытался их почитать. К большому моему удивлению, я понимал почти все. Конечно, попадалось много незнакомых слов, но общий смысл я понимал полностью. Стрелки приспосабливали немецкие окопы для себя, а нас выпроводили назад, где мы и должны были окапываться. Я отобрал еще несколько кусков газет, чтобы там по безделью основательно вникнуть в их содержание, но Хайдаров, увидев эти мои действия, подошел ко мне.

— Ты что, знаешь немецкий?

— Знаю, не знаю, но в школе имел отличные оценки, а в десятом классе, уже во время войны, мы изучали на немецком исключительно военную тематику и военную терминологию. Вот посижу со словарем и все разберу.

— У тебя, что, и словарь есть?

— Есть.

— Брось сейчас же газеты, и словарь при случае выбрось. Ты знаешь, чем это тебе может обернуться?

Мне очень хотелось как следует почитать немецкие газеты, но совет парторга Хайдарова я выполнил. Частично. Словарь не выбросил.

Вот так мы однажды все-таки выполнили «Вперед, на Запад!». Туда и обратно. Другие и этого не смогли.

4. ЛИСТ ФАНЕРЫ

Дней десять назад я едва не похоронил Витьку Чекова.

Под утро нас привели в небольшую лощинку и приказали занять боевую позицию, указав направление на противника. Место было хорошее, мы были защищены от пулеметного огня и, поднявшись всего метров на десять могли видеть те места, куда скорее всего вести огонь, то есть Хайдаров имел возможность видеть разрывы наших мин и по необходимости корректировать огонь, подавая команды голосом.

Мы с Григоряном быстренько устанавливаем миномет и принимаемся за окопы для себя. Тут дело идет хуже: после слоя чернозема сантиметров в 30, начинается крупный гравий, плохо поддающийся нашим малым лопаткам.

Уже светло, мы продолжаем вяло действовать лопатками; как вдруг совершенно неожиданно начинают густо рваться мины, и мы видим бегущих к нам бойцов, а Витька из них первый. Я вскакиваю, машу руками, кричу: «Витька, Витька, сюда, сюда!», хотя, если разобраться, то куда «сюда»? Я вырыл небольшую ямку, при очередном свисте близкой мины, я прячу туда только голову и плечи, оставляя зад и ноги на произвол свистящим осколкам.

Витька тоже уже увидел меня, махнул рукой, остается метров пятнадцать, близкий разрыв мины, и Витька падает. Плохо падает. Я подбегаю к нему, он лежит вполоборота на правом боку, уткнувшись лицом в траву, и неподвижен. Я действую лихорадочно, быстро, и поэтому у меня все получается. Снимаю с левого плеча вьюки миномета и вижу: на шинели, на четверть выше ремня и на том месте, которое с равным правом может быть названо и спиной, и боком, огромную, в полладони дыру, с черными обгорелыми дымящимися краями. Ого!

Поворачиваю Витьку на правый бок, вижу его лицо. Глаза закрыты, губы сжаты, белый как мел, ни кровинки. Но стонет. Значит, жив! Раздеть бойца на фронте зимой — дело нелегкое. Закидываю лямки противогаза за голову, вытаскиваю из-за ремня гранату, расстегиваю и откладываю его с лопаткой в сторону. С шинелью совсем плохо: пальцы замерзли, руки дрожат, проклятые крючки никак не поддаются. Наконец, все-таки расстегиваю шинель, снимаю с Витьки ее левый рукав и вижу на гимнастерке тоже черную дыру, гораздо меньшую.