Шмуэль-Йосеф Агнон - Простая история

• Название: Простая история
• Автор: Шмуэль-Йосеф Агнон
• Издательство: Лехаим
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-900309-30-4

Автор «Простой истории» нередко заставляет нас смеяться, последним же смеется он сам, смеется над тем, как ловко он нас провел. В своей «Простой истории» он зачастую как бы посмеивается над изображаемыми в ней персонажами, посмеиваясь одновременно и над нами. «Вы, мои читатели, — кажется, говорит он, — считаете людей, о которых я пишу, комичными. Но уверены ли вы, что сами не попадаете впросак?» Нам приходится подходить к героям его книг с мерками ХХ века, а они, возможно, столь же нелепы и смешны, а может быть, еще более нелепы, чем сами герои. Несомненно, Агнон — великий мастер дурачить, но не всегда ясно, кто остается в дураках.

---

— Возблагодарим Господа, что этот человек больше не занимается коммерцией. Кто знает, кого бы он еще потянул с собой на дно, если бы продолжал ею заниматься.

Дом Гурвицев стоял в ряду других домов и магазинов в центре города. Он был не больше остальных и выделялся только тем, что на крыше его торчала заброшенная голубятня: отец Цирл был заядлым голубятником. На втором этаже дома располагалась просторная квартира Гурвицев, а внизу находилась длинная и узкая лавка, где и трем-четырем покупателям было тесно, но всегда толпилось пять-шесть человек. На прилавках стояли весы, на полках лежали товары. У входа сидела Цирл. Сама она не прикасалась к товарам — ее дело было разговаривать с покупателями. В отличие от своего отца, который считал, что лавка — не синагога и нечего в ней рассиживаться, заниматься болтовней; в отличие от своего мужа, всегда занятого счетами, от Гиршла, всегда что-то отмеривавшего или взвешивавшего, и от приказчиков, без конца что-то заворачивавших, у Цирл было время поболтать с каждым покупателем. Это она и делала, подавая одновременно знак кому-нибудь из приказчиков, чтобы он подошел и продал человеку что-нибудь такое, чего у того и в мыслях не было покупать.

Конечно, лавка не могла бы обойтись без Боруха-Меира, который вел бухгалтерские книги, куда он вписывал доходы и расходы, своевременно заказывал товар у поставщиков. Не смогла бы она обойтись и без Гиршла, фактически сбывавшего товар, и без приказчиков, распаковывавших прибывший товар, обслуживавших покупателей, упаковывавших покупки и доставлявших товар на дом. Но уж никак она не смогла бы обойтись без Цирл, которая благодаря своему умелому обхождению с людьми знала финансовое положение каждого покупателя. Она знала, что нужно каждому из них и сколько тот в состоянии потратить. Возможно, в те времена, когда жил еще ее отец, мир был устроен проще. Яснее было, кто богат, а кто беден, и чтобы разгадать это, не требовалось большого ума. Однако в наше время, когда бедные делают вид, что они богаты, рассчитывая получить кредит, а богатые предпочитают казаться бедными, чтобы не давать ничего в кредит, приходится гадать, что собой представляет человек. И в этом деле Цирл не было равных. Человек мог быть одет как вельможа, мог держать руки в карманах, будто там полно золотых монет, мог стряхивать крошки белого хлеба с бороды и жаловаться, что слишком много съел. Но рано или поздно правда всплывала наружу: что у него кредиторов больше, чем рубах, что в карманах у него одни только дыры и что он охотно отдал бы руку за луковицу или редиску. Могло происходить и обратное: в лавку заходил человек в потертом костюме, в нечищеных ботинках, в старой шляпе, с карманами, вылезшими из отведенных им в брюках мест. Попробуй заставить его расстаться с копейкой — сразу начнет так стонать, будто у него отбирают последнее. Но стоило Цирл прислушаться к этому стону, как ей становилось ясно, что он притворный. Не обладай она способностями все выведать, как бы она узнала, что у Цимлиха имеется знатный капиталец в 20 тысяч гульденов? Уж конечно, не по его внешности и не по одежде! Но деньги человека имеют собственный голос: стоит ему заговорить, как они дают о себе знать.

Определив истинный вес Гедальи, Цирл стала всячески его обхаживать, приглашать наверх на чашечку кофе, а если дело было к полудню — то и на обед. На второй этаж дома Гурвицев вела узкая скрипучая лестница, ступеньки были в пятнах от пролитого масла и керосина, засорены просыпавшимся сахаром или рисом, сломанными спичками, раздавленным изюмом и кофейными зернами. В прихожей стояли коробки со свечами, банки с краской и скипидаром, ящики с перцем и солью. В самой же квартире Блюме удавалось поддерживать безукоризненную чистоту, а когда ее сменила новая прислуга, Цирл приняла меры к сохранению заведенного порядка, ведь она была достаточно умна и не так стара, чтобы ничему не научиться.

Что касается Гиршла, то он был весьма симпатичным и добродушным малым, никогда не напускал на себя важности. Казалось бы, сыну и внуку состоятельных коммерсантов не пристало оспаривать распространенное мнение, что умение делать деньги — признак ума. Гиршл же поступал именно так.

— Чтобы взять что-то с полки и продать, большого ума не требуется, — утверждал он.

Никто в Шибуше не верил этому, но социалистические идеи выглядят более привлекательно, когда за ними стоит авторитет богатства.

Цимлихам в Шибуше симпатизировали не меньше, чем Гурвицам. Гедалья был известен как человек, который и мухи не обидит. Его зажиточность не вызывала зависти у людей, потому что он не был тщеславен и не кичился своим состоянием. Щедро жертвуя на благотворительные цели, он не подчеркивал этого и предпочитал, чтобы его деньги распределяли другие, дабы не создалось впечатление, что он жертвует в целях саморекламы или желая перещеголять других. По правде говоря, репутация филантропов у некоторых богатых евреев создалась только благодаря щедрости Цимлиха.

История благополучия Гедальи могла бы показаться обыкновенной историей о том, как вознаграждаются трудолюбие и бережливость, но в ней был элемент чудесного. Отец его, молочник, никогда не преуспевал, ибо в те времена всякое уважающее себя хозяйство имело собственных коров и мало кто покупал молоко на стороне. Его столь же невезучие братья, родные и двоюродные, покинули окрестности Шибуша в поисках более зеленых пастбищ, где некоторые из них умерли с голоду, а другие пропали без вести. Один добрался в поисках счастья до Германии, где и обрел его в безымянной могиле.

Если Гедалья не был полностью счастлив, то не потому, что не был удовлетворен тем, чего достиг, а потому, что боялся потерять нажитое и снова впасть в нужду. Он прекрасно сознавал, что лично он ни в чем не нуждается, живет в хорошем доме и ездит в собственной коляске. Но есть другие, отнюдь не менее достойные, чем он, евреи, которые прозябают в жизни. Вот почему он неукоснительно выполнял свои обязанности перед Богом и людьми, пребывая в вечном страхе от мысли, что если фортуна до сих пор милостива к нему, то это лишь уловка с ее стороны, чтобы сделать его падение более драматичным. Он опасался, что рано или поздно настанет день, когда она осуществит свой замысел. Его страх перед будущим был настолько велик, что при всяком стуке в дверь его дома незнакомого человека у него падало сердце: он считал, что пришли его выселять! Гедалья никогда не забывал, как его семья и он сам ложились спать без ужина, вставали без завтрака и на обед у них были только черствый хлеб и пара луковиц. Нельзя сказать, чтобы их коровы не давали молока, однако это молоко Цимлихам не доставалось. Тем не менее Гедалья с нежностью вспоминает те дни, когда, можно сказать, еще ангелы не проснулись на Небесах, а он с отцом уже были на ногах, с бидонами за плечами, разносили молоко по домам клиентов. Но никогда они не начинали свой рабочий день, не побывав на утренней молитве в шибушской синагоге.

В конце концов Гедалья вырос и женился на Брандл, дочери владельца деревенского кабачка. Он помогал тестю в его деле, а после его смерти сам стал хозяином этого заведения. Гедалья не возражал бы против того, чтобы ограничиться этим делом, так как не был честолюбив и довольствовался тем, что посылала ему судьба, принимая все как знак расположения к нему Бога. Однако Провидение помогло ему сколотить небольшой капиталец: от рождения он был бережлив и откладывал каждую копейку. Позднее он стал управляющим графским имением, и высокая, ответственная должность только укрепила в нем опасение, что его преуспевание ниспослано ему в качестве своего рода испытания. Кто же испытывал его? Он не мог поверить, что Всемогущий проявляет такой интерес к нему, особенно если учесть, что у Него, вероятно, имеются на земле верные слуги, которым поручено ведать Его финансами. Затем Гедалье пришла в голову мысль, что граф специально сделал его своим управляющим, чтобы впоследствии разоблачить и с позором изгнать. Ребенком в деревянной лачуге с протекавшей крышей, щелями в полу и с морозными узорами на стенах, где постоянно плакали голодные дети, Гедалья читал истории о святых, которые чудесным образом помогали бедным евреям избавиться от нужды. Его радовало, что Господь заботится о Своем народе, сам же он никогда не рассчитывал, что Бог сотворит чудо ради него. Когда это чудо произошло и граф сдал ему в аренду землю, Гедалья, вместо того чтобы принять это как знак вмешательства и заступничества Небес, усмотрел в этом хитрость графа, который только и ждет подходящего момента прогнать его с позором.

Вот почему должность графского управляющего не заставила Гедалью возгордиться. Дом его по-прежнему был открыт для богатых и бедных, он лично прислуживал каждому гостю. В свободное время, если оно у него выпадало, он читал псалмы, а по понедельникам и четвергам ездил в шибушскую синагогу слушать чтение Торы. Не будучи от природы завистливым человеком, он завидовал разве что тем евреям, которые могли удвоить свою заслугу, надевая по две пары тфилин по утрам — одну по версии Раши, другую по версии рабейну Тама. И если Гедалья не подражал им, то не из-за отсутствия времени, а из скромности: ведь столько благочестивых и ученых евреев довольствовалось одной парой тфилин, и с его стороны было бы тщеславием настаивать на двух парах. Он очень заботился о своих тфилин, постоянно осматривал их и никогда не пускался в праздные разговоры, когда их надевал. Обычно перед каждым праздником он покупал новый талес и обменивал его на старый талес какого-нибудь бедного, но благочестивого ученого. Безмолвные тфилин и рваный талес могли служить символом самого Гедальи, который никогда никому не рассказывал, какие сомнения и страхи раздирают его душу. Одевался он соответственно своему положению не потому, что любил хорошо одеться, а единственно чтобы не компрометировать графа. По правде говоря, если бы не жена, одежда Гедальи очень напоминала бы его талес.