Михаил Салтыков-Щедрин - Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке

• Название: Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке
• Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1972

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.

Книга «За рубежом» возникла в результате заграничной поездки Салтыкова летом-осенью 1880 г. Она и написана в форме путевых очерков или дневника путешествий. Замысел «ряда писем, касающихся исключительно современности» — «Писем к тетеньке», возник у Салтыкова сразу же после того, как он окончил, во второй половине июня 1881 г., печатание в «Отечественных записках» книги «За рубежом». В двух последних главах этого произведения, написанных под непосредственным впечатлением от событий 1 марта, Салтыков уже начал разрабатывать те вопросы, которые ставила перед русским обществом политическая действительность периода начавшегося вхождения страны в новую полосу реакции, оказавшейся одной из наиболее тяжелых в жизни России.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Но что̀ же могло вашество побудить? в цвете лет и сил? в полном разгаре готовности усердия? — допытывался я.

— Надоело. Вижу: суета, а результатов нет. По целым месяцам сидишь, в окошко глядишь: какой результат? И что ж, даже не приглашают! Подал прошение — и квит!

— С точки зрения вашего личного чувства это, конечно, вполне понятно… — начал было я, но он, не слушая меня, продолжал:

— А то вдруг — потребуют… «Ваша опытность…» И только что начинаешь это вслушиваться, как вдруг курьер: такой-то явился! — «Ах, извините! пожалуйте в другой раз!» Воротишься домой, опять к окошку сядешь, смотришь, ждешь… не требуют! Подал прошение — и квит!

— Позвольте, вашество! с точки зрения вашего личного успокоения, это, может быть, и благоразумно; но вы упускаете из вида, что люди в вашем положении не имеют права руководиться одними личными предпочтениями… Ведь за вами стоит не что-нибудь, а, так сказать, обширнейшая в мире держава…

— Знаю, мой друг. Но и за всем тем ничего не могу. Результатов не вижу — это главное!

— А на вашем месте я сел бы опять к окошечку, да и ждал бы. Сегодня — нет результатов, завтра — нет результатов, а послезавтра — вдруг результат!

— Сомнительно. Ну, да теперь уж и ждать нечего. Подал прошение — и квит. Тем хорошо, что, по крайней мере, выяснилось раз навсегда!

— Ну, нет, вашество, не говорите этого! может и вновь такой случай выйти…

— Нет уж, мой друг, нечего по-пустому загадывать! Конец. И я очччень-очччень рад!

Он на минутку поник головой, задумался, вздохнул и опять повторил:

— Очччень-очччень рад! Подал прошение — и квит!

Отдавши дань грусти, Дыба, однако ж, вспомнил, что ему, как бесшабашному советнику, следует быть любезным. Поэтому, оглядев стены моего кабинета, он продолжал:

— А у вас хорошо… даже очень прилично… да! Обойцы на стенах, драпри… а внизу на лестнице швейцар! Хорошо. Много за квартиру платите?

— Столько-то.

— Тсс… скажите! И много комнат занимаете?

— Столько-то.

— Тсс… а я в Подьяческой на три комнаты меньше имею, а почти то же плачу!

Он еще раз подивился, покачал головой и, протягивая мне руку, сказал:

— Поздравляю!

Разумеется, я был очень польщен. Повел его по всем комнатам, и везде он меня похвалил, а в некоторых комнатах даже выразил приятное изумление. В коридоре повел носом, учуял, что пахнет жареной печенкой, умилился и воскликнул: — Тсс… печенка?! очень, очень приятное кушанье! Не дорогое, а превкусное.

Так что я сейчас же распорядился подать ему два куска, и, право, даже на мысль мне при этом не пришло: а ну, как он повадится ходить, да в лоск меня объест!

Поевши, он опять разговорился.

— Стало быть… живете? — спросил он, вновь оглядывая стены моего кабинета.

— Живу, вашество!

— И я живу. И все мы живем. Нельзя. Только надоело… мерзко смотреть! Сутолока какая-то, суета, столпотворение, а результатов — нет! Подал прошение — и квит!

— Это так точно. Но, впрочем, позвольте, вашество, доложить: каких же еще результатов ждать? и будто нам нужны какие-нибудь результаты?

— Результаты, мой друг, должны сами собой явствовать. Спрошу вас: знаете ли вы, что̀ такое силлогизм?

— Ах, вашество!

— Ну, так вот силлогизм… Скажем к примеру так: Кай смертен; Кай — человек; следовательно, все люди смертны. Вот вам и результат!

— Ну, бог с ними, с такими результатами, которые об смерти поминают. Но, кроме того, можно ведь и другим манером этот же самый результат повернуть. Например, так: все люди смертны, Кай — человек, следовательно, Кай смертен. Поди, уличи меня, что я сфальшивил!

— Можно и так. На все лады можно. А вот как этак вам говорят: Кай — человек, а палка в углу стоит — вот тут уж никакого результата не выйдет!

— Нет, и тут может выйти результат: следовательно, Кай сидит дома, а не прогуливается.

— А он, может быть, без палки гулять вышел?

— А тогда можно будет сказать так: следовательно, Кай и без палки вышел гулять!.. Да я вам, вашество, из какого угодно материала, в одну минуту, таких результатов насочиняю, что отдай всё, да и мало!

— Ну, нет, все-таки…

— Непременно сколько угодно насочиняю… Оттого-то я и говорю: никаких нам результатов не нужно! Я ведь тоже, как и вашество, сижу у окошка да поглядываю… Только вот об результатах не думаю, а просто поглядываю — оттого и кручины не знаю.

— А я так знаю. И вы со временем, когда серьезно взглянете… Мерзко!.. да-с! Вот мы с вами за границей целое лето провели — разве там так люди живут?

— Ах, вашество, да ведь там какая почва земли-то! Разве этакая земля без результатов может родить? А у нас и без результатов земля родит!

Он вытаращил на меня глаза, словно не понял силы моего возражения. Но потом пожевал губами, тряхнул головой и, по-видимому, решился понять.

— Н-да?

— Помилуйте, да это факт! Об этом и в «Трудах комиссии несведения концов» записано. У них земля — камень, а у нас — на сажень чернозем, да говорят, что в крайнем случае и еще сажень на пять будет! Тут сколько добра-то?

— Н-да?

Он удивлялся все больше и больше. Разумеется, я воспользовался этим.

— Оттого нам можно без результатов жить, а им — нельзя. Им тяжело, а нам легко. Или опять фабрики-заводы… У других этого добра — пропасть, а у нас — перво̀й-другой, и обчелся!

— И это, стало быть?..

— А то как же, вашество! все надо в счет полагать; Конечно, мы, люди партикулярные, сидим и не догадываемся, а между тем в общей массе, да еще при содействии трудов комиссии несведения концов…

— Стало быть, и климат и местоположение — все нужно в счет полагать?

— Конечно, все. Там — горы, у нас — паспорты; там тепло, у нас — холодно; там местоположение — у нас нет местоположения; там сел да поехал, а у нас в каждом месте: стой, сказывай, кто таков! какой такой человек есть? Нет, вашество, нам впору попросту, без затей прожить, а не то чтобы что̀!

Он опять вытаращил на меня глаза и даже несколько как бы поглупел. Я тоже потерял концы и не знал, на чем я остановился, и почему на том, а не на другом.

— И все-таки… надоело! — наконец молвил он, вспомнив о своем недавнем приключении.

— Надоело — это так! Но что̀ именно надоело — это еще вопрос!

— Суета надоела — вот что!

— И суета, да опять и то, что результатов никаких нет — а я что̀ же говорю? Идем, бежим, а куда — не знаем! Даже на конках теперь во весь опор лошадей пускают! Раздавят человека, а для чего раздавили и какой от этого результат — не знают…

— Именно так!

— Вот хоть бы с вашеством… Пригласили вас, и вы уж совсем было приспособились, и вдруг: «извините, теперь некогда, пожалуйте, в другое время!»

— Вот именно я это самое и утверждал. А вы…

— И я. Объясниться нам нужно — вот и все. Все равно как в журнальной полемике: оба противника, в сущности, одно и то же говорят, а между тем, зуб за̀ зуб!

— Так что ваша ссылка на чернозем…

— Чернозем — это само по себе. Это в своем месте будет значение иметь. А покуда нам нужно было объясниться — вот мы и объяснились.

Он раскрыл было рот, чтобы возразить, но подумал, хлопнул зубами и замолчал.

Я тоже, по-видимому, высказал все, что̀ накопилось у меня на душе.

— Ну, дай вам бог! — сказал он, вставая и берясь за шляпу. — Прекрасная у вас квартирка… прекраснейшая!

В передней он в последний раз протянул мне руку и умилился.

— Так вот мы и познакомились! — произнес он с чувством. — На этот раз, надеюсь, прочно будет… Но если бы даже впоследствии и вышел результат, то, во всяком случае… Милости просим к нам! И я и Густя Вильгельмовна… Посидеть, побеседовать…

Наконец он удалился, а я сел к окошку и стал ждать результатов. И вдруг — курьер! — Откуда, друг? — Из Главного управления по делам печати… ах!

Впрочем, это мне только показалось, что курьер пришел, а в действительности в мой кабинет влетела «Индюшка». И вдруг вся моя квартира пропахла юпочным мельканием, кислятиной и вздором.

— Господи, какая скука! — приветствовала она меня. — Хоть бы кто-нибудь пригласил! Вчера ездила-ездила, вижу, у Чистопольцевых огонь, звонюсь, выходит лакей: барыне сынка бог послал, а барин сидят запершись в кабинете и донос пишут… Хоть бы запретили!

— Что̀ запретили бы? рожать или доносы писать?

— Ах, какой ты! И без того скучно, а ты… Вот Дарья Семеновна — та отлично устроилась. Я, говорит, ma chère, с тех пор, как эта скука пошла, каждый день все в баню езжу!

— И ты бы ездила!

— Я не могу: в бане-то надо за номер пять рубликов платить, а у меня Пентюхово-то уж в двух местах заложено… В одном месте по настоящему свидетельству, а в другой раз мне Балалайкин состряпал… Послушай, однако ж, cousin! неужто я тебе так скоро надоела, что ты уж и гонишь меня?