Джудит Майкл - Золотой мираж

• Название: Золотой мираж
• Автор: Джудит Майкл
• Жанр: Современные любовные романы

Извечная «сказочная» мечта — внезапно разбогатеть, найдя «кубышку с золотом», — в романе Джудит Майкл осуществляется буквально: героиня выигрывает по лотерейному билету огромную сумму денег. Однако, новая, «роскошная» жизнь не удается, приносит разочарования, окружает ненужными неверными людьми. Вернуть себе чувство полноценности и нужности в жизни помогают подлинно «золотые» душевные качества героини — сила духа, верность в любви, чувство ответственности перед людьми.

---

— Я просто не знаю многого о театре. Но хочу узнать; думаю, что похожу на репетиции и театральные уроки, чтобы понять, как они работают. Но ведь ты не поэтому не пригласил меня на тот ужин.

Он затормозил на красный свет и уставился прямо перед собой, на рождественские огоньки, сиявшие на магазинах и ресторанах, и на верхних этажах — контуры елок в окнах квартир. Когда-то это время было для него самым худшим, все становилось символом дома и семьи, и словно насмехалось над его одиночеством — фальшивые Санта-Клаусы, рождественские гимны и даже палочки-леденцы в руках у детей. И тогда его тоска по жене становилась глубокой, угрюмой болью, которая, казалось, никогда не утихнет. И даже когда эта боль уходила, отпускала его, то оставалась лишь пустота, и он гадал, сможет ли когда-нибудь чувствовать или снова любить. Теперь, думал он, ответ получен. Сегодня он ощущал одно счастье. Сегодня, пришлось ему признать, он был счастлив до нелепости.

— Ты права, — сказал он, трогая машину, когда свет поменялся на зеленый. — Я не прошу тебя о деньгах потому что, как бы ни была лична эта просьба — а те, которые имеют отношение к большим деньгам, всегда очень личные — все-таки некое дело, а я не хочу заниматься с тобой делами.

Клер помолчала, глядя за окно. На дороге было почти пусто, и они быстро двигались по Восьмой авеню, мимо разукрашенных жилых домов, магазинов неоновые вывески на них то вспыхивали, то затухали, словно препираясь с мягкими рождественскими огоньками внутри салонов, мимо музыкальных магазинов, из открытых дверей которых вырывались громкие звуки, и ночных клубов с прочными дверями, и богатых домов, где внизу торчали швейцары в униформе и белых перчатках. По улице бродили весьма редкие прохожие, быстро скользя мимо дремлющих бесформенных тел людей в дверях, выгуливали собак, группки молодежи стояли, раскачивая руками, на тротуарах.

Клер ощутила жизнь города — постоянный, грохочущий гул, который пронизывал дрожью улицы, воздух был густ и напряжен, вечно в движении, как будто некий ураган заставлял все кружиться в нескольких футах над землей. Она чувствовала себя чужаком, провинциалкой из лесистого Коннектикута, но однако, что-то привлекало ее в этой гудящей, гулкой напряженности города, и впервые она обнаружила, что непрочь пожить здесь.

Алекс поглядывал на нее, но ничего не говорил, и они оба молчали, погрузившись в свои мысли. Клер нравилось, что он не считал нужным поддерживать какой-либо разговор между ними все время, независимо от того, есть ли ему что сказать или нет. Но такого никогда не случится, подумала она, им всегда будет что сказать. Она мысленно просмотрела последние несколько недель, вспоминая долгие часы в своей мастерской, когда они откладывали работу и садились за чай, и говорили, говорили, говорили обо всем в мире, и о самих себе. Она никогда так много не говорила и не чувствовала себя так удобно с кем-то, кроме Джины и Ханны, у нее никогда не было доброго друга-мужчины.

Я не хочу заниматься с тобой делами.

Алекс свернул с авеню Вест-Энд на тихую улочку, и она поразилась внезапному изменению. Здесь не было высоких домов или пакетов с мусором на тротуарах или гонок таксомоторов, а были здесь высокие деревья по обеим сторонам улицы, скрывавшие элегантные домики из известняка, обращенные друг к другу со строгой грациозностью. Городской шум пропал, словно они заехали в уголок другого столетия, и Клер с удовольствием оглядывалась, она почти приготовилась увидеть лакированные экипажи, которые тащат лошадей, цокая по мостовой мимо мальчишек в шляпах, торгующих грошовыми газетами.

Они проехали мимо ряда домов до самого конца улочки, где на углу Риверсайд Драйв стояло угловатое, серое здание. При ярком свете уличного фонаря Алекс свернул на дорожку и принялся маневрировать, Ставя машину на маленькой парковке.

— Ты, вероятно, не можешь этого оценить, но перед тобой настоящее чудо — парковка на Сто пятой улице. — Он подал Клер руку, когда она выбиралась из автомобиля, и подведя ее к двери, открыл ее ключом. — Никаких швейцаров: мы от него отказались. Слишком дорого.

Есть тут у нас один рабочий, который, кажется, превосходит все человечество умением спать на ходу, хотя время от времени он вдруг принимается за странные работы, например выносит мусор, видимо, чтобы порастратить немного энергии.

Вестибюль был огромным, тускло освещенным и без мебели, с черно-белым кафельным полом и лифтами в каждом конце, двери которых были все исцарапаны и покрыты облупившейся краской.

— Вся идея в том, чтобы не походить на здания с Пятой авеню и убедить, что здесь нечего утащить. У меня-то точно нечего, но у некоторых соседей — достаточно: квартиры весьма хороши. Ты увидишь.

Они поднялись на лифте до одиннадцатого этажа и прошли в конец коридора, к другой исцарапанной двери. Алекс открыл ее ключом, Клер зашла и направилась в большую комнату, пока он вешал ее куртку. Это была комната — помесь гостиной, столовой и кабинета, со встроенной кухонкой по одну сторону и маленькой спальней по другую. Меблировка была спартанской: кушетка, кресло с пуфиком и стеклянный кофейный столик, маленький обеденный стол с четырьмя стульями, два рабочих стола, один занятый компьютером и принтером, и несколько шкафчиков — однако Алексу удалось придать комнате некоторую уютность темно-красным ковром, напольной лампой, редкой репродукцией картины Тулуз-Лотрека в натуральную величину, стеллажом, заставленным книгами, которые были с трудом втиснуты и еще уложены поверх рядов, и множеством полок по бокам и над обоими окнами.

— Они выходят на Гудзон, — сказал Алекс. — Тебе надо как-нибудь прийти днем и посмотреть. У нас здесь исключительные закаты. У меня есть «Стилтон», свежие груши и доброе «бордо». Я думаю, тебе понравится.

— Еще бы. — Клер встала у окна и поглядела вниз на огни Риверсайд Драйв и на край реки. — Кажется, что и не город вовсе.

— Иллюзия, но весьма приятная. Меня город иногда радует, иногда нет, и тогда есть, где укрыться. — Он поставил еду и вино на кофейный столик, сел на кушетку, а затем стал наблюдать, как Клер, повернувшись, потопталась в нерешительности, выбирая между креслом и другим концом кушетки, и, в конце концов, предпочла кушетку.

Он наклонился, наполнил стаканы вином и подал один ей.

— Я никого не приводил сюда за четыре года, что прожил здесь, — сказал он небрежно. Клер поглядела на него с изумлением. — Не то, чтобы я был монахом — отнюдь. Но я не мог привести кого-то сюда. Каким-то образом, с того дня, как я купил эту квартиру, она казалась мне частью меня самого, чего-то такого, что нельзя открывать для осмотра, как и дом, который я продал, и людей, которые в нем жили. Это было чем-то настолько личным, что и не упоминалось.

Воцарилось молчание.

— Я рада, что оказалась здесь, — сказала Клер. Алекс медленно кивнул, рассматривая свой стакан.

— Мне всегда странно, как ты угадываешь, что сказать — все время то, что я надеялся услышать. — Он снова наклонился, наложил в тарелочку сыра, фруктов и подал ее Клер. — Не думаю, чтобы я нарочно решил держаться подальше от любого сочувствия — это случилось само собой. Я просто не мог представить себе жизнь с любой из женщин, которых знал, или даже — как остаться с ними надолго наедине. Я не мог представить себе жизни ни с кем, кроме сына. В первый год я жаждал одиночества и не мог находиться с кем-то вместе, кроме как молча. Потом мне стали нужны люди, но только не здесь и не постоянно. Пока я не начал работать в твоей мастерской. После третьего или четвертого раза мне не хотелось уходить. Или, даже если и уйти, то забрать тебя с собой и привести сюда. Потому что я не мог представить, как буду здесь без тебя.

Клер сидела тихо, позволяя его словам охватывать себя. Она ощущала какое-то томительное, сладкое предвкушение, как ребенок в ожидании Рождества. Это было совсем не похоже на возбуждение, которое ее охватывало, когда Квентин или его друзья запускали ее в свои жизни — это было мягче и глубже. Она ощущала, как кусочки ее жизни складываются вместе, и находила в этом соединении порядок и гармонию. Она чувствовала, что пришла туда, куда шла очень давно.

Алекс ждал, не скажет ли она чего-нибудь — он не стал бы продолжать, если бы она его остановила. Но он понял, что этого не случится: их мысли теперь были так схожи, как и тогда в театре, когда они встречались глазами и переживали одни и те же особые моменты.

— Мне иногда приходит в голову, — сказала она, — как медленно раньше все происходило, когда наш мир еще не разогнался, особенно, как медленно люди знакомились друг с другом. Был какой-то понятный им ритм, способ перемещения от одной стадии дружбы к другой, а не быстрый переход от первой выпивки или ужина к постели.

Она вгляделась в него, и задержала взгляд: ей нравилось смотреть на эти резко очерченные черты лица, которые придавали ему вид целеустремленности и напряженности, которые, как она знала, были ему присущи, на темные волосы, кое-где поседевшие, завивающиеся на затылке, на опущенные уголки рта, на глубоко посаженные глаза, которые никогда не блуждали, во время их разговоров, но устремляли взгляд на ее лицо, как будто для него самым важным было поддерживать такой тесный контакт.