Дина Сабитова - Где нет зимы

• Название: Где нет зимы
• Автор: Дина Сабитова
• Жанр: Детская проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91759-048-6

У Павла и Гуль были бабушка, мама и чудесный старый дом свидетель истории их семьи. Но все меняется в одночасье: бабушка умирает, мама исчезает, а дети оказываются в детском приюте. В новом романе для подростков Дина Сабитова, лауреат премии «Заветная мечта» за повесть «Цирк в шкатулке», говорит о настоящих ценностях: только семья и дом в современном мире, как и сто лет назад, могут дать защиту всем людям, но в первую очередь тем, кто еще не вырос. И чувство сиротства, одиночества может настичь не только детей, оставшихся без родителей, но любого из нас, кто лишен поддержки близких людей и родных стен. Павел тринадцатилетний подросток, но именно его Сабитова наделяет его почти инстинктивным чувством ответственности за семью. Он уверен, что пока стоит на месте их Дом, они с Гуль не сироты. И эта убежденность помогает преодолеть детям все препятствия, чтобы в итоге вернуться в него.

---

Домовой посмотрел на меня грустными глазами и, спохватившись, сказал:

— Может, не надо тебе про это — про такое печальное? Тебе и без меня невесело.

— Да вы что! — воскликнул я. — Вы же обещали про бабушку рассказать.

— Про бабушку твою. Да. Ну вот, с бабушкой вышло так. Во всей этой неразберихе случилась у Тирсовых долгожданная радость. Лидочка Сергеевна должна была родить ребенка — а Тирсовы очень этого хотели. Пусть и революция, и война, и разруха, и есть нечего, и топить нечем. Когда ребенку настала пора появиться на свет, была зима, ночь, лошадей, чтоб привезти доктора или акушерку, не найдешь. Так что родилась Сашенька Тирсова в этом доме. Зина, горничная Тирсовых, помогала Лидочке, а будущий отец так распереживался, что шубу накинул да в сад убежал, по сугробам под яблонями и грушами бегать.

Зина его позвала, когда все хорошо завершилось: девочка родилась прелестная.

— Сашенька Тирсова? Это что — моя Шура была? Саша — это же Александра. И Шура — тоже Александра, Но прабабушку нашу Зиной звали…

Домовой досадливо махнул на меня рукой, не перебивай, дескать, и продолжил:

— Сашенька в 1921 году родилась, зимой. А летом пришли товарищи с винтовками и сказали, что профессор Тирсов арестован в университете прямо во время лекции. В доме предписано провести обыск.

— Он заговорщик был? Тайное общество организовал, да?

— Ох, не знаю я, Паш, не знаю. Говорил же тебе, что Тирсов, кроме своих скифов да жены с дочкой, и не видел ничего вокруг себя. А при обыске нашли какие-то письма и — представь себе — револьвер.

— Ух ты!

— А потом они опять пришли и арестовали Лидочку Сергеевну. Сказали, что она против революции и в заговоре участвовала. Ну и все. Расстреляли и Тирсова, и жену его, и еще пятнадцать человек по этому делу тоже расстреляли. Тогда с этим просто было. Присяжные не заседали, адвокат не витийствовал.

Я помолчал. Потом спросил:

— А Шура… а Саша как же?

— А Сашеньку Зина спрятала. Сказала тем, кто еще раз с обыском пришел, что ее это дите, родное. Не Саша Тирсова, а Шура Соловьева. И те — то ли пожалели, то ли разбираться им было недосуг…

Я огляделся: углы кухни тонули в темноте, тикали часы, дом спал, спала в доме моя сестренка Гуль. Я смотрел в тем ноту и пытался представить себе тех людей: Тирсова, Лидочку Сергеевну, прабабушку Зину, маленькую Шуру. У меня получалось какое-то кино с мелькающими черно-белыми кадрами. Я не знал, что сказать. И сказал первое, что пришло в голову:

— Значит, на самом деле мой прадедушка был профессор? А дедушка кто был?

— А Шура-то сама тебе не рассказывала?

— Нет. Шура все время разное говорила: то артист, то летчик…

— То академик, то герой, то мореплаватель, то плотник, — пробормотал Аристарх Модестович. — Ну вот что… Раз тебе Шура не рассказала, значит, и мне не стоит. Дело давнее, и Шуре было виднее, что про себя рассказать, а что утаить. Видишь, сколько лет прошло. Сад наш вырубили, девочек-дриад разогнали, старая груша осталась одна вон там, у забора. Груши, они по двести лет живут иной раз, не то что люди.

Я посмотрел за окно — туда, где росла старая груша. А когда снова повернулся к кухонному шкафчику, никакого Аристарха Модестовича уже не было. Только лежал на краешке стола пакетик с леденцами.

Лялька

Я очень скучаю по Шуре.

— Береги детей, Лялька, — сказала мне Шура, когда уходила насовсем.

Людям хорошо.

Люди верят в разное. Это очень удобно — придумать, что будет потом, и поверить в это.

— Хотелось бы надеяться, Лялька, что там, куда я уйду, мне удастся встретить всех, кого я любила когда-то.

— Конечно, Шура, так и будет.

Шура в ответ смеялась:

— Что ты можешь про это знать, Лялька!

— Когда ты уйдешь, я буду рассказывать Гуль, что однажды, через много-много лет, она сможет встретиться с тобой. Потом. Там.

— Гуль, конечно, тебе поверит. Расскажи ей про зеленый сад, про качели под яблонями, про музыку и теплый ветер. Ладно?

— Конечно. И про то, как там все время цветет сирень, я тоже ей расскажу. И про то, какой там белый песок на берегу реки, и про то, какое там бывает теплое бабье лето — и можно идти по кленовой аллее, шурша оранжевыми листьями, и опавшая листва пахнет, и в воздухе — паутинки.

— Ты говоришь глупости. Лялька. Как это — одновременно и сирень, и бабье лето?

— Там все может быть. Хочешь — будет сирень. Хочешь — будут кленовые аллеи. Хочешь — камушки и песок на прогретом солнцем берегу.

— Лялька, ты пытаешься меня утешить?

— Нет, Шура, я просто знаю…

Если ты сделан из старого фетра, из крепдешина и кружев, то у тебя нет души. Есть только старый фетр, кружева и крепдешин, есть пуговицы и крепкие нитки. И нет души — а есть только знание о том, как все устроено.

Людям хорошо. Когда они уходят насовсем, с ними бывает именно то, во что они верят. Вот моя Шура. Она верила в свой зеленый сад — зеленый сад ее и ждал.

А мне бесполезно верить во что-то. Потому что нас — тех, кто из старого фетра, и кружева, и крепдешина, — нас ничего не ждет. И значит — я никогда больше не увижу Шуру.

Она велела мне беречь детей.

А я их не уберегла.

Я теперь одна в доме. И я не знаю, где Гуль.

Паши не было. Было четыре часа дня. Я ждала, что дети вернутся из школы домой.

И вдруг я услышала, что кто-то открывает дверь. И увидела, как в комнату заходят чужие люди. Три тетки. Они ходили по дому, как хозяева.

— Так, что туту нас? — говорила одна.

Другая что-то записывала на бумажку. Третья морщилась, оглядывая наши стены.

— Это комната мальчика, — говорила одна.

— Надо взять смену белья и одежды, больше ничего туда не надо, — громко добавляла другая.

— Нет, девочке надо еще взять игрушку, — качала головой третья.

— Куклу.

— Барби.

— Вот она!

— Господи, что они ели? На кухне шаром покати, — вздыхала одна.

— Ну, славабогуславабогуславабогу, теперь не будут голодать, — бормотала другая.

А третья совала в пакет глупую Барби, вниз головой. У Барби слетела туфелька, но тетка этого не заметила. Барби молчала. Она не умеет разговаривать по-нашему. По крайней мере, со мной она ни разу не пыталась поговорить.

— Мы тут все опечатаем! — прогремела где-то в коридоре первая тетка.

— Может, им побольше одежды-то взять? — озабоченно спросила вторая.

— Чтоб другие позавидовали? Да ну еще, лучше не рисковать.

— А что, дети у вас в приюте воруют?

— Да вы прямо не от мира сего, Анна Витальевна! — зло огрызнулась третья тетка. — И у вас воруют, и у нас воруют, давайте будем реалистами уже!

Тетки ходили, чем-то шуршали. И с каждым их словом мне становилось все страшнее.

Я поняла. Что-то случилось. Наверное, тетки узнали, что мама так и не вернулась домой.

Теперь и детей уведут куда-то. В какой-то приют… Чтобы не были одни. И не дадут им больше вернуться домой.

— …разыскать отца, — донеслось из кухни, куда ушла вторая тетка.

— Отцов! — хмыкнула тетка с пакетом. — Ты детей-то видела? Там явно разные папаши. Ищи-свищи теперь.

— Будем искать, — вздохнула первая тетка. — Но даже если найдем…

Она безнадежно махнула рукой и скомандовала:

— Ну все, заканчиваем.

Хлопнула входная дверь.

Я слышала, как тетки топчутся на крыльце, возятся с замком.

Потом все стихло.

Я сидела в кресле, где оставила меня Гуль, когда уходила сегодня утром. Сидела и смотрела на дверь.

Я очень скучаю по Шуре. По Гуль. По Паше. И даже по их маме.

Буду ждать, когда Гуль вернется. Она вернется.

Она вернется.

Вернется.

Гуль

С утра шел дождь, и прогулку отменили. Вместо этого нас повели в спортзал, соревнования устроили. «Эстафета» это называется. Надо добежать до обруча, стукнуть об пол мячом посерединке, поймать мяч и быстро возвращаться на зад. Я как раз готовилась к старту, когда дверь спортзала открылась и нашу учительницу по физкультуре кто-то позвал. А когда я прибежала к нашей команде и хлопнула Аньку Портнову по ладони, передавая ей эстафету, учительница вытащила меня из шеренги. И сказала: тебя срочно вызывают к директору.

В школе стояла тишина. Только из-за закрытой двери спортзала были слышны очень приглушенные звуки ударов мячом и крики. Я спустилась на третий этаж, и стало совсем тихо.

Мне было немного страшно идти одной по школе. Я, кажется, вообще шла так — одна — первый раз. Да еще и к директору. И непонятно зачем.

А тут вдобавок из-за поворота появилась Недыбайла. И пошла по коридору ко мне. Вот сейчас спросит, куда я иду одна без разрешения, а я скажу про директора, а она мне не поверит, и…

Но Недыбайла поравнялась со мной и сказала:

— А, тебя уже позвали. Пойдем, провожу.

И лицо у нее было какое-то странное. Обычно Недыбайла смотрит очень торжественно, как будто она королева. А тут у нее на лице было нормальное выражение. И она взяла меня за руку.