Мишель Фуко - История сексуальности-III - Забота о себе

• Название: История сексуальности-III - Забота о себе
• Автор: Мишель Фуко
• Жанр: Философия

`История сексуальности` М. Фуко (1926 — 1984), крупнейшего французкого философа, культуролога и историка науки, — цикл исследований, посвященных генеалогии этики и анализу различного рода `техник себя` в древности, в Средние века и в Новое время, а такжевопросу об основах христианской точки зраения на проблемы личности, пола и сексуальности. В заботе о себе (1984) — третьем томе цикла — автор описывает эволюцию сексуальной морали и модификации разнообразных практик, с помощью которых инцивидуум конституирует себя укак такового (медицинские режимы, супружеские узы, гетеро — и гомосексуальные отношения и т. д.), рассматривая сочинения греческих и римских авторов (философов, риторов, медиков, литераторов, снотолкователей и проч.) первых веков нашей эры, в т. ч. Наставления супругам и Диалог о любви Плутарха, Беседы Эпиктета, Письма к Луцилию и О гневе СЕнеки, Письма Плиния Мл., О назначении частей человеческого тела и О пораженных местах Галена, О медицине Цельса, О женских болезнях Сорана, трактаты позднеэллинистических врачей из сборника Орибасия и т. д. К книге прилагаются аннотированный указатель имен, развернутый указатель цитированных произведений и библиография сочинений Фуко. Книга рачитана на философов, культуролдогов, историков, а также на всех читателей, интересующихся проблеммами истории европейской цивилизации.

---

1. Разумеется, утверждения, в которых безоговорочно осуждаются любые половые акты, совершенные вне узаконивающего их брака, встречаются редко. Холостой мужчина, соблюдающий меру и уважительно относящийся к обычаям, законам и правам других, может предаваться удовольствиям как хочет: и действительно, при всей строгости морали, было бы весьма непросто принудить его к полному воздержанию, поскольку он не связан брачными обязательствами. Так, одна лишь "безупречность нрава", по словам Сенеки, вынуждала сына Марции избегать готовых совратить его женщин, "когда ж испорченность некоторых из них дошла до того, что они попытались соблазнить его, он был так пристыжен, точно согрешил [quasi peccasset] уже тем, что понравился"1. Еще пример: Дион Хрисостом был весьма строг к проституции и порицал "сводников" прежде всего за то, что они "устраивают любовные связи, в которых нет любви", "служат похоти, не вызванной страстью", и силой принуждают людей к [разврату]; вместе с тем, искренне желая уничтожения этого института в "добропорядочном полисе", он, однако, не думает, будто "старые обычаи и пороки", издавна и глубоко поразившие человека, можно искоренить в одночасье2. Марк Аврелий гордится своей сексуальной сдержанностью: он не только "сберег юность свою и не стал мужчиной до поры, но еще и прихватил этого времени"; подобные высказывания определенно свидетельствуют о том, что его добродетель заключается не в воздержании от удовольствий до брака, но в самообладании, достаточном, чтобы дожидаться дольше, нежели это принято, возможности вкушать плотские удовольствия3. Эпик-тетов идеал также предполагает отказ от сексуальных отношений вне брака в пользу матримониальной близости, но у него

______________

1 Сенека. Утешение к Марции, 24.

2 Дион. из Прусы. Речи, VII, 133 сл.

3 Марк Аврелий. Размышления, I, 17.

это не жесткий императив, а совет, которому нужно следовать, не чванясь своей непорочностью: "Что касается любовных наслаждений, то лучше бы по возможности приберечь невинность до брака; но в этой склонности не переступай пределов дозволенного, не докучай тому, кто чинит иначе, не поучай его и не провозглашай повсюду, что сам-то ты не таков"1. Призывая соблюдать в половых сношениях крайнюю умеренность, Эпиктет оправдывает ее не формой брака, соответствующими правами и обязанностями или супружеским обетом; он объясняет ее долгом перед самим собой, потому что в каждом из нас есть часть бога, и надлежит чтить начало, которое временно обитает в теле, беречь его на всем протяжении нашего бренного существования. Таким образом, скорее память о том, кто мы суть, нежели осознание связи с другим, служит постоянным источником строгости: "Не хочешь ли ты помнить, когда ты ешь — как кто ты ешь и кого ты кормишь? Когда ты вступаешь в связь — как кто ты вступаешь? Когда — в общение? Когда ты упражняешься, когда ты разговариваешь, не знаешь ли ты, что бога ты кормишь, бога ты упражняешь? <…> Даже при статуе бога ты не осмелился бы делать что-нибудь то, что делаешь ты. А при самом боге внутри, и видящем все и слышащем, не стыдишься ли ты, помышляя и делая это, ты, несознающий своей природы и навлекающий на себя гнев бога?"2.

С другой стороны, Мусоний, похоже, осуществляет полное осупружествление сексуальной деятельности, осуждая любые половые отношения, которые происходят вне брака и не преследуют присущие ему цели. Соответствующее место в трактате об aphrodisia, сохранившемся у Стобея, начинается с обычной критики распутной жизни — жизни, которая, не в силах должным образом овладеть собой, вовлекается в нескончаемую погоню за редкими изысканными наслаждениями и "постыдными отношениями". К этому банальному упреку Мусоний прилагает в качестве своего рода положительного предписания определение aphrodisia dikai, — законных удовольствий, которым партнеры предаются в браке, ради рождения детей (ta en gamoi kai epi genesei paid on sunteloumena). Затем он четко фор

________________

1 Epictet. Manuale, XXXIII, 8.

2 Эпиктет. Беседы, II, VIII, 2,14.

мулирует два вытекающих отсюда положения: либо внебрачная связь возникает вследствие измены-moicheia и, стало быть, нет ничего более противного закону (paranomotatai), нежели такого рода отношения; либо она не сопряжена ни с какой изменой, но тем не менее "лишена того, что делало бы ее сообразной закону" и потому постыдна, а в ее истоке лежит разврат1. Супружество, таким образом, является условием законности сексуальной деятельности.

Древнее представление о том, что слишком сильная страсть к удовольствиям противоречит требованию господства над собой, отделено очень важной гранью от принципа, признающего законными лишь те удовольствия, которые получены в рамках матримониального института. Мусоний Руф эту грань переходит и в результате приходит к выводам, вполне заслуживающим нашего внимания, хотя многие из его современников, по всей видимости, нашли бы их несколько парадоксальными. Он сам формулирует их, как бы упреждая возможные возражения и кривотолки. Итак, подлежит ли какому либо осуждению физическая близость между двумя людьми, свободными от брачных уз? — "Вступая в связь с гетерой или с незамужней женщиной, [холостой] мужчина не нарушает ничьих прав, а также никого не лишает надежд на потомство". Но и в этом случае на нем лежит вина, поскольку проступок он все же совершает, подобно тому, как можно впасть в грех и несправедливость, не причинив вреда окружающим: достаточно лишь замараться и, "точно свинья, довлеть собственной грязи"2. Среди следствий этой концепции, устанавливающей сущностную зависимость между браком и сексуальной деятельностью, необходимо упомянуть также неприятие Мусонием контрацепции, практика которой, — пишет он в тексте, посвященном вопросу о том, всех ли детей следует растить, — противоречит законам полисов, регулирующим численность населения; вредная для индивидуумов (поскольку потомство это благо!), она посягает также и на вселенский порядок, угодный богам: "Неужели мы не грешим против отеческих богов и самого Юпитера, покровителя семьи, когда позволяем творить такие дела? Ведь как ес

_______________

1 Musonius Rufus. Reliquiae, XII.

2 Ibid.

ли кто плохо обойдется с гостем, то согрешит против Юпитера, бога странствующих и покровителя законов гостеприимства, а если кто несправедливо поступит с другом, то согрешит против Юпитера, бога дружбы, так же и тот, кто бесчестно поступает со своим потомством, грешит против отеческих богов и против Юпитера, покровителя семьи"1.

Велик соблазн усмотреть здесь предвосхищение христианской идеи о том, что плотские удовольствия сами по себе суть скверна, и только законная форма брака (с возможным потомством) делает его приемлемым. Ведь Климент Александрийский, несомненно, использовал этот пассаж Мусония во второй книге Педагога2. Но хотя сам Мусоний, подобно большинству древних моралистов, за исключением киников, действительно считал, что публичная практика такого рода постыдна, все же было б очевидным и грубым искажением его доктрины приписывать ему точку зрения, согласно которой секс это зло, а институт брака учрежден затем, чтобы его реабилитировать и ввести в строгие рамки необходимости. Если Мусоний находит предосудительной любую внебрачную близость, то не потому, что считает, будто благодаря супружеским узам половые отношения избавляются от присущего им оттенка греховности, но потому только, что для человеческого существа, рационального и социального, половой акт по своей природе вписан в рамки брака и нацелен на произведение законного потомства. Половой акт, супружеские узы, потомство, семья, полис, более того, человеческое сообщество… — в этом ряду связанных между собой элементов бытие человека обретает рациональную форму. Искать удовольствий вне брака и ради иных целей означает в действительности посягать на самое сущность рода людского. Скверна не в половом акте как таковом, но в "разврате", отделяющем его от брака, в котором соитие только и способно найти свою естественную форму и рациональную цель. В этой перспективе брак оказывается единственным законным основанием сексуальной близости между людьми и использования человеком aphrodisia.

______________

1 Ibid. XV. Нунан (Noonan) цитирует и комментирует этот текст в Contraception et manage(P. 66–67).

2 Климент Александрийский. Педагог, 11, 10.

2. Такая сущностная принадлежность сексуальных отношений и удовольствий к [сфере] законного брака объясняет и новую проблематизацию измены, и наметившуюся взаимную потребность в сохранении физической верности.

Известно, что прелюбодеяние подлежало юридическому осуждению и моральному порицанию как несправедливость, содеянная мужчиной по отношению к человеку, жену которого он совратил. Следовательно, внебрачные связи предосудительны в той и только в той мере, в какой участницей их выступает замужняя женщина, — женат ли мужчина, в данном случае значения не имеет. Иными словами, обман и ущерб касались двух мужчин: того, кто овладел женщиной, и того, кто обладал ею на законных основаниях1. Понимание измены исключительно как посягательства на права мужа было настолько распространенным, что встречается даже у такого взыскательного моралиста, как Эпиктет. В беседе о том, что "человек рожден для честности [pistis]", принимает участие и некий philologos, — "один из слывущих просвещенными", который некогда был "застигнут в прелюбодеянии". [В оправдание] он ссылается на учение Архедема об общности жен. Эпиктетовы возражения касаются двух пунктов. Прелюбодействуя, человек прежде всего нарушает начало честности, для которой он был рожден, — говорит Эпиктет, не сводя, впрочем, эту "честность" к институту брака (более того, формальный союз здесь не самое главное) и описывая ее как связь мужчины со своими родными, друзьями и согражданами. С этой точки зрения прелюбодеяние порочно, ибо разрывает ткань мужских взаимоотношений, вынуждающих каждого не только уважать другого, но и сознавать самого себя: "Но если <…> отбросив эту честность, для которой мы рождены, коварно домогаемся жены соседа, — что мы делаем? Да что иное, как утрачиваем и уничтожаем? Кого? Честного, совестливого, благочестивого. Только ли это? А добрососедство разве не уничтожаем, дружбу не уничтожаем, полис не уничтожаем?"3. Прелюбодеяние — это покушение на самое человеческую сущность, и свою, и других мужчин.