Людвик Ашкенази - Эх, Габор, Габор...

• Название: Эх, Габор, Габор...
• Автор: Людвик Ашкенази
• Издательство: Теревинф
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-4212-0028-4

…Жили на свете два Габора — большой и маленький. Большой Габор Лакатош был отцом маленького Габора. Собственно, это-то и делало его большим.

Людвик Ашкенази родился в Чехословакии, учился в польском Львове, советскими властями был вывезен в Казахстан, воевал в Чехословацком корпусе, вернулся на родину, а потом уехал в Западную Германию. Его книги издавались по-русски в 60-х годах XX века. И хотя они выходили небольшими тиражами, их успели полюбить дети и взрослые в Советском Союзе. А потом Ашкенази печатать у нас перестали, потому что он стал врагом — уехал жить из страны социализма на Запад. Это ведь только теперь можно ездить и жить, где вздумается. Раньше было не так. И вот через много лет его книги решили переиздать.

---

КОНЕЦ

Он чуть не заплакал оттого, что женские глаза могут быть безразличные, как экран, и такие же пустые. Как каждому из нас — ему, в общем, больше всего стало жалко себя. И ушёл он, как побитый пес, немножко упиваясь своим унижением.

Осторожно, чтоб не споткнуться, обошёл ведро с водой. Но в мыслях яростно пнул это самое ведро.

Когда в класс вошла Славка Маржинкова, уже извещённая о происшествии самим директором Голубом, молодой Максим Горький посмотрел на неё очень выразительно, но не сказал ничего.

— Ну, я тут убрала всё, товарищ учительница, — многозначительно сказала пани Совакова. — Теперь можете их учить.

Тут явился, чтоб произвести давно обещанную инвентаризацию, заведующий складом Йозеф Коничек, также оповещённый о событии директором Голубом. Он сказал:

— Голуб велел вам передать, что надо составить перечень убытков для предъявления их к возмещению этому… как его?.. А плакать-то незачем, у нас есть на складе запасная доска…

— Товарищ Коничек, вы золото, — сказала Славка. — Вот и молчите.

Она села на пол возле аккуратной кучи щепок и покачала своей милой головкой. Она вчера только сделала себе перманент, потому что собиралась посетить Лакатошей на дому и принять педагогические меры.

А Габор лежал дома на кровати, пуская к потолку колечки синего табачного дыма.

«Ой! — говорил он сам с собой. — Осёл ты, осёл! Встань да собери свои пожитки. Что валяешься, ударник!»

Подбодрив себя таким образом, он встал и вытащил старый заслуженный семейный чемодан, сложил в него рубашки, носки, скрипку, бритву, мыло и свои единственные праздничные брюки, перетянул чемодан ремнём — замок был испорчен, — взял в другую руку резную лампу и вышел.

Сыну он оставил в духовке картофельный суп, а под подушкой — сберегательную книжку. На бумаге для детских писем, с медвежонком в углу, он написал первое своё письмо:

«Любимый сын!

Я ухожу. Не ищи меня. Меня тут больше нет. Всё твоё, велосипед тоже твой. Вырастешь сам, я тоже сам рос. И вырос хорошим человеком.

Школе я платить ничего не могу и не хочу. Что побито, то побито. И до того никому нет никакого дела, если не хочет по зубам. Передай всем сердечный привет и учительнице, а картофельный суп в духовке. Он вкусный я пробовал. Можно чуть подсолить. Кончаю а то уж рука заболела сердце больше болит из-за людской злобы что у меня даже сыночка отняли.

Папа».

Первым делом Габор отправился к магазину, где был выставлен его портрет. Он ещё висел там, за свежевымытым стеклом. В галстуке посверкивала яблонецкая булавка с голубоватой головкой, рубашка белая, крахмальная, волосы, только что подстриженные, блестели от бриллиантина.

«Эх, помаду-то я дома забыл», — подумал Габор.

Они смотрели друг другу в глаза — Габор Лакатош выбритый и Габор Лакатош, обросший щетиной. И была между ними стеклянная, чисто вымытая стена.

— Это ваш брат? — спросила какая-то девушка, разглядывавшая витрину.

— Это мой брат, — ответил Габор. — Он сейчас в самой Праге учится — на инженера. Очень способный.

— Красивый, — сказала девушка. — Он женат?

— Женился в Праге на учительнице, дочери нотариуса, — быстро ответил Габор. — Её в девушках Славкой Маржинковой звали.

— Славкой!.. — вздохнула девушка и пошла своей дорогой.

Габор смотрел ей вслед. Она была маленькая и как будто всё время чего-то боялась. И вспомнился Габору полуразрушенный дом в кошицком гетто для цыган — из этого дома однажды выбежала Эржика Лакатош и бежала до самого рынка. Там она разыскала Габора, который неприметно прохаживался мимо торговых палаток, и сказала ему:

— Габор, я кашляла кровью…

Он пошёл на вокзал, сдал в камеру хранения чемодан и лампу, спросил, когда идёт скорый в Кошице, и вышел прогуляться.

У шлагбаума подождал, когда пройдёт поезд. Поезд прошёл, гулкий и быстрый, в окнах вагона-ресторана промелькнули белые и розовые лица, промчались мимо неспешно обедающие. Колыхнулись синие занавески спальных вагонов.

Серо-жёлтые клубы пыли долго висели в воздухе. Когда же ветер развеял их, Габор увидел то, что в эту минуту можно было бы, несомненно, назвать чудом — если только это не было каким-то особым цыганским колдовством.

За дорогой начинался лесок — осенний, грустный лесок, реденькие деревья, гниющие листья. Лесок был жёлт, как догорающий огонь, очень старый огонь, утомлённый самим собой. На одном дереве висела чёрная шляпа, но она удивительно гармонировала с общей картиной.

Под другим деревом горел обыкновенный костерок, красный, потрескивающий. У костра сидел владелец шляпы, старый цыган, и дул на горячую похлёбку. Казалось, он беззвучно молится.

А ещё грелся у огня тощий конёк; у него были совсем уж цыганские глаза.

На обочине стояла коричневая повозка с парусиновым верхом, выгоревшим на солнце; повозку окутало облако пыли, поднятой поездом, и она смахивала на парусную лодку.

«Подойду-ка к нему, — сказал себе Габор. — Заговорю. Только вряд ли он мне ответит».

Он подошёл, поздоровался на цыганском языке, улыбнулся широко. Предложил сигаретку и сам закурил, как и следует хорошо воспитанным людям.

— Один ездишь? — спросил Габор Лакатош. — Или с оркестром?

— Один, с конём вот.

— Куда теперь едешь? И как тебя звать?

— Куда еду — почём знать? Ты вот знаешь, куда идёшь? И знает ли вообще кто-нибудь, что впереди? А звать меня Аладаром. Хочешь похлёбки?

— Хочу, — сказал Габор.

Похлебка была жирная, отличная цыганская похлёбка из потрохов.

— Аладар, — заговорил Габор. — Горе у меня.

— А у кого нет горя? — возразил Аладар. — Вон у лошади и у той горе.

— Послушай, Аладар… Я оставил чемодан на вокзале. Возьмёшь меня с собой? Не нужен ли сын тебе, Аладар?

— Кому не нужен сын? — сказал Аладар. — Поезжай, отчего же. Эй, Габор, а что у тебя в чемодане? Если большое богатство — украду я его у тебя. Не удержусь я, Габор.

— Я сбегаю за чемоданом, — сказал Габор, — и отдам его тебе. И лампу отдам, красивую, электрическую.

Аладар добродушно расхохотался. Габор сходил за своими вещами, отдал чемодан и лампу Аладару и помог ему запрягать.

Одна очень давняя морщинка разгладилась у Аладара меж бровей. Он набросил на себя плащ — старый, прокуренный плащ лесника. И стал этот Аладар вдруг похож на немножко тщеславного поэта — однако то в нём было симпатично, что он как бы сам над собой непрестанно посмеивается; по крайней мере, такой у него был вид. Смех будто застрял навсегда на его губах, насмешливо искривлённых.

— Эй, Аладар, — сказал Габор, когда старый цыган сел на козлы. — Что делать человеку, который не знает, что ему делать?

— Если не знаешь, что делать, — не делай ничего. Первое, что придёт тебе в голову, — этого не делай. Не делай и второе. Разве что третье, да и то не всегда.

— Аладар, а ты, часом, не из Лакатошей?

— А как же, — сказал Аладар. И щёлкнул кнутом.

Тогда почему-то запахло мускатом, и диким виноградом, и спалённой стернёй. Последний в стране кочевник неторопливой рысцой погнал свою лошадь по дороге к востоку. Зелёный плащ его развевался на ветру.

Он уже далеко отъехал, когда вдруг обернулся и крикнул:

— Ступай домой, Габор! Ступай домой, сумасшедший!

И вслед за тем старый лакатошевский чемодан вылетел из повозки и, описав дугу, упал на дорогу. Вот лампу забыл сбросить Аладар.

Габор поднял голову и увидел, что идёт мелкий, совсем весенний дождичек — такой иной раз с опозданием сбрызгивает осень.

До дому Габор добрёл только вечером. Заглянул сначала в окно. Увидел жёлтый букет на столе — в бутылке из-под вина.

На стуле спала Славка Маржинкова.

Её розовые колени прижимались друг к другу, как две детские головёнки.

Примечания

1

Der Stürmer («Штурмовик») — еженедельник, выходивший в Германии в 1923–1945 годах. Основное содержание — статьи и карикатуры, возбуждающие ненависть к евреям, католикам, коммунистам и прочим «врагам Рейха».

2

Буквально — розочка; распространённая среди цыган в Чехословакии фамилия.