Андрей Упит - В лоне семьи

• Название: В лоне семьи
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1970

---

Он затевает пространный разговор о принадлежностях свадебного костюма. Видно, что он об этом много думал, что это для него очень важно. Анна слушает его и думает: «Неужели это случится? Неужели я в самом деле выйду за него?» Она ни слова не говорит ему о том, что так недавно терзало ее сердце. Но надо говорить, сказать, пока еще не поздно. От страха странное, необъяснимое бессилие сковывает ей язык, а невыносимая ненависть к жениху все растет и растет, как лавина… «А почему бы мне не выйти за него? — настойчиво повторяет она себе, напрягая всю силу воли. — Почему не выйти…»

— Старая береза. — Айзозол, меняя разговор, приостанавливается и глядит вверх. — И еще такая крепкая.

Анна тоже приостанавливается и подымает глаза, затем оборачивается к жениху: ей кажется, что береза что-то шепнула ей на ухо… Она скажет!..

Айзозол смотрит на невесту, видит на ее лице невысказанное желание и, как всегда, превратно истолковывает его. С его лица мгновенно сбегает долго накапливавшаяся досада, широкий жирный румянец счастья заливает щеки. С распростертыми объятьями он приближается к невесте.

Но в глазах ее вспыхивает такая ярость, что он отскакивает, широко раскрыв глаза и подняв руки, точно ему за ворот вылили ушат холодной воды. Мгновение они стоят так: она — с поджатыми губами, злыми, горящими глазами, он — с удивленным, оторопелым видом. Затем оба одновременно приходят в себя, отворачиваются друг от друга, идут дальше и думают, как загладить образовавшуюся в их отношениях трещину.

К вечеру, когда хмурый жених, которого больше уже не могут задержать, сидит в бричке и сытая лошадь, покусывая удила, роет копытами землю, Анна одна, с выражением твердой решимости, подходит к Айзозолу.

— Нельзя ли приехать в среду вечером? — говорит она, не глядя жениху в лицо и, как обычно, избегая слов «ты» или «вы».

У Айзозола губы кривятся в горькой презрительной улыбке.

— Рабочая пора… Почему именно в среду вечером?

— Мне надо поговорить… мне надо кое-что сказать.

Он важно пожимает плечами.

— Не могу обещать… то есть — может быть, приеду.

В воздухе клубится пыль, сверкает окованная медью дуга, а потом слышится постепенно удаляющийся стук колес по большаку.

У матери и Катрины прибавилось работы: они бранят Анну. Они делают это и порознь и вместе, поддерживая и дополняя друг друга. Безобразное, непростительное поведение Анны в воскресенье разбирается на все лады и всячески осуждается. Не забыто ни одно слово, ни одна гримаска. Все было плохо, все не так, как полагается. С нескрываемым ужасом они приходят к выводу, что еще бы немного — и жених, окончательно рассердившись, бросил бы ее. Широко раскрытыми глазами, затаив дыхание, они с минуту смотрят на Анну. Но глаза Анны кажутся погасшими, безжизненными.

«Ну, почему бы мне не пойти за него?..» — безвольно, не вдумываясь, говорит она себе — на этот раз без ненависти и волнения… И ждет среды.

В среду, под вечер, Айзозол является пешком, одетый не то по-праздничному, не то по-будничному. Он выглядит еще привлекательнее с красной гвоздикой в петлице пиджака. Мать с Катриной тают от счастья и рассыпаются в любезностях.

Вчера Айзозол ездил в Ригу — за своей свадебной тройкой. Сорок рублей отдал… Анне он привез роскошную коробку шоколадных конфет. Открытая коробка стоит посреди стола. Айзозол сидит по одну сторону стола, Анна — но другую. Айзозол ест конфеты, а Анна сидит, ничего не ест и молчит. Они одни в комнате.

— Кушай, — говорит Айзозол и пододвигает ей коробку. В его голосе опять слышится нервное, тревожное нетерпение. — Или конфеты плохие?

— Спасибо, — отвечает Анна, — конфеты хорошие, но мне не хочется.

Она чувствует, что ведет себя нехорошо, что так нельзя, что надо сказать что-нибудь серьезное, положить конец таким отношениям.

— Что это с тобой, не понимаю? Ты нездорова?

— Что? — спрашивает Анна, словно не расслышав.

Айзозол вдруг краснеет.

— Я спрашиваю, ты не больна?

— Нет… может быть, у меня немного болит… — Она вдруг поворачивается и выпрямляется: — Я… должна вам сказать…

— Ах, «вам»! — Он морщится. — Я уже давно жду, что же «вы» мне скажете.

Но Анна снова смотрит ему прямо в лицо и не говорит ни слова.

Это уж слишком. Айзозол медленно и важно встает, медленно и важно берется за шляпу.

— К таким шуткам я… не привык… Нет, не привык.

— Скажите, — начинает она, сама еще хорошенько не зная, что хочет спросить, повинуясь какому-то тайному, едва ощутимому побуждению. — Я хотела вас спросить…

Айзозол стоит, держа шляпу в вытянутой руке, лицо у него сердитое, надменное. Каждое произносимое ею «вы» он явно воспринимает как укол иглы.

— Я хотела спросить… сколько раз вы ездили свататься?

— Что? — Айзозол раскрывает рот, глаза его чуть не вылезли из орбит.

Но Анна уже сама не помнит, что сказала. Спутанный клубок ее мыслей уже покатился дальше.

— Это верно, что люди поговаривают про вас и… Трину Лайдынь?

Айзозол вздрагивает, словно от удара, шляпа выскальзывает у него из пальцев. Еще один такой удар, и он, пожалуй, рухнет наземь от разрыва сердца. Но Анна сама опомнилась, туман перед ее глазами рассеялся, голос ее звучит холодно и твердо.

— Извините, этот вопрос у меня вырвался нечаянно. Я не хочу осуждать вас. Я вас позвала сюда, чтобы сказать, что не могу стать вашей женой. Ищите себе другую…

Он не чувствует этого нового удара, — настолько ошеломил его предыдущий. Не то он не верит своим ушам, не то принимает ее слова за шутку. Он растерянно улыбается и трет пальцами вспотевший лоб.

— Что… что с тобой сегодня?..

— Это не только сегодня. Я все это время думала, и… я не могу иначе… не могу иначе… Ищите себе другую невесту.

Он начинает постигать ужасную правду. Обеими руками хватается за стол. В нем борются гнев и отчаяние.

— Как… — бросает он, задыхаясь. — В церкви уже огласили, все люди говорят… пиво заказано, свадебная тройка готова… А теперь!..

Анна только пожимает плечами и снимает с пальца десятирублевое обручальное кольцо.

— Вам придется испытать из-за меня небольшие неприятности, но что поделать, я тогда еще не знала себя. Простите, если можете… Уж лучше так, чем навсегда испортить нам обоим жизнь.

Она сует ему кольцо в руку и начинает что-то искать по всей комнате. Он бегает за ней, ищет слов и не может найти.

— Ваши книги, все ваши подарки я верну. — Она собирает по одной разные вещички и складывает их на столе.

— Анна… — немного придя в себя, говорит он глухим голосом. — Не делай глупостей! Одумайся, это ведь уже невозможно… Я до августа должен заплатить две тысячи…

Отрывистый, сухой смех впивается ему в уши.

— Очень сожалею, господин Айзозол, — до августа невесту с двумя тысячами, правда, трудно будет сыскать. А что, если бы вам поговорить с ростовщиками, — они скорее смогут…

— Одумайся, что ты делаешь? — дрожа, почти умоляюще шепчет он, и во всей его фигуре нет больше и следа прежней самонадеянности и удали. — Ты наслушалась болтовни кумушек…

— Ничего я не наслушалась! — отрезает Анна.

Айзозол в отчаянии разводит руками.

— Так почему же? Почему же?

— Потому что мы друг друга не любим.

— Любовь! — На лице Айзозола краска стыда сменяется расцветающей надеждой. — Значит, из-за такой ерунды! Так в этом вся и беда!

— Уходите, — резко вскрикивает Анна. Одной рукой она показывает на кучу подарков на столе, другой на дверь. — Берите свои вещи и уходите!

Айзозол еще немного медлит. Теперь все многообразные чувства, которые за полчаса отразились на его лице, вытесняет величайшее удивление — удивление перед тем, что его прогоняют из-за такой ерунды, как любовь… Он сгребает в охапку свои вещи и выходит в другую комнату.

Немного погодя оттуда вбегают мать, Катрина, отец… У матери на одной ноге чулок, другая — босая, у Катрины засучены рукава, в одной руке ложка, другая выпачкана мукой, у отца — трубка еле держится во рту, — из нее прямо на рубаху и штаны сыплются искры и зола… Мать, и плача и уговаривая, бросается Анне на шею. Катрина останавливается посреди комнаты, размахивает ложкой и таращит глаза. Отец, весь багровый, кряхтит у двери.

— Доченька моя! — с трогательной нежностью целует мать Анну. — Безрассудство-то какое!.. Поди попроси… Скажи, что ты не хотела так… Он тут, в передней, ждет…

Но Анна высвобождается из нежных объятий матери. Это уже не задумчивая, нерешительная, тихая Анна — в каждом ее движении, в каждой черточке ее лица чувствуется твердая решимость, непреклонная воля.

— Оставьте меня в покое — раз не могу, то не могу.

— Я же говорила, я же говорила! — шипит Катрина, тараща глаза. А отец передвигает трубку из левого угла рта в правый, осыпая при этом рубашку целой горстью золы и искр, и, сжимая кулаки, бормочет: