Алексей Слаповский - Большая книга перемен

• Название: Большая книга перемен
• Автор: Алексей Слаповский
• Жанр: Современная проза
• ISBN: 978-5-17-075122-8, 978-5-271-36743-4

Алексей Слаповский – прозаик, драматург, сценарист; пожалуй, один из самых непредсказуемых современных писателей. На вопрос журналистов: «Где вы настоящий», он неизменно отвечает: «Везде!»

В новом романе «Большая книга перемен» есть всё: и любовь (трех друзей к своей однокласснице, юной девушки к богатому разбойнику, мужа к жене), и потери (друзей, здоровья, близкого, самого себя), и успех (на сцене, в профессии, бизнесе), и даже детективное расследование (обстоятельств исчезновения человека)… Каждый герой должен сделать выбор, от которого зависит – ни много ни мало – судьба!

Сам автор считает этот роман своим лучшим, но последнее слово как всегда оставляет за читателем…

---

Из высокой двери вышла лысая худая девушка в широких штанах и полосатой футболке, обтягивающей подростковый ребристый торс без признаков груди.

– Кто первый?

Подруги переглянулись, наскоро поспорили шепотом, наконец одна решилась, встала.

Вошла. И вышла через пять минут.

Пожала плечами:

– Что? – спросила подруга.

– Ничего. Не гожусь.

– Почему?

– Не объяснил.

– Тогда я тоже не пойду! – сказала подруга.

– Ты чего? Попробуй!

– Не хочу! Я и раньше не хотела. Это ты…

– Я?! Да если б ты меня сюда не поволокла!..

Препираясь, они ушли.

Юноша был дольше, минут десять. Вышел, мотнул отрицательно головой и быстрыми шагами удалился.

Человек с лицом токаря-слесаря пошел к двери. Оглянулся на Яну. Вдруг перекрестился и открыл дверь решительной рукой.

Яна не выдержала, подскочила, приникла ухом.

Услышала громкое и распевное:

Я три дня и три ночи искал ваш умет,
Тучи с севера сыпались каменной грудой.
Слава ему! Пусть он даже не Петр!
Чернь его любит за буйство и удаль.

После этого тишина. Потом тихие голоса. Потом опять громкий, на грани крика, голос токаря-слесаря:

Послушайте! Ведь, если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?

И опять тишина. Сразу же после этой строчки.

И опять негромкие, вернее, плохо слышимые голоса.

Голос слесаря-токаря. На этот раз он смирил свою мощь, не разобрать, что читает.

И опять тихо.

Дверь открылась, Яна едва успела отскочить.

Токарь-слесарь вышел, утирая пот со лба и, не глянув на Яну, пошел к выходу. Лицо у него было чистосердечно расстроенное.

Выглянула лысая девушка.

– Кто еще?

– Я.

– Заходите.

Яна вошла.

Ей стало странно и страшно, будто Золушке, попавшей во дворец. Сходство в том, что во дворце главное не блеск и богатство, а таинственность. Простой человек никогда не знает, что там происходит. Вот и в этом зале была – таинственность. Полумрак. Сцена с пятном света на полу, у края. Какой-то особый запах – дерева, материи. Шаги звучат гулко. Яна шла по проходу, озираясь.

– Идите на сцену, – послышался голос.

Яна поднялась по трем ступенькам, повернулась.

Прожектор светил в лицо, она отступила. Но луч тут же последовал за нею.

Яна щурилась. Она ничего перед собой не видела.

– Сейчас привыкнете, – раздался голос Егора.

Через некоторое время глаза действительно немного привыкли, но Яна по-прежнему ничего не различала, кроме смутных очертаний амфитеатром поднимающихся ступеней. В этом театре не было кресел, только ступени, Яна вспомнила, как однажды, когда была тут на спектакле, сидящий впереди массивный мужчина подался назад до упора, и ей пришлось пристраивать ноги вбок, чтобы он их не отдавил.

– Я вас не вижу, – сказала Яна.

– А вам зачем?

– Нет, но мне надо же видеть, с кем я разговариваю.

– Вы будете не разговаривать, а читать, – поправил голос девушки.

– А кому читать? В пустоту?

– В пустоту не хотите? – голос Егора.

– Вообще-то интересней видеть, кому читаешь.

– Может быть. Ладно. Дайте, пожалуйста, свет в зал! – обратился Егор к кому-то.

Дали свет – неяркий, но достаточный. Яна увидела Егора и сидящую рядом лысую девушку с блокнотом в руках.

– Как вас зовут? – спросил Егор.

– Яна, – с удовольствием ответила Яна. Она любила свое имя.

– Образование? Это не имеет значения, я просто спрашиваю.

– Среднее, собираюсь поступать на филфак.

Яне показалось, что лысая девушка усмехнулась.

– А почему вы так одеты? Это опять же безоценочно, – уточнил Егор. – Это просто вопрос.

Казалось бы, ответить легко: сказать, что всегда так одета. Но Яна отвечала не только Егору, а еще и этой девушке. И она вдруг сказала с улыбкой:

– Чтобы вам понравиться.

– Да? Вы решили, что мне это нравится? Почему?

– Ну, ваш театр называют же экстремальным. А я, типа, тоже экстремалка. Да нет, на самом деле я всегда так хожу, – все-таки призналась Яна.

– Вот! – сказал Егор лысой девушке. – Вот что важно. Я не понимаю, играет она или нет. Хочет понравиться – значит, играет, да? Но слишком естественно это делает. Мы бросаемся в крайности – или играть вовсю или совсем не играть. А в жизни любой человек немного наигрывает. Почти всегда.

– Конечно, – сказала Яна. – Я когда у родителей деньги прошу, это такой спектакль. На меня билеты надо продавать.

– Вы рассчитываете что-то заработать у меня в театре?

– Не откажусь.

– Вам нужны деньги? Зачем?

– А вам не нужны?

– Я не плачу актерам много.

– Я на самом деле не ради денег пришла.

– Хорошо. Что будете читать?

Яна подготовила несколько текстов. Стихотворение Ахматовой «Сероглазый король» – в первую очередь. Она знает его назубок. Читала своим раз сто. Они, хоть и любители альтернативной культуры, Ахматову уважали, а некоторые девушки при последних словах: «Нет на земле твоего короля…» – даже плакали, настолько проникновенно у Яны получалось. Хотя, если покурить как следует, и от учебника математики заплачешь.

Яна приступила к чтению.

Лысая девушка тут же начала снисходительно улыбаться.

Яна замолчала.

– В чем дело? – спросил Егор.

– Пусть она уйдет.

– Почему?

– Она меня сажает.

– Куда сажает?

– Ну… Так смотрит, будто я дура набитая. И я дурею. Это с детства. Когда на меня смотрят, как на дуру, я дурой и становлюсь.

– Если вы хотите играть перед публикой, должны привыкать.

– Будет публика – привыкну.

– Мне выйти? – спросила девушка. – Или смотреть на нее, как на умную?

– Не надо. Мы вас берем пока на месяц, – сказал Егор Яне. – Посмотрим в деле.

– Ты уверен? – удивилась лысая гадюка, которую Яна ненавидела всем сердцем. – Она даже не прочитала ничего.

– Зато она очень естественная. У меня на это чутье. Все, Яна, спасибо! Приходите завтра в одиннадцать. Хорошо?

Он еще спрашивает! – подумала Яна. Это так хорошо, как не бывает!

Она помчалась домой, чтобы спросить денег на парикмахерскую: срочно захотелось в себе что-то изменить. Стать более женственной. Не блондинкой, конечно, но все-таки. Чтобы отличаться от этой лысой, у которой пацанский вид, и, надо думать, Егору это приелось.

Отец, вместо того чтобы обрадоваться, что дочь наконец хочет привести себя в порядок, начал спрашивать, сколько стоит. Яна ответила.

– Дороговато.

– Такой салон. В другом будет дешевле, но хуже. Я не поняла, у нас уже денег нет?

– Яна, если я получил большие деньги, это не значит… И вообще, они не совсем мои…

– Это как?

Отец, видно было, и хотел объяснить, и опасался отвлечься от каких-то своих мыслей. Поэтому сказал:

– Ладно, ладно, потом.

И дал денег – вернее, сказал матери, чтобы дала, поскольку у нее хранились.

Немчинову действительно было не до разборок с дочерью. В компьютере его ждал текст, который он писал с утра и который манил его теперь, как пьяницу стакан вина, как бабника обнаженная и оставленная по какой-то причине красавица, как наркомана доза, даже и так мог бы сравнить Немчинов, хотя смутно представлял, что такое тяга наркомана. Но, поднатужившись, мог вообразить – зря, что ли, дан ему дар художественного воображения?

Текст был такой:

«Виталия его бабка Феклиста (имя и саму бабку Немчинов придумал) звала “немтырь” и “старичок” за раннюю молчаливость и серьезность.

Таким он и вырос: неразговорчивым, одиноким.

Он видел окружающее ранним умом и понимал, что у людей нет свободы, пока они колотятся и колготятся.

А вот если уйти в себя, то свободы больше. Делай, что велят, думай, что хочешь.

Попав в город, он неосознанно искал то, что связано не с движением, а с постоянным местом.

И нашел: взяли учеником слесаря, поставили за железный стол. А потом стал слесарем, мастером.

И будто врос за этот стол. Все знал наизусть, в каком ящике какой инструмент.

Очень любил, когда дадут чертеж, заготовки и скажут: тысячу штук выдай. Несколько недель трудился, выдавал. Другим бы надоело одно и то же, а ему это как раз нравилось.

Когда приносили другой чертеж, давали другое задание, меняли деталь, был недоволен, словно что-то ломалось в размеренной жизни.

У них было две комнаты на четверых в коммунальной квартире: мать, отец, сестра, Виталий. Вернувшись с работы, Виталий ел, что давали, поднимался на чердак, где у него был на ящиках матрас, ложился и слушал самодельное радио.

Когда пришла война, сначала взяли отца, несмотря на возраст, на тыловые работы. В сорок третьем прислали похоронку, что пропал без вести.

У Виталия была бронь, но в сорок четвертом взяли и его. Но он даже не пострелял (и не жалел об этом), служил в железнодорожных войсках, восстанавливал дороги и мосты. Однако под обстрелами, под бомбежкой бывал, мог быть убитым и этим после войны гордился.

После войны вернулся на свой завод. У его станка стоял какой-то подросток. Вокруг подростка был хлам, стружки, опилки, ветошь.