Шарль Монселе - Женщины-масонки

• Название: Женщины-масонки
• Автор: Шарль Монселе
• Издательство: ОГИЗ
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-88274-012-6

Возникшее в начале XVIII пека в Англии религиозно-этическое движение – масонство – получило распространение во многих странах. Эта тайная организация ставила своей целью объединение людей на основе равенства, взаимопомощи и верности. В масонские ложи женщин не принимали, и с течением времени женщины создали свои масонские ложи.

В романе «Женщины-масонки» Шарля Монселе (1825-1888), известного французского романиста, талантливого восприемник литературных принципов А. Дюма, речь идет о тайной организации женщин-масонок, незримо опутавшей своей страшной сетью всю Францию – от великосветских салонов до рабочих кварталов. В эту сеть, добровольно или волею судеб, попадают герои романа. Всевозможные приключения, любовные истории, заговоры, поединки составляют содержание книги. Весь роман пронизан мотивом женской мести, которую осуществляет эта мощная масонская организация.

На русском языке произведение Шарля Монселе печатается впервые.

---

В былые времена романист обязан был вызывать у читателя интерес и симпатию к большинству своих героев; в наше время он обязан быть только правдивым. Это прогресс!

Если мы углубимся в новый квартал, возникший на месте бывшего парка Вентимиля, в нескольких шагах от заставы Клиши, мы найдем там Филиппа Бейля, который после пятнадцати месяцев тайной, подспудной борьбы очутился на шестом этаже одного из домов этого квартала. Бедность поднялась туда вместе с ним, но это была бедность безупречная, гордая и бесстрастная, бедность, которая не желает, чтобы ее замечали, и для которой бледность лица – признак высшей элегантности.

Филипп исчерпал все свои ресурсы. Наследство он промотал давным-давно; не осталось ни одного человека, к которому он мог бы обратиться. Его лучший друг – тот самый Леопольд, который получал его письма с рассказами о его любовных делах,– путешествовал уже целых полгода; куда мог бы Филипп ему написать? Он не получил ответа уже на три своих письма.

Однако он продолжал ездить в свет; его белье всегда было безукоризненно, он всегда был в лакированных ботинках. Ценой неимоверных жертв он творил эти чудеса.

Однажды зимним вечером Филипп Бейль возвращался домой после неудачных для него скачек.

Было обеденное время.

Его скверное настроение еще усиливалось от радостного движения, наполнявшего Париж; на каждом шагу он сталкивался с поварятами в льняных передниках – они несли чудесно пахнущие судки с едой. Рестораны сверкали огнями сквозь запотевшие стекла – туда поспешно устремлялись проголодавшиеся, оттуда величественно выплывали отобедавшие: их щеки лоснились, изо рта торчали зубочистки или сигары.

Филипп нахмурил брови и зашагал быстрее

На свете нет более наглого зрелища, чем обедающий Париж. Бесстыдство его аппетита вызывает возмущение у философа. Во Франции люди не едят, а только делают вид, что едят. А те, кто ест, должны, по крайней мере, прятаться. Это один из наших контрастов.

А едят они, если можно так выразиться, в домах без стен, на террасах и чуть ли не на улицах. Громкие голоса гарсонов доносятся сквозь стены. Сквозь широкие отдушины нагло льются ароматы кухни. А на уровне глаз – витрины, где среди напитков и цветов размещаются самые аппетитные чудеса чревоугодия, где переливающаяся всеми цветами радуги, еще трепещущая рыба на ложе из травы смотрит на горделивых фазанов, где таинственные бочоночки вперемешку с причудливой формы кусками льда стоят рядом с ананасами. Эти выставки всегда представлялись нам таким же вызывающим и таким же прискорбным зрелищем, как и витрины менял: вереница откормленных ортоланов, обложенных ломтиками сала, неизбежно вызывает такое же вожделение, как деревянная чашка, переполненная звонкой монетой.

Наше мнение разделял и Филипп Бейль.

Добрую четверть часа он стоял, ожидая момента, когда ему удастся перейти на другую сторону улицы, черной от экипажей.

В этих экипажах он видел только счастливые лица.

В ожидании, когда схлынет этот поток экипажей, он подошел к ярко освещенной книжной лавке – там стояли книги в роскошных переплетах всех цветов. Он наугад взял в руки одну из книг; оказалось, что это «Классики кулинарного искусства».

Филипп снова пустился в путь. Театры распахивали свои двери, сквозь которые доносились звуки настраиваемых инструментов. В течение шести или семи часов Париж ожидал мгновения, когда он сможет отдаться наслаждениям, отдаться искусству, отдаться роскоши. Проходя мимо Филиппа, женщины посылали ему улыбки, хотя вообще-то они находили, что он не в меру горд и что у него чересчур злые глаза. Завсегдатаи Клуба наспех махали ему рукой – и только.

Эта феерия становилась все скромнее по мере того, как он приближался к своему кварталу, и совсем исчезла, когда он вышел на улицу Вентимиля.

Здесь Филипп вздохнул с облегчением.

Придя домой, он уже поставил было ногу на первую ступеньку лестницы, как вдруг его окликнул швейцар. Этот субъект вышел из швейцарской с полным ртом и с крылышком индейки в руке.

Это зрелище ухудшило и без того скверное настроение Филиппа.

– Что вам надобно? – угрюмо спросил он.

– Сударь,– заговорил швейцар,– я хотел вас предупредить, что вас ждет какая-то дама.

– Как? Дама?

– Я знаю: вы скажете, что велели мне не давать ключ кому попало…

– Ну, а дальше что?

– Так вот: это не я, это моя супруга дала ей ключ в мое отсутствие. Я, как вы понимаете, здорово обругал ее, но похоже, что эта дама хочет сказать вам что-то очень важное. Она хотела подождать вас в швейцарской, но нам-то это было ни к чему: сегодня мы, понимаете ли, ждали к обеду кое-кого из друзей; превосходные люди, скажу я вам, чистосердечные, без всяких там затей. Надо же и развлечься когда-нибудь, ведь правда, господин Филипп? А иначе жизнь была бы…

– И долго эта дама меня ждет?

– Да не больше четверти часа… А иначе жизнь была бы совсем…

Продолжения Филипп Бейль не услышал. Он предоставил швейцару развивать свои философские размышления с крылышком индейки в руке, а сам быстро поднялся к себе на шестой этаж, немало обеспокоенный визитом женщины.

Ключ торчал в замке; Филипп решил, что он имеет право войти без стука.

Женщина, одетая в черное, закрыв лицо руками, сидела подле свечи, которую принес ей швейцар.

Заметив Филиппа, она встала, но тотчас же силы изменили ей, и она рухнула на стул.

– Марианна! – бросаясь к ней, воскликнул Филипп.

Марианна – ибо это в самом деле была она – не смогла побороть своего волнения и лишилась чувств.

Оказав ей помощь, Филипп внимательно посмотрел на нее. Несмотря на бледность и следы усталости, она была по-прежнему красива. За прошедшие два года на лице ее появилось более глубокое выражение мысли и чувства.

Когда она пришла в себя, по щекам ее покатились слезы; она оглядела бедную комнату, в которой теперь очутилась.

Филипп, видимо, понял, о чем она подумала, ибо заговорил полушутливым тоном:

– Да, не больно-то здесь роскошно… четыре стены и мебель девяностых годов прошлого века… Не беда! Я уверен, что Беранже одобрил бы эту обстановку в лучшей из своих песен.

Он сел на постель.

– Это напоминает мне время, когда я изучал право,– продолжал он.– Все говорят, что это было хорошее время… Что ж, теперь хорошее время начинается для меня снова: ведь для того, чтобы ничем не отличаться от студента, мне не хватает только трубки на камине да скелета в шкафу… Вам лучше, Марианна?

– Да, благодарю вас.

– Откровенно говоря, я никак не ожидал, что снова увижу вас, особливо в таковых обстоятельствах. Но что бы ни привело вас ко мне, добро пожаловать! Если бы вы заранее предупредили о своем визите, я постарался бы замаскировать убожество этого жилища.

– Так, значит, вы живете здесь? – медленно произнесла она.

– Да.

– Мне жаль вас, Филипп.

– В добрый час!… Из трех или четырех человек, которые здесь побывали (прошу вас поверить мне, хотя это говорю я), вы единственная не сказали: «Ба! Это именно то, что вам нужно,– ведь вы холостяк!…» А вы разделяете мое мнение, что здесь отвратительно, не правда ли?

– И вы живете здесь уже три месяца! – не слушая его, сказала она.

– А, так и это вам известно? Ну да, Боже мой, три месяца! Крах может случиться с каждым, случился он и со мной. Я потерял все, я постепенно распродал вес – мои картины, мою мебель, мою бронзу…

– И… вы страдаете? – с жадным любопытством спросила Марианна.

Филипп поглядел на нее с изумлением.

– Нет! – резко ответил он.

– Но за два года вы ни в чем не преуспели?

– Ни в чем, ваша правда.

– И в течение этих двух лет и люди, и обстоятельства были против вас?

– Да; но кто же все это вам рассказал?

– Я знаю все, что касается вас, Филипп.

Он встал.

– Что ж,– изменив тон, заговорил он,– если вам угодно насладиться моим унижением – сделайте одолжение: вы имеете на это право. Смотрите: я разорен, я бедствую. Да, могу вас уверить: вы отомщены вполне; вы не могли бы желать большего; это называется прийти как нельзя более кстати. Бейте же, прикончите меня: я повержен наземь; будьте безжалостны: я беззащитен.

– Я пришла сюда не затем, чтобы издеваться над вашим несчастьем.

– Ба! Вы имеете право на это!

– Я пришла и не затем, чтобы напомнить вам о том, как вы виноваты.

Разговаривая с Филиппом, она не спускала с него глаз, но взгляд ее был нежным и сострадательным; она следила за каждым его движением, ловила каждое его слово.

–• Но в таком случае зачем же вы пришли, Марианна? – спросил он.

– Потому что я по-прежнему люблю вас!

Филипп помрачнел.

– Да, конечно,– повинуясь своему порыву, продолжала Марианна,– вы были ко мне безжалостны, жестоки, вы не избавили меня от малейшего унижения, от малейшей обиды; вы обращались со мной хуже, чем мои отец и мачеха; ни один человек не сумел бы причинить мне столько зла, сколько причинили вы, и если бы моя ненависть была столь велика, сколь те унижения, которым вы меня подвергали, я должна была бы ненавидеть вас люто, но…